Читра Дивакаруни - Дворец иллюзий

Например, когда Дурьодхана накормил его отравленным рисовым пудингом, маленький Бхима упал на пол парализованным. Однако, оставаясь в сознании, он услышал, как Шакуни хохочет, словно гиена, и почувствовал, как ползучие растения, которыми его связали, впиваются в его плоть. Ночью вода в реке была подобна чернилам. Бхима почувствовал, как его тело выгнулось дугой во влажном воздухе, когда его бросили в воду, превратившейся для него в ад. Вода вдруг обратилась в шелк. Или это были змеи, которые извивались вокруг него? Даже не открывая глаз, он знал, что у них чешуйки цвета радуги. Они беспощадно жалили его. Их яд не шел ни в какое сравнение с ядом Дурьодханы. Бхима сел на дно, покрытое зеленым илом. Он лениво взял змею — потом вторую, третью, двадцатую, — и швырял их, пока не убил всех. Кто-то доложил об этом богу змей, который бросился к Бхиме, чтобы убить этого детеныша-монстра, который убивал его подданных. Что же такое он увидел, что заставило его посадить мальчика к себе на колени и напоить его эликсиром? И почему Бхима, однажды уже отравленный, поверил богу-царю с голубым в полоску лицом? Он выпил эликсира, и сила тысячи слонов вошла в его тело. Царь отпустил Бхиму, направив его в то течение, которое вынесло его на поверхность реки, чтобы он мог продолжить героическую жизнь, которая была уготована ему судьбой.

— Я не хотел уходить, — сказал мне Бхима. — Когда он обнимал меня, это было намного слаще объятий матери или братьев. На самом деле я их уже забыл. Я сжимал руку царя и кричал: «Позволь мне остаться с тобой!» Он закрыл сияющие глаза и покачал головой. Но, прежде чем он протолкнул меня наверх, он поцеловал меня.

Он протянул левую руку, и я увидела то, чего я никогда не замечала раньше, — крошечную красную метку на тыльной стороне ладони, похожую на цветок с двумя тычинками или змеиный раздвоенный язык.

Были минуты, когда Бхима мне особенно нравился: когда в тихий полдень только дикие голуби кричали в тамариндовых деревьях, а его мягкий и задумчивый голос затихал, когда он останавливался подумать, чтобы подобрать нужное слово. Я не возражала, если в конце истории он брал меня за руку и вел в наш брачный домик. Но даже тогда — я признаюсь в этом с некоторым стыдом — я не любила его, не любила его так, как он ждал. Оглядываясь назад, я вижу, что я не любила ни одного из мужей. Я была хорошей женой. Я поддерживала их в счастливые и в трудные времена, я обеспечивала их удобствами для тела и души, а когда они были рядом, превозносила их добродетели. Я последовала за ними в лес и сделала их героями. Но мое сердце — было ли оно слишком маленьким? слишком слабым? слишком жестким? Даже в самые счастливые годы, проведенные с ними вместе, я никогда не отдавала им свое сердце полностью.

Откуда я знаю это? Дело в том, что ни одному из них не дано было так волновать меня, как волновало одно лишь воспоминание о Карне.

Чувствовала ли это Кунти своим материнским инстинктом? Не потому ли она не доверяла мне до конца? Но, конечно, она знала, что сказала мне колдунья: мы не можем заставить себя любить — или же отказаться от любви. В лучшем случае мы можем контролировать свои действия. А сердце само по себе не поддается контролю, и в этом его сила и слабость.

Я больше сожалею о том, что, обнаружив слабость Бхимы, я пользовалась ею. Я плакала громче, когда он был рядом, зная, что это заставит его ругать Юдхиштхиру, и таким образом причиняя боль Юдхиштхире. Когда мы путешествовали, я жаловалась на тяготы дороги и позволяла Бхиме нести меня на руках, хотя если бы я приложила некоторые усилия, то могла бы и сама справиться. Я неразумно требовала невозможных вещей, и мне не терпелось увидеть, как далеко он может зайти, чтобы доставить мне удовольствие (как было в случае с золотым лотосом). В конце концов, в Курукушетре он убивал снова и снова, нарушая законы справедливой войны не ради победы и славы, а ради меня. Да, я нарушала неписаное правило, предназначенное не только воинам, но и всем нам: я забирала любовь и использовала ее как бальзам для услаждения своего эго.

Лотос приплыл ко мне в Бадари, где Ганг холоден и прозрачен. Это было время, когда Арждуна оставил нас, отправившись на поиски божественного оружия. В течение нескольких месяцев мы не получили от него ни одного письма. Нас терзало беспокойство, и из-за этого мы не могли долго оставаться на одном месте. К нашей заботе о его безопасности примешивалась более эгоистическая мысль: без него Пандавы никогда не выиграют битву против Дурьодханы.

Удрученная этими мыслями, я сидела у реки, когда увидела, как по течению плывет цветок. Да, он действительно был золотым, таким, каким его позже опишет Вьяса (или уже описал?). Он поплыл в мою сторону, как будто подгоняемый каким-то внутренним импульсом. Я никогда не видела такого цветка и никогда не вдыхала такого опьяняющего аромата. Приблизив его к лицу, я почувствовала, как мое сознание замерло, а мои беспокойные мысли утихли. В это мгновение я не жаждала мести и не чувствовала вины, (не из-за моих ли слез Арджуна отправился на верную гибель), и не вспоминала запретные глаза.

Потом аромат исчез. Я посмотрела на цветок и увидела, что он завял. Его цвет побледнел, лепестки стали безжизненными, и все мои печали тут же вернулись.

Я знала, что лекарство состояло не в том, чтобы найти новый цветок, а в том, что Кришна советовал мне снова и снова: «Позволь прошлому уйти. Живи беззаботно. Позволь будущему настать, когда суждено, и раскрыть свои тайны в свой срок». Я знала, что я должна жить жизнью, которая протекала вокруг меня. Я должна была получать удовольствие, вдыхая этот чистый воздух, глядя на этот новорожденный солнечный свет, наслаждаясь простым уютом, который мне дарила шаль на моих плечах. Но я хотела получить в награду восторженный взгляд Бхимы и пошла к нему, вместо того чтобы следовать совету Кришны. Я молча протянула ему мертвый цветок, и он молча поклонился и отправился в путь, чтобы принести мне то, что я хотела.

Через несколько дней он вернулся с целой охапкой лотосов. Ночью в постели он вплетал их в мои спутанные волосы.

Он говорил (или, возможно, эти слова — плод моего воображения?):

— Весь день и всю ночь я шел, следуя за ароматом цветов подобно тому, как охотник идет по следам зверя. Лес был черен и усеян сияющими, словно драгоценности, глазами диких зверей, крадущихся по лесу. Я дунул в свою раковину — и все вокруг задрожало, глаза исчезли. Я улыбнулся, подумав: «Вот как я обращу в бегство своих врагов на поле битвы». В роще я встретил старого самца обезьяны, чей хвост преграждал мне путь. Я приказал ему уступить мне дорогу и сказал, что я Бхима, один из Пандавов, сын бога ветра. Он смущенно заморгал, но видимо, не знал, кто я. А может, он просто был совсем дряхлым. Он попросил меня самому убрать его хвост с дороги и продолжить поиски. Я наклонился, чтобы смахнуть хвост в сторону пальцем — и не смог! Не смог я этого сделать ни двумя руками, ни силой всего моего тела. Я упал на землю, восклицая: «Кто ты?» Он улыбнулся и сообщил, что он — Хануман.

Я уставился на него. Это он пересек океан одним прыжком, чтобы выполнить задание Рамы! Я слышал эту историю еще ребенком и думал, что это легенда. Но он стоял передо мной, старший сын бога ветра — и, таким образом, мой брат, по праву называющийся богом. Он обнял меня и сказал:

— Отдаю тебе свою силу. В Курукшетре я буду с тобой, хотя никто не увидит меня, кроме как в виде изображения на флаге колесницы.

Он указал мне на озеро с цветами и исчез. У озера я сразился с тысячей стражей-демонов и убил многих из них, чтобы получить то, что ты хотела.

Бхима опустил голову мне на грудь, как бы спрашивая: «Теперь ты счастлива?»

— Каково это, — спросила я, когда мы уже лежали, утолив желание, — прикоснуться к богу?

Он не ответил. Возможно, он спал. Или, возможно, на этот вопрос нет ответа. Несколько позже, когда я задала тот же вопрос Арджуне, он тоже промолчал.

Годы проходили, как черная патока — удушливые и бесформенные. Мы все сгибались под их тяжестью, но больше всех страдал Арджуна. Характер Юдхиштхиры не позволял ему сидеть без дела; зачарованные лесом Накула и Сахадева были увлечены животными; а любовь ко мне сковала Бхиму в свои плотные кольца, как мифический змей аджагар. Но Арджуна, подвижный как ртуть, жаждущий славы больше всего на свете, считавший себя героем в гораздо большей степени, чем мужем, братом или сыном, нервничал из-за ограничений, которые на него налагало обещание Юдхиштхиры. Он ждал с нетерпением битвы с Кауравами, чтобы победить и вернуть себе честь, но он знал, что это будет невозможно осуществить, пока не истечет срок нашего изгнания. Поскольку он не мог отомстить за меня, он избегал моего общества: моих спутанных волос, укоризненных вздохов, острого языка.

Наши отношения с самого начала были непростыми, ведь он винил меня в том, что я вступила в брак с его братьями — в том, что он сделал по воле своей матери. Но во Дворце иллюзий, в благословенное, волшебное время наши отношения были мирными, и каждый из нас занимался тем, что любил. Арджуна был начальником города, отвечая за его безопасность. Он объезжал границы своего королевства, чтобы удостовериться в том, что ничто ему не угрожало. В перерывах между этими проверками он навещал других своих жен. Теперь, поскольку мы были погружены в однообразие наших дней, между нами снова возникло напряжение. Я должна была понять знаки, должна была смягчить свое поведение. Но меня сковали кольца моего собственного змея, и не менее слепого, чем Дхритараштра. Арджуна начал проводить больше времени один в лесу. Он говорил, что охотится, но все чаще и чаще он возвращался с пустыми руками, хмурым, расстроенным взглядом. И однажды утром он покинул нас.

Конечно, у него была на это причина: предстоящая война, для которой ему нужно было улучшить свои боевые навыки и освоить новые приемы. А как он мог это сделать, ограниченный рамками нашего грубого, косного существования?