Присутствие Карны еще сильнее все усугубляло. Обычно он стоял возле Дурьодханы с высокомерно-равнодушным видом. Я уже слышала от слуг, что он все время спрашивает Дурьодхану, когда он собирается возвращаться в Ангу. Но Дурьодхана каждый раз умолял позволить ему остаться еще, якобы потому, что ему нужно побыть со своим лучшим другом.

Я знала, что не следует из-за этого переживать. И все-таки мне было обидно, что Карна так хотел уехать из моего дворца, и ничто не могло очаровать его. Это впервые заставило меня посмотреть на дворец с сомнением и подумать — действительно ли он так прекрасен, как нам кажется? Или Майя наложил свои чары не на дворец, а на нас, и вся красота, которой мы так восхищаемся, существует только в нашем воображении?

Но в этом я ошибалась. Дворец действительно был волшебным, как и говорил Майя, и, как все волшебные жилища, он знал мысли своих обитателей. В последующие дни я почувствовала от него какую-то холодность и отчуждение. Позже я размышляла, не был ли он недоволен мною по причине произошедшего случая, который имел столь далеко идущие последствия?

Днем Дурьодхана был занят разведкой, а ночи проводил в изысканных пирах, которые сам устраивал. Это вызывало во мне горькое возмущение, потому что эти пиры напоминали мне о том, что, как бы высоко меня ни ставили мои мужья, всегда будут такие места, где я не могу сопровождать их или давать им советы. Но мне было неприятно не только из-за уязвленного эго. Я слышала о вещах, которые беспокоили меня — о полураздетых танцовщицах, о дорогой суре, которую Дурьодхана заказывал целыми возами и дарил моим мужьям, о запахе опиума в сабхе в конце вечера. И еще об игре. Каждую ночь на игральные доски бросали кости, и Дурьодхана вместе с Сакуни играли против Юдхиштхиры.

Удивительно, но обладая такой страстью к азартным играм, принц Каурава не был ни особенно искусным, ни разумным игроком. Он делал рискованные ставки и чаще проигрывал, чем выигрывал. Иногда вместо него играл Сакуни, но и ему везло не больше. Другие мои мужья смеялись, что если Дурьодхана будет продолжать в таком духе, то ко времени его возвращения в Хастинапур у него не хватит денег даже на постройку коровника. Но Юдхиштхира любил играть. Он отдавался игре с детским восторгом и не скрывал своей радости, если выигрывал. Однако Юдхиштхира не привык к такому беспорядочному образу жизни. Он вваливался в спальню поздно ночью, пахнущий вином и слишком возбужденный, чтобы заснуть, а когда он все же засыпал, то беспрестанно ворочался, метался и вскрикивал от кошмаров. Утром он просыпался с тяжелой головой, в дурном настроении и плелся в тронный зал, чтобы управлять делами государства. Дхаи-ма, у которой были свои источники, рассказывала мне, что он стал очень усталым и не мог заниматься делами со своей обычной тщательностью и вниманием. Когда я предлагала ему прекратить все эти кутежи, он отказывался. Я отправила послание в Дварку, надеясь, что Кришна сможет его вразумить, но он отсутствовал, так как был занят какой-то очередной авантюрой, связанной с каким-то алмазом, и был вне досягаемости.

* * *

Это утро было совершенно безрадостным, Юдхиштхира был таким вялым и угрюмым, что я подумала, не добавил ли Дурьодхана чего-нибудь в вино. Вдруг он хотел медленно отравить его? Какова была истинная цель его пребывания здесь? Возможно, он действовал по заранее разработанному плану. Например, спровоцировать Шишупала, чтобы он повел себя так, чтобы Юдхиштхира убил его и тем самым настроил против себя всех остальных царей, а это, в свою очередь, было бы идеальной ситуацией для того, чтобы найти путь к сердцу доверчивого двоюродного брата.

Так разбегались мои мысли в разных направлениях, когда я стояла на балконе со своей служанкой, не замечая всей красоты, открывавшейся передо мной. Мне определенно надо было что-то сделать, чтобы остановить Дурьодхану. Но что? Охваченная беспокойством, я не замечала ничего вокруг, пока одна из женщин не сказала:

— Моя царица, взгляните, кто здесь!

Окна моих комнат выходили на самый красивый сад во дворце, который я сама придумала, а Майя только добавил некоторые штрихи. Этот сад должен был создавать впечатление естественности и заброшенности. Среди цветущих деревьев и кустарников с блестящими листьями было большое озеро неправильной формы, в котором плавали разные птицы. Оно все заросло лилиями, его вода была ярко-голубой и сияла даже в пасмурную погоду. Посреди озера возвышалась беседка с колоннами, на которых были вырезаны причудливые картинки из жизни богов и богинь, менявшиеся на глазах того, кто на них смотрел. Чтобы добраться до беседки, надо было пройти по одному из мостов, подвешенных над водой. Но здесь Майя решил сыграть шутку: хотя все мосты выглядели надежными, только один из них был настоящим. Остальные представляли собой иллюзии, обманно созданные из воздуха и света, и те, кто приходил сюда, часто оказывались в воде.

Дурьодхана шел по направлению к тому озеру. Он не видел нас, потому что Майя закрыл балконы на женской половине хитрыми решетками. Я попросила служанок замолчать, чтобы незаметно проследить за Дурьодханой. Может быть, так я смогу понять его намерения в отношении Юдхиштхиры.

Дурьодхана любил хорошо одеваться. Сейчас он был в наряде из безукоризненно белого шелка (совершенно неподходящем для прогулок по саду), украшенном безумным количеством драгоценностей. Он ступал во главе своей свиты, которая, думая, что никто ее не видит, вела себя наглее, чем обычно. Они с непристойными жестами показывали пальцем на статуэтки апсар[18] и так громко хохотали, что мои домашние голуби испугались и улетели. Некоторые срывали цветы и вертели их в руках. Другие надкусывали фрукты, которые рвали с деревьев и тут же выбрасывали в кусты. Только Карна, идущий позади с пустыми руками, молчал. Его доспехи, которые, как я слышала, он никогда не снимал, сияли на солнце и слепили мне глаза. Презрение на его лице — к людям Дурьодханы или к моему саду? — выдавало его досаду этой прогулкой. И как я ни пыталась, я не могла оторвать от него глаз. Мое сердце терзали разочарование и гнев, потому что мне так хотелось найти способ стереть равнодушие с его лица.

Залюбовавшись Карной, я не видела, что делает Дурьодхана, пока не услышала плеск воды. Он, видимо, ступил на иллюзорный мост, потому что теперь бултыхался в пруду. Я с ужасом смотрела, как он там барахтался и ругался, зовя на помощь своих сконфуженных придворных, которые столпились вокруг, не решаясь прыгнуть в воду и испортить свою дорогую одежду. Мои служанки залились смехом. Мне надо было велеть им замолчать, но я сама не могла сдержать улыбки, до того комично это выглядело. К тому же я могла оправдать ее тем, что мой дворец сделал за меня то, чего я не могла себе позволить — столкнуть в грязь, пусть ненадолго — человека, который, я знала, ненавидит моих мужей, как бы он ни притворялся. Увидев, что я тоже улыбаюсь, одна из молодых женщин воскликнула веселым звонким голосом:

— Кажется, сын слепого царя тоже слеп!

Я резко одернула ее, но было уже поздно. Все глаза устремились на балкон, где мы стояли. Дурьодхана свирепо посмотрел на решетку, скрывавшую нас. Я понимала, о чем он думает: что я нарочно не предупредила его о мостах, и затем нанесла ему самое страшное оскорбление, напомнив ему о телесном недостатке его отца. Карна прыгнул в воду, чтобы помочь своему другу, тоже взглянул на балкон, удостоив наконец меня вниманием, которого я жаждала со времени его приезда. Я тут же попыталась исправить оплошность служанки, выкрикнув извинения и послала вниз горничных с сухой одеждой. Я при всех наказала девушку, неосторожно оскорбившую его, надеясь таким образом смягчить нанесенную обиду. Но холодная ярость на лице Карны решила меня дара речи. Я не хотела на его глазах унижаться перед Дурьодханой и признавать свою вину, молча выслушивая его упреки за проделки нашего дворца. В любом случае, что я могла бы сказать в свою защиту? Что я так засмотрелась на Карну и поэтому не заметила, куда идет Дурьодхана? Поэтому я так и стояла, борясь со своей гордостью, пока момент для извинения не был упущен. Двое друзей удалились, гневно перешептываясь, оставив меня гадать, что теперь из этого выйдет.

* * *

В одном мой дворец не отличался от других: благодаря здешним сплетникам новости разносились по нему моментально. И часа не прошло после случая с Дурьодханой, как Кунти вызвала меня в свои покои. (Что заставило меня задуматься, сколько из моих служанок подкуплены ею, чтобы следить за мной.) Я была удивлена этим вызовом. Со времени своего прибытия во дворец моя свекровь еще не пыталась мной командовать. Когда я пришла к ней, то увидела на ее лице знакомое выражение злобы, вызванной моей глупостью. На мгновение мне показалось, что время повернулось вспять, и я вновь стала юной, неопытной невесткой. Она вежливо и презрительно спросила, почему я не слежу за языками своих служанок, и потребовала, чтобы я немедленно призналась, что случилось с Дурьодханой.

— Может быть, мой сын мог бы успокоить своего двоюродного брата, — сказала она. — Плохо, что ему придется унижаться из-за твоей глупости, но здесь дело серьезное. Ты не знаешь, каким мстительным и опасным может быть Дурьодхана.

Я понимала, что Кунти права. То, что она предлагала, было разумно, да я и сама уже об этом думала. Если бы она разговаривала в другом тоне, я бы последовала ее совету. В конце концов, она знала клан Кауравов гораздо лучше, чем я, и не раз справлялась с их злыми кознями. Но повелительный тон Кунти — вместе с чувством вины — заставил меня заупрямиться. Я, так же вежливо, как и она, ответила ей, что сама могу со всем разобраться. В конце концов, царица я или нет? Если я сочту нужным рассказать обо всем мужу, я это сделаю. И ей нет нужды вмешиваться в такие незначительные события в ее возрасте, когда уже пора сосредоточиться на духовном.

Кунти посмотрела на меня, так яростно поджав губы, что их почти не стало видно. Возможно, она поняла, что, скажи она что-нибудь еще, начнется открытая война, которая может только принести вред ее сыновьям. Может быть, наша стычка с безжалостной ясностью дала ей понять, кто здесь хозяйка. А может быть, она подумала: ладно, пусть пеняет потом на себя.