Она же была совсем одна... И она не побоялась сделать этот шаг – хотя, казалось бы, был очень простой и легкий выход.

Ганин закрыл альбом и положил его на руки Кате. Затем снова подошел к стеллажам.

– Ты когда начала этим заниматься? – спросил он. Просто потому спросил, что надо было о чем-то говорить.

– Давно. Я уже и не помню. Кажется, когда носила Мику, – пожала Катя плечами.

Кого хотели догнать кони, куда умчаться? За кем? Куда стремились Катины мысли? В какую сторону она посылала этих деревянных гонцов?

«За тобой, – шепнул ему внутренний голос. – Тебя она искала и тебя ждала!»

– Ты, кажется, хотел со мной что-то обсудить, – напомнила она.

– Да. Вот что, Катя... вопрос очень серьезный, – он подошел к ней, нащупывая в кармане маленькую бархатную коробочку. Слава богу, хоть колечко он догадался приобрести заранее!

– Я тебя слушаю, – прошептала она, сведя темные брови.

– Ты будешь моей женой?

– Что? – темные брови удивленно поползли вверх. – Что?..

– Ты будешь моей женой, Катя? – повторил он.

– Ганин... – ошеломленно выдохнула она. – С ума сойти... Ты мне делаешь предложение?

– Да. И ты скажи – да! – улыбнувшись, подсказал он. Достал коробочку и открыл ее. Синим огнем блеснули сапфиры на белом золоте.

– Теперь понятно... – Она вдруг засмеялась – сначала тихонечко, а потом все сильнее. – Ой, не могу... теперь понятно, отчего ты расфуфырился, как индюк...

– Катя!

– Нет, Гришенька, нет! – смеялась она, и по щекам ее текли слезы. – Нет, нет, и еще раз нет!

– Ты подумай... ты ведь все еще любишь меня. И я тебя люблю. У нас есть сын.

Неожиданно Катя перестала смеяться, ладонью смахнула слезы.

– Вот именно – сын, – мстительно произнесла она. – Ты из-за сына делаешь мне предложение.

– Ну да, и из-за него тоже! Послушай, он очень соскучился по тебе. Он... он разрывается между нами. Он хочет, чтобы мы были вместе.

– Он... – повторила Катя. – Мика – ребенок. Нельзя во всем идти у него на поводу! Ганин, он тебе просто на шею сел!

– Но должен же я как-то искупить...

– Вот именно – искупить! – перебила Катя. – Ты потому мне предложение делаешь, что хочешь искупить!

– Катя... – Он попытался обнять ее, но она вырвалась.

Захлопнула коробочку с кольцом и сунула ему в нагрудный карман.

– Милый Гришенька, я тебе уже говорила – ты очень хороший человек... Несмотря ни на что – очень хороший. И... и порядочный. Но... – Катя вдруг остановилась, потрясенная какой-то мыслью. – Послушай, а как же Рита?

– Мы расстались.

– Из-за меня? Ты ее бросил? – с отчаянием спросила Катя.

– Мы расстались по обоюдному согласию! – раздраженно повторил Ганин.

– Из-за меня... – сквозь зубы процедила Катя. – Скольким людям я уже испортила жизнь!

– Ничего ты не портила! – окончательно рассердился Ганин. – Ты была не причиной, а лишь поводом...

Катя отвернулась, закрыв ладонями уши.

Ганин развернул ее и принялся целовать. Но она уклонялась, выворачивалась из его рук...

– Я не выйду за тебя замуж, не выйду! – кричала она. – Отстань от меня! Ты опоздал! Тебе надо было сделать это двенадцать лет назад... Поздно, Гришенька, поздно!

– Ничего не поздно...

Он все-таки сумел ее схватить. И, изо всех сил прижимая Катю к себе, почувствовал, как возле его груди стремительно колотится ее сердце. На мгновение она словно ослабела, и ее губы ответно раскрылись. Но только на мгновение...

Потом Катя оттолкнула его.

Тяжело дыша, они стояли друг напротив друга.

– Я люблю тебя, – сказал Ганин. – Вот что хочешь со мной делай! И вообще... Я тебе ни одного слова поперек не скажу! Я теперь другой человек – совсем не такой, каким был раньше.

– Я теперь тоже другая, – покачала она головой. – И мне теперь совсем не хочется спорить с тобой.

– Так это же здорово! Теперь мы, наверное, сможем существовать рядом.

– Существовать... – передразнила она. – Нет, я хочу жить!

– Послушай, ты просто цепляешься к словам! – снова рассердился он.

– Нет, Гриша, нет... – Катя отвернулась. – Все напрасно. Лучше уходи. Ты знаешь – я не передумаю.

– Знаю... – со злостью сказал он. – Но что мне сказать нашему сыну? Он так надеется...

– Скажи, что я обещала подумать. Ну, соври что-нибудь...

– Катя, я не собираюсь врать собственному сыну! – строго ответил он.

– Удивительные у вас отношения... – усмехнулась она.

– Ладно, совру. В исключительных случаях можно. Даже необходимо. А потом... Может быть, потом он сам все поймет...

Он возвращался от Кати со странным чувством.

«А ведь я чувствовал, что она откажет мне, – думал он, стоя в пробке на Садовом. – Только не хотел в это верить».

Он достал из кармана коробочку с колечком, еще раз полюбовался на него. «Опоздал на двенадцать лет», – сказала она. Значит, действительно ждала его все это время. До тех пор ждала его, пока у нее внутри все не перегорело.

Как горько, насмешливо она смеялась...

И Ганин снова представил, как тяжело ей было когда-то. Одной, с младенцем на руках. Всякие тетушки-бабушки, конечно, помогали ей, а потом появился тот добряк со странной фамилией. Как его там? А, Толик Лаэртов... Конечно, формально она никогда не была одна, но... но она ждала именно его, Григория Ганина. А потом ей надоело его ждать...

Поток машин медленно тронулся в сизом облаке июньского марева.

Ганин равнодушно забросил коробочку с кольцом в «бардачок».

Все эти сапфиры в золоте ничего не стоят, если они не на ее руках...

* * *

Дивно-дивно цвел жасмин под окнами...

Есть запахи, которые странно будоражат воображение и заставляют представлять то, что в реальной жизни вряд ли произойдет. Аромат жасмина как раз такой.

Лето в городе было тихим, каким-то благостным. Вязкая, привычно удушливая жара начисто лишала сил. Не было ни ссор, ни споров, не кричали соседи снизу, выясняя отношения, не шумели подростки в ближайшем парке, не сигналили друг другу истошно машины, проносящиеся по дороге. Дрожащий голубоватый воздух был пропитан ленью, а на лицах редких прохожих читалась отрешенная покорность судьбе.

Это городское лето надо было просто пережить, чтобы потом, в бесконечных декабрьских сумерках, вспоминать с ностальгическим сожалением мутное белое солнце, пыльную листву, долгие светлые вечера, наполненные отдаленной музыкой, навязчивый запах шашлыка, скамейки, спрятавшиеся в кустах, бурно вспенившееся пиво, которое выплескивалось из открытой бутылки на горячий асфальт и моментально высыхало...

Катя сидела на балконе в раскладном маленьком шезлонге и завороженно смотрела вдаль – на блистающие стеклами башни, отражавшие вечерний свет. А ноздри щекотал запах цветущего под балконом жасмина.

Катино воображение занимал Григорий Ганин. Незваный гость, которого невозможно прогнать. Нет, не то чтобы она сожалела, что отказала ему, – о сделанном она не жалела. Она просто представляла, что было бы, если бы Ганин был рядом. Как он прикасался бы к ней, какие слова шептал на ухо...

Легкий ветер щекотал ее обнаженные руки – как будто это он осторожно прикасался к ним губами. Потом она вспомнила туночь – в который уже раз.

«Дело не в Ганине, а в том, что сейчас лето. Я одна, я еще не совсем старуха. Осталось желание любить. Еще жасмин этот дурацкий... – Катя поморщилась и склонилась над перилами. Дунул ветер, и стало видно, как с кустов внизу сыплются на газон белые лепестки. – Где же Лаэртов?!»

Толик Лаэртов звонил ей уже три раза. В первый раз утром, когда срывающимся голосом сообщил ей, что поссорился с Верой Петровной, второй раз – днем, когда попросил Катю о встрече, и третий раз – час назад, сказав, что уже выезжает. Катя уже начала беспокоиться о нем, но в этот момент в глубине квартиры раздался звонок.

Катя поспешно выбежала с балкона.

– Толик, так долго, я уже начала беспокоиться! – с упреком сказала она, впуская бывшего мужа.

– Катенька, я с ней еще раз поссорился – как раз перед выходом! Мама хочет окончательно меня раздавить! – возбужденно сообщил Лаэртов – вспотевший, растрепанный, в клетчатой мятой рубашке и широких льняных штанах, живо напоминающих моду послевоенных лет. – Она позвонила Ключникову и сказала, что будет жаловаться на него в Академию наук. Мы с Ключниковым пишем книгу о скандинавской литературе и ее влиянии на современное искусство. И договорились уже, что фамилия Ключникова будет стоять первой на титульном листе – ну, согласно алфавиту... ведь сначала идет буква К, а потом уже Л. Но маме это очень не понравилось – она считает, что все основные темы разработал я, а Ключников – лишь подмастерье. И она ему позвонила и высказала свое мнение! Естественно, мой соавтор жестоко обиделся. Если, ко всему прочему, взять в расчет еще и те интриги, которые творятся у нас на кафедре...

– Толик, Толик, успокойся... – Катя вытащила Лаэртова на балкон, усадила в шезлонг, в котором до того сидела сама, и принялась обмахивать бывшего мужа газетой. – Ты ведь сейчас закипишь, как чайник!

– Нет, ты не представляешь... – никак не мог он успокоиться. Волосы торчком стояли у него на голове, обнажая высокий лоб с залысинами, очки то и дело грозили соскользнуть с носа. – Весь мой труд под угрозой!

– Я тебе очень сочувствую, – серьезно сказала Катя. – А ты можешь обойтись без этого твоего Ключникова?

– Что? – Очки все-таки соскочили, и Толик едва успел подхватить их.

– Я так думаю, что твоя мама небезосновательно выступает против твоего соавтора...

– Катя, и ты! – обреченно застонал тот.

– Я просто спросила!

– Нет, я понимаю... Но дело в том, что у Ключникова связи в издательстве, и без него никто не возьмется меня печатать!

– Тогда другое дело, – печально вздохнула Катя. – Такие времена!

– Вот-вот! Я сто раз объяснял это маме, но она решительно не хочет меня понимать...