– Чела прилетит на той неделе.
– Вот это здорово! – обрадовалась я. Леший пристально посмотрел на меня из-под мохнатых бровей, хотел, кажется, что-то сказать, но передумал и молча вышел.
Чела была младшей дочерью Лешего, ей было девятнадцать лет, и ее недавно бросил муж по причине того, что Чела, прожив с ним четыре года, ни разу не забеременела. На взгляд семьи мужа, причина была уважительной. Родственники Челы тоже понимали это и поэтому устроили довольно вялый и бездарный скандал, не дотягивавший и до половины их способностей, и забрали несчастную девочку в родительский дом. Я в то время еще жила в Москве и возмущалась вместе с тетей Вандой и сестрами. Случившееся было еще тем обиднее, что у другой дочери Лешего были поначалу те же проблемы, но Лянку свекровь буквально за руку, невзирая на слезы и отказы, отвела к хорошему гинекологу, и через полгода она уже понесла, и дальше рожала как заведенная, – к великой радости супруга. Челе же не повезло ни со свекровью, ни с мужем. Последнего вовсе трудно было понять, потому что Чела была девочкой ошеломляющей красоты. Таких огромных, в пол-лица, черных и влажных глаз, таких густых ресниц, такой матовой смуглоты нецыгански тонкого лица, таких волос, тяжелых и вьющихся, такой талии в сорок семь сантиметров не было ни у одной моей знакомой цыганки. Но все это оказалось бесполезным: Чела осталась без супруга, без детей и без перспективы на вторичное замужество: ни один цыган не взял бы за себя «пустельгу».
Единственная, на мой взгляд, польза от четырехлетнего замужества Челы была в том, что все это время она пела с мужем в ресторане, набралась эстрадных манер и выучилась владеть голосом. Голос у нее был прекрасный, поставленный от природы, с широчайшим диапазоном: Чела легко взлетала в песне и в заоблачную высь, и падала на самые густые, почти мужские низы. По-моему, ей было место не в ресторане, а в оперном театре, но ни родственниками, ни самой Челой такая возможность даже не рассматривалась. Да разве в оперном театре заработаешь такие деньги, как в ресторане, люди добрые?!
То, что Леший позвал дочь в Италию, было, по-моему, правильным: если такая красавица начнет петь в нашем заведении – доход обеспечен. И не только в сезон, но и в зимние дни: я уже успела заметить, что коренные итальянцы большие ценители хороших голосов и будут с удовольствием приходить слушать хорошую певицу. А на подпевках могли быть Милка, сестры и даже я сама. Меня смущало только то, как встретятся дочь Лешего и его молодая жена, из-за которой он ушел из семьи, но раз самого Лешего это не беспокоило, значит, можно было не нервничать и мне.
Шкипера в это время в Италии не было, и где он, я даже не знала. Изредка он мне звонил, и при первом же таком звонке я рассказала об идеях Лешего. Шкипер выслушал, потом спросил:
«Тебе это не нравится?»
«Почему? – удивилась я. – Но, может быть, ты против будешь…»
«Девочка, это твой бизнес. Делай что хочешь».
«А если прогорим?!» – я не могла успокоиться.
«Продадим кабак, купим тебе книжный магазин».
Я наконец поняла, что он издевается, плюнула и сменила тему разговора.
Чела прибыла в конце июля, в самый разгар сезона, когда программа кабаре была уже готова и отработана. Надо было отдать Лешему должное: со своей ролью импресарио он справился прекрасно. Через два дня после моего с ним разговора у нас уже были музыканты. Это были местные цыгане-ловаря,[4] братья-близнецы Ишван и Белаш, похожие, как два пятака, и играющие на всем, что может играть, – от классических гитар до ударной установки. За роялем должна была работать, разумеется, я. Милка с сестрами могли петь и танцевать так же, как и в Москве. Единственное, чего мы с Лешим опасались, – это то, что наш московский репертуар не будет пользоваться успехом в Италии. Ишван и Белаш объяснили нам, что здесь в ходу латиноамериканские танцевальные хиты.
«Значит, это и будем петь, – заявил Леший. – В Москве тоже такое повсюду, я слышал».
Он оказался прав: это было время «Джипси Кингс», «Бамбалео», «Бем-бем Мария» и прочей латины. Но во все времена цыгане пели то, что от них хотели слышать, и я была уверена: наш маленький ансамбль быстро настроится на вкусы зрителей. А уж с Челой нам море будет по колено, поскольку, как заявил Яшка Жамкин, народу будет совершенно все равно, что она поет: «Все будут стоять и с хлебальниками распахнутыми на нее смотреть».
Чела еще не оправилась от двойной семейной трагедии: во-первых, развод, во-вторых – уход отца из семьи. И, хотя мы встретили ее очень весело и всеми силами старались растормошить и увлечь предстоящей работой, огромные глаза Челы все время были на мокром месте. С отцом она поздоровалась сдержанно, не поднимая ресниц, и по физиономии Лешего нельзя было понять: доволен он этим или нет. С Сонькой, к моему крайнему изумлению, Чела встретилась гораздо теплее, они обнялись, поцеловались, заплакали и потом еще полчаса тихо разговаривали в одной из верхних комнат, куда Яшка притащил Челины чемоданы. А Леший внизу в это время зверским голосом делал внушение Яшке. Я услышала только обрывок фразы: «…И если ты, сволочь, бандит несчастный, босяк, хоть еще один раз на нее так посмотришь…»
Дослушивать речь обеспокоенного папаши Яшка не стал, послал Лешего на весь дом трехэтажным матом и, прежде чем тот успел достойно ответить, вышел из дома, хлопнув дверью. Я сочла нужным влезть: «Леший, ты поосторожнее все-таки! Это тебе не мальчик-зайчик! Он со Шкипером пять лет работает!» – «А мне плевать». – «Ты забыл, в чьем доме живешь?!» – «В твоем», – нагло сказал Леший, развернулся и ушел в ресторан.
Мне оставалось только возмущенно пыхтеть ему вслед. Леший был не дурак и прекрасно знал, что я никогда не смогу выставить его из своего дома. Это означало пренебречь просьбой приемной матери и потерять хорошие отношения с семьей, которую я считала своей. Поэтому мне оставалось надеяться лишь на бога и Яшкин здравый смысл. К счастью, уже на другой день позвонил Шкипер, и Яшка улетел к нему. На некоторое время Чела осталась в безопасности.
Вскоре мы выпустили ее на эстраду. Беспокоилась я зря: все прошло прекрасно. Публика в зале ресторана была невзыскательная, в основном это были туристы, которым было все равно, что слушать под спагетти и кьянти. Но когда в голубом луче к ним вышла тоненькая, как черная свеча, Чела в облаке вьющихся волос, с серебряными браслетами на обнаженных руках, с глазами, в которых стояла тьма египетская, – народ побросал вилки и воодушевленно захлопал. Чела коротко поклонилась, подозвала к себе гитаристов и, томно покачиваясь с полузакрытыми глазами, запела «Бэсамэ мучо». Когда же она закончила, зал ревел от восторга, и рванувшие к эстраде мужчины чуть не подняли певицу на руки. Впоследствии Челу приходилось выводить из ресторана под охраной Абрека и отца: столько находилось желающих перехватить ее у служебного выхода и пригласить куда-нибудь. Большой успех имели Милка, другие сестры, быстро переделавшие классическую «венгерку» на латиноамериканский манер, а также, к моему немалому изумлению, – Лулу, взобравшаяся однажды на эстраду и спевшая какую-то веселую и довольно непристойную, судя по ее жестам, песенку. Голосок у Лулу был слабенький, но она так весело выговаривала соленые словечки, так зазывно улыбалась и так лихо вертела задом, что сорвала аплодисменты и, воодушевленная ими, сплясала очень рискованную самбу прямо перед носом нахмуренного Лешего. Последний собирался было сдернуть мулатку с эстрады насильно, но явный восторг зала помешал ему это сделать, и Лу закончила под овацию и общий смех. В дальнейшем она время от времени вылезала на сцену, но больше для забавы, чем для денег. Главным смыслом жизни этой девочки цвета кофе с молоком был Жиган, и только Жиган.
Жигана я знала давно. Он принадлежал к «старой гвардии» Шкипера, с которыми я встречалась еще в Москве, хотя и был моложе остальных: ему было двадцать пять лет. У него была довольно привлекательная смуглая физиономия с узкими темными глазами, которую очень портила не сходящая с нее неприятная ухмылка. Национальность Жигана я бы затруднилась определить: он напоминал одновременно и молдаван, и евреев, и наших цыган; возможно, не обошлось и без Кавказа. Сам он по этому поводу ничего сказать не мог, поскольку родителей не знал. Это был детдомовский пацан из Мариуполя, криминальная деятельность которого началась в двенадцать лет, когда он облил бензином и поджег директора родного заведения и покинул город в пустом вагоне товарного поезда. Шкипер его подобрал в Киеве, и несколько лет спустя Жиган начал работать у него в качестве телохранителя бесконечно сменявшихся любовниц. Впрочем, для такой работы у него были слишком хорошие мозги, Шкипер быстро заметил это, и вскоре Жиган начал восходящую карьеру джентльмена удачи.
Я никогда не смогу забыть ледяного, снежного вечера накануне Нового года пять лет назад. Я сидела дома одна: дед был на дежурстве, соседи где-то отмечали Новый год. Не помню, почему не поехала с ними. В дверь позвонили за несколько минут до боя курантов, и я чуть не умерла от страха, увидев на пороге Шкипера и его людей. Двое из них держали бледного Жигана с закрытыми глазами, и из-под его кожаной куртки на паркет падали темные капли крови.
Перестрелка случилась на Таганке, в двух шагах от нашего дома; именно поэтому Шкипер принял решение везти раненого к нам. Он надеялся, что Степаныч, опытный хирург, сможет чем-то помочь, но Степаныча не было, а была я – семнадцатилетняя перепуганная девчонка. Шкипер с ребятами были уже готовы уехать, – тем более что Жигану, по всем признакам, вряд ли можно было помочь, – но в это время я почувствовала жар в руках, и впервые в жизни ко мне пришел мой зеленый шар. Как я лечила, что делала – не помню. Шкипер позже рассказывал, что вода в тазу, принесенном по моей просьбе, через час стала угольного цвета, а я, закончив, повалилась в обморок рядом с Жиганом и пришла в себя лишь на следующий день, когда вернувшийся из больницы Степаныч догадался вылить черную воду.
"Дворец из песка" отзывы
Отзывы читателей о книге "Дворец из песка". Читайте комментарии и мнения людей о произведении.
Понравилась книга? Поделитесь впечатлениями - оставьте Ваш отзыв и расскажите о книге "Дворец из песка" друзьям в соцсетях.