Подойдя к Боцману, Лу наполнила его стакан и ненадолго задержалась за его спиной, заглядывая в карты. Для удобства она обняла Боцмана за широченные плечи. Он улыбнулся, не поворачивая головы, и погладил мулатку по тонкой руке своей огромной, как лопата, лапищей.

Я была уверена, что Лу сделала это не нарочно: она лучше всех знала, как рискованно провоцировать пьяного Жигана. Боцман тоже ничего не имел в виду, хотя наверняка, так же, как и все, хоть раз переспал с мулаткой. Лу уже отходила с улыбкой в сторону, когда Жиган вскочил из-за стола и с коротким матерным словом ударил ее в лицо. Лу, коротко вскрикнув, свалилась на пол. Бутылка выпала из ее рук, брызнули вино и осколки, и один из них чиркнул Боцмана по губам.

У меня перехватило дыхание, словно удар получила я сама. Каким-то чудом я осталась сидеть на месте, но от страха спина покрылась липкими мурашками. Лулу, отчаянно, по-птичьи запищав, вскочила и, закрывая разбитое лицо руками, бросилась вон из комнаты. Взглянув на Боцмана, который задумчиво вытирал бегущую из порезанной губы кровь, я увидела, что он ничуть не выбит из колеи. И тогда я испугалась по-настоящему и уставилась на Шкипера.

Я была уверена, что достаточно одного Пашкиного взгляда, чтобы никакой сатисфакции не воспоследовало. Но Шкипер старательно прикуривал сигарету и смотрел в дальний угол, словно никогда раньше не замечал обосновавшегося там огромного паука Филиппа, которого Сонька боялась трогать даже тряпкой. Боцман поднялся из-за стола. Сразу стало видно, что они с Жиганом в очень разных весовых категориях. Но Жиган был моложе на десять лет, гораздо подвижнее и, как я помнила, неплохо владел капоэйрой.[8] Для капоэйры, впрочем, он был слишком пьян и, видимо, сам сознавал это, потому что через мгновение в его руке блеснуло лезвие.

Я выросла в босяцком районе старой Таганки, и пьяные размахивания ножом не могли напугать меня. Такие спектакли случались в нашем дворе на Северной регулярно; я сама в ранней молодости болталась по вечерам с вилкой в кармане, боясь за свою честь. Вилка, как авторитетно объяснил мне тогда Яшка Жамкин, холодным оружием не являлась, и посадить за ее ношение меня не могли. Но поножовщины никогда не начиналось ни тогда, в нашей с дедом квартире, ни сейчас, в этом доме, – какие бы люди к нам ни приходили. Разумеется, в этом была заслуга не моя, а Шкипера, и сейчас я снова повернулась к нему. Все еще можно было остановить, и я не понимала, почему Пашка молчит. А он… молчал. Даже не поворачивал головы, всецело увлекшись маневрами Филиппа вокруг ночной бабочки, сидевшей на жалюзи. Боцман выждал немного (он тоже явно ждал реакции Шкипера), затем выбрался из-за стола и не спеша шагнул к Жигану.

Все-таки до старой гвардии Жигану было далеко. Я даже не смогла понять, как все произошло. Неповоротливый, похожий на оживший шкаф Боцман молниеносным движением сорвал со спинки стула чью-то кожаную куртку и швырнул ее в лицо Жигану. Тот тут же отбросил ее, но было уже поздно. Через минуту нож валялся под столом, а Боцман без особых усилий и даже довольно нежно укладывал Жигана вниз лицом на диван.

– Отдохни, рыбочка моя…

«Рыбочка» материлась на трех языках, бешено выдиралась, но освободиться из боцмановских лап было невозможно. Через несколько минут до Жигана это окончательно дошло, и он перестал брыкаться. За столом послышался негромкий смех, Ибрагим сказал что-то ехидное, Грек уважительно вздохнул. На физиономии Яшки Жамкина испуг мешался с восхищением; он тщетно пытался принять непринужденный вид и никак не мог закурить.

И тогда из-за стола встал Шкипер. Он подошел к дивану, обменялся с Боцманом рукопожатием, одним рывком поднял Жигана на ноги, взял его за ухо и, как нашкодившего пацана, вышвырнул за дверь. Я слышала, как Жиган упал, но из-за двери не донеслось ни слова. Боцман неодобрительно покачал головой, но Шкипер, случайно или намеренно, не заметил этого и вернулся за стол.

– Кто сдавал?

– Я… – растерянно сказал Яшка.

– Ну, так давай, чижик, что примерз? Люди ждут…

Яшка шумно перевел дыхание и взял в руки колоду. Через стол он посмотрел на меня, и я подумала, что только у нас двоих в комнате такие перепуганные физиономии. Остальные смотрели в карты как ни в чем не бывало; Ибрагим даже дотянулся до новой бутылки, открыл ее и спокойно налил вина себе и сидящему рядом Греку. Покер пошел своим чередом. Но я уже не могла спокойно наблюдать за игрой, руки у меня дрожали, как я ни стискивала их между коленями, и, высидев для приличия еще минут пятнадцать, я ушла.

Шел уже второй час ночи, но я знала, что теперь точно не засну, и, постояв немного в пустом холле, двинулась на кухню. Там, в раковине, оставалась грязная посуда, я решила ее домыть и таким образом немного успокоиться.

На полу темной кухни отпечатались лунные полосы. Я зажгла свет, пошла было к раковине, но в это время в углу около большого стола что-то шевельнулось, и я чуть не заверещала с перепугу на весь дом. Потом пригляделась – и, глубоко вздохнув, сказала:

– Здрасьте, я ваша тетя… Допрыгался, паршивец?

Жиган молчал: до меня доносилось только его хриплое дыхание. Он сидел в полутемном углу, с опущенной головой, но я смогла рассмотреть, что ни крови, ни ссадин на его лице не было: значит, Боцман даже не стал его бить. На мою сентенцию он не огрызнулся. Я подошла к раковине, пустила воду.

– Чего сидишь? Иди наверх, проспись. Одни неприятности от тебя.

Он не ответил, но почему-то и не ушел. Я повернулась к нему спиной и молча начала мыть посуду. Видит бог, если бы я знала, что Жиган здесь, я бы шага не сделала на кухню, а теперь – не убегать же мне было… Я торопилась, мыла тарелки кое-как, но зато они быстро закончились. Выключив воду, я подняла руку с последней тарелкой к полке… и чуть не уронила ее. Потому что за спиной у меня раздался совершенно детский, мокрый, очень отчетливый всхлип.

Первым делом мне пришло в голову, что у меня галлюцинации на нервной почве. Глубоко вздохнув, я обернулась, увидела лицо Жигана и поняла, что галлюцинация продолжается и с ней надо что-то делать. Жиган, видимо, тоже это понял и молча вылетел из-за стола. Я едва успела поймать его за плечо уже на пороге кухни:

– Сдурел?! Там мужики! Лу! Сиди здесь! Жиган, да бог с тобой, дурак, стоит ли так из-за ерунды всякой… Пустяки же. Ты пьяный был, все всё понимают… А на черта было так надираться-то?! В твои годы соображать пора, не маленький уже. Да сиди ты, не дергайся, уймись, сейчас воды дам…

Но дать ему воды я не успела, потому что Жиган уронил голову на стол и даже не заплакал, а просто взвыл сквозь стиснутые зубы. Я видела, как его трясет. Было очевидно, что это обычная пьяная истерика, помноженная на пережитое унижение, но все-таки я, помедлив, села рядом. И сидела, гладя его вспотевший, горячий затылок, до тех пор, пока Жиган не успокоился.

Придя в себя, Жиган тут же отстранил меня; странно, что он при этом не выругался. Я протянула ему кухонное полотенце.

– Высморкайся. И поди умойся – там, в раковине.

Первому совету он последовал, огласив кухню трубным звуком, но к раковине не пошел. Я взяла еще одно полотенце, намочила его край из бутылки с минеральной водой, дала Жигану. Он неловко протер лицо, а остатки воды из бутылки жадно выпил.

– Ступай, ложись спать, – сказала я, похлопав его по спине. – Завтра все пройдет.

– Куда я пойду? – хрипло спросил он, не поднимая головы. – Все еще там… Слышно будет. Я не могу мимо них…

Он был прав: из зала отчетливо прослушивалось все, что происходило в холле, все двери были открыты, и пройти незамеченным ни наверх, ни к выходу из дома Жигану бы не удалось. Подумав, я подошла к окну, отодвинула до предела жалюзи и открыла большую створку.

– Давай. Только Абрека там у ворот не напугай, застрелит еще от неожиданности… Возьми вот ключи, можешь в ресторане заночевать.

Жиган взял связку ключей, коротко, исподлобья сверкнул на меня своими узкими глазами, но ничего не сказал. Вскочил на подоконник и, не оборачиваясь больше, спрыгнул вниз. Коротко прошелестели опавшие листья винограда, прошуршали шаги, и наступила тишина. Я облегченно плюхнулась на стул, притянула к себе неоткрытую бутылку минералки, выпила ее всю – и на дрожащих ногах поплелась к раковине перемывать посуду. Все равно это пришлось бы делать завтра, а нервы опять требовали расслабления.

Я слышала, как расходились ребята: ночевать, кажется, никто не оставался, у всех в Лидо были свои женщины. Шкипер и Боцман долго стояли на пороге дома и о чем-то тихо спорили; потом уехал и Боцман. Я подождала, пока Пашка поднимется наверх, и пошла за ним.

Когда я вошла в комнату, Шкипер сидел на постели и дрессировал пальцем Филиппа, который, угрожающе подняв передние лапы, старался обороняться.

– Зачем Филю снял? – рассердилась я. – Он тебя не трогал, бабочку ловил… Отнеси назад, он уже там привык.

– Развели в доме пакость всякую… – Шкипер выбросил Филиппа в приоткрытое окно. – Сам доберется. Ты чего еще не спишь?

– С вами заснешь… Зачем тебе это понадобилось?

– А тебе?

Я непонимающе посмотрела на него. Шкипер ответил прямым, холодным взглядом и, когда я уже начала догадываться, в чем дело, в упор, жестко спросил:

– Какого черта ты с ним на кухне возилась? Много чести – сопли ему вытирать. Это же сволочь…

– Все вы сволочи хорошие! – не удержалась я. – А ты – так вообще!.. Боцман сам все сделал, так зачем тебе еще надо было?! При всех! И Лу там же была! И я!

– Лу не было, я посмотрел, – мрачно сказал Шкипер. – Она к Соньке наверх реветь побежала… Может, мне его на руках надо было вынести?

– Ну тебя в одно место… – вздохнула я. – Нельзя так с людьми. Ты так даже с Яшкой не стал бы…

– С людьми – нельзя, – согласился Шкипер. – И Яшка такого бы в жисть не устроил, хоть бы и нажрался до чертиков. А это дерьмо…

– Зачем тогда держишь при себе дерьмо?! – вскипела я.

– Мозги у него золотые, – медленно сказал Шкипер. – Я в его годы таким не был. И бабок таких не делал. Между прочим, я его особо и не держу, он свои дела ворочает, уже сейчас из Баии не вытащишь. Вот увидишь, через пару лет Жиган в Бразилии по-настоящему обоснуется. Избавлюсь от этой морды наконец.