40

Змея

Такова природа горя: часто оно затихает со временем, но иногда оно может скрыться где-то под поверхностью вещей, словно заноза под ногтем, которую чувствуешь каждый раз, когда касаешься ее. Я хорошо об этом знала, ибо случайные происшествия вызывали во мне воспоминание о паре печальных мудрых глаз. В случае Юдхиштхиры со временем заноза все глубже входила в него и гноилась. В суде он был справедливым и сочувствующим. В царских покоях — добрым и невзыскательным. Но он постоянно размышлял о тех жизнях, разрушенных из-за его амбиций. Даже когда Хастинапур стал процветающим городом, в который со всех сторон стекалось множество людей, как когда-то в Индрапрастху, мы никогда не видели его улыбающимся.

Только рождение Парикшиты смогло это изменить.

День, когда у Уттары начались роды, был ненастным. Кунти сказала, что небо рыдает, потому что знает, как тяжела жизнь ребенка, не имеющего отца. И когда роды затянулись на много часов, она добавила, что, быть может, ребенок тоже об этом знает и потому так неохотно появляется на свет.

Я закусила губу, чтобы сдержаться от гневного ответа на такие дурные слова, но Юдхиштхира сказал:

— Мать, ты неправа! Пока я дышу, этот ребенок не останется без отца.

Он шокировал всех тем, что зашел в хижину для роженицы, куда, по традиции, запрещено было входить мужчинам. Он положил руку на лоб Уттаре, словно родной дочери, и назвал имя Парикшита (потому что Кришна уже решил, что ребенка будут звать именно так). Словно услышав его призыв, ребенок вскоре вышел. Еще до того, как его омыли в купальне, Юдхиштхира взял его на руки и поцеловал в лоб. Когда я увидела выражение лица Юдхиштхиры — нежное и умиротворенное, — я поняла, что больше незачем о нем беспокоиться.

Другие мои мужья тоже изливали на Парикшиту нерастраченную отцовскую любовь, скопившуюся в их сердцах. Поглощенные своей беспокойной судьбой, у них всегда было мало возможности проводить время со своими собственными детьми. Когда братья наконец подумали, что уже могут порадоваться общению с сыновьями, они лишились их навсегда. Пандавы клялись, что больше этого никогда не повторится. Но еще больше Парикшита стал им столь дорог потому, что мы так легко могли его потерять.

Еще с той поры, когда Парикшита лежал в пеленках, мои мужья проводили часы, обсуждая, чему они его научат. Они были исполнены решимости сделать из него идеального царя, того, в чьих руках они смогут со спокойной душой оставить Хастинапур, того, кто искупит их грехи своей добродетелью. Как только он научился стоять, Бхима начал учить его первым боевым приемам. Арджуна сделал для него детский лук, а Накула посадил его на своего любимого коня и гулял с ним по двору. Сахадева научил его языку животных, а Юдхиштхира рассказывал ему истории о жизни святых. Для обряда получения имени он пригласил всех известных мудрецов и потратил больше денег, чем мог себе позволить. Он умолял Вьяса совершить богослужение и упрашивал его предсказать ребенку будущее, пока тот не уверил их, что Парикшита станет могущественным и искусным царем.

Но перед тем как уйти, Вьяса отозвал меня в сторону.

— Следи за нравом этого мальчика, — сказал он. — Такой характер принесет ему беду, если он не будет осторожен.

У меня пересохло в горле.

— Что ты имеешь в виду?

Вьяса пожал плечами.

— Только то, что я сказал: его нрав может стать для него погибелью.

Что-то застучало у меня в голове. Неужели история повторялась? Но на этот раз я не позволю загадкам Вьясы разрушить жизнь Парикшиты. Я схватила его за руку, хотя знала, что для женщины в высшей степени непозволительно касаться мудреца.

— Скажи еще раз, только яснее.

Посмотрев мне в лицо, Вьяса, кажется, увидел, что я не отпущу его, пока не добьюсь своего.

— Хорошо, — сказал он. — Наступит день, знойный летний день, через несколько лет после того, как ты уйдешь, когда Парикшита — все еще молодой человек — пойдет на охоту. Отстав от своих людей, он потеряется в лесу. Он будет испытывать голод и жажду сильнее, чем когда-либо в жизни. Тогда он набредет на ашрам мудреца Самика и увидит его сидящим у входа в хижину. Парикшита попросит воды. Но мудрец будет в очень глубокой медитации и не услышит его. Думая, что мудрец пренебрегает им, Парикшита придет в ярость. Он найдет поблизости мертвую змею, повесит ее мудрецу на шею и уйдет.

Мудрец ничего не заметит. Но его сын, вернувшись вечером в ашрам, будет вне себя от такого оскорбления его отца. Будучи сам несдержанным, он наберет в руку святой воды и использует всю силу, приобретенную аскетической жизнью, чтобы произнести проклятие: «Пусть человек, который сделал это с моим отцом, умрет через неделю от змеиного укуса». Выйдя из транса, Самик узнает обо всем и рассердится на сына. Но проклятие будет слишком сильным, чтобы отозвать его. Он сделает единственную возможную вещь: пошлет предупреждение царю о предстоящей ему гибели.

— Продолжай! — воскликнула я. — Что случится дальше?

Вьяса вновь пожал плечами.

— Дальше тропинка расходится, как это часто бывает в судьбе. Парикшита может возжелать мести. Он может разрушить хижину отшельника и все, что в ней находится, и пировать, пока не погибнет. Или же осознать неправильность своего поведения, попросить прощения, привести свои дела в порядок и провести свои последние дни среди святых. Это зависит от того, как ты его воспитаешь! В любом случае тебе лучше женить его пораньше, если ты хочешь, чтобы род Пандавов продлился.

По его тону я поняла, что он не испытывал сочувствия и не считал будущие события чем-то ужасным. Для него это было все равно что наблюдать за игрой, интересуясь, чем все закончится. Должно быть, так себя чувствует человек, который уже предсказал смерти миллионам людей. Его безразличие взбесило меня.

Вьяса ловко высвободился из моих ослабевших рук:

— Ах да, и еще одно я должен сказать тебе. Держи это знание при себе.

— Почему? — воскликнула я. — И почему ты не сказал об этом моим мужьям? Они тоже должны знать об ужасной судьбе, которая ожидает нашу семью, чтобы суметь принять меры предосторожности.

— Я говорю людям только то, что они могут вынести. Если Юдхиштхира узнает о судьбе Парикшиты сейчас, только что выйдя из долгого периода хандры, это сломает его. Да и его братья не смогут этого перенести. А ты — я всегда знал, что ты сильнее своих мужей.

Прежде чем я смогла справиться со своим удивлением, вызванным последними словами Вьясы, он ушел.

* * *

Я хотела спросить совета у Кришны, но он стал редко навещать нас. Возможно, царство требовало забот после его долгого отсутствия. А может быть, он не хотел, чтобы мы слишком от него зависели. Может быть, он чувствовал, что уже сделал для нас все, что мог. Поэтому я действовала, как могла, по-своему, и внимательно следила за Парикшитой, наставляя его, когда замечала в нем проявления гнева. Но в этом я была одинока. Кунти и Гандхари обожали его, и даже Субхадра, которая была намного строже с собственным сыном, не могла отказать ему ни в чем. Как я могла винить их? Он был единственным ребенком во дворце и в их жизни. А что до Уттары, то это было единственная причина, по которой она оставалась живой после смерти Абхиманью.

Я убеждала мужей, чтобы хотя бы они были строгими с Парикшитой, но они только обвиняли меня в чрезмерной жесткости — небывалой, как они говорили, для бабушки. Они баловали его, как могли. Многочисленная свита постоянно следовала за ним. Он все время сидел на царских коленях. Я сомневалась, что он знает, что такое голод и жажда.

Когда я заметила, что более строгое воспитание — такое, каким было их собственное — лучше подготовило бы Парикшита к царствованию, они снисходительно улыбнулись. Юдхиштхира сказал:

— Дай ему побыть ребенком, Панчаали. Я не помню ни одного дня, чтобы наша мать не напомнила нам о том, что наш покойный отец должен нами гордиться.

Остальные кивнули. Сахадева сказал:

— Каждую минуту жизни мы помнили о своей цели.

Накула сказал:

— Все, чему мы учились, все, о чем мы говорили — все было только для одного: помочь Юдхиштхиру вернуть отцовское царство.

Бхима добавил:

— Я не мог начать есть, не подумав о том, что еда должна дать мне силы для того, чтобы отбить царство у Дурьодханы, когда придет время.

Арджуна сказал:

— Я ни одной ночи не спал спокойно. Я поднимался в темноте, пока все спали, и упражнялся в стрельбе из лука — иначе мы не смогли бы победить.

— Ты хочешь, чтобы детство Парикшиты было таким же? — спросил Юдхиштхира.

Связанная запретом Вьясы, что я могла возразить?

* * *

Столь безграничная любовь и вседозволенность испортили бы другого ребенка. Но Парикшита был углубленным в себя, тихим мальчиком с мечтательными глазами. Хотя его дяди стремились наполнить его жизнь развлечениями, он предпочитал простоту и покой. К моему удивлению, он очень любил меня и часто искал моего общества. Но, возможно, так думать с моей стороны было бы тщеславием. У него была способность — как и у его двоюродного деда Кришны — быть бесконечно внимательным и галантным к каждому, кто находился с ним рядом, отчего казалось, что он любит тебя больше других. В любом случае я наслаждалась беседами с Парикшитой, в которых он проявлял мудрость, удивительную для его лет. Между нами установилась глубокая симпатия. Не считая Дхри во времена моего детства, я никогда не встречала кого-либо, кто так тонко понимал, что я чувствую — и принимал это. Иногда во мне возникало непреодолимое желание признаться этому мальчику в том, чего я никому не могла сказать — да, даже в моих чувствах к Карне. Но я заставляла себя прикусить язык. Я не имела права обременять ребенка своими мрачными признаниями, его и так ожидало тяжелое будущее.