- Не хотела врать. И не хотела, чтобы ты считал своего отца плохим человеком или брал с него пример. А еще мне просто было больно. Вот и все.

Рома опустил глаза в пол, спустившись с корточек на пятую точку и подобрав к себе ноги.

- Тогда тем более мне не понятно, зачем тебе… это, - он взмахнул рукой в сторону шеи матери.

- Чтобы помнить. И вообще я думаю, что он был бы рад, что я ношу его подарок.

- Но ведь не больше двадцати лет. Для чего?

Мать тяжело вздохнула. Так, будто весь мир сейчас разом опустился на ее хрупкие плечи и заставил нести его на себе.

- Ты уже взрослый мальчик. Должен знать, что такое любовь. Ты уже должен был и сам испытать хоть раз это чувство, хотя я и не видела рядом с тобой кого-то дольше недели.

Рома поднял взгляд золотисто-карих глаз на мать, и она тут же поняла, что нет. Он не знает. Это чувство для сына чуждо. И осознание этого факта расстраивало ее. Ей всегда хотелось видеть сына влюбленным и готовым на прекрасные поступки ради кого-то кроме нее самой. Женщина никогда не была эгоисткой. И хотя до безумия любила сына, была готова делить его с еще одной женщиной. Готова была уступить ей место в его сердце. Ведь без этого чувства, которое вспыхнуло в ней однажды очень давно и не отпускало даже спустя двадцать лет после кончины возлюбленного, она считала, что человек и не живет вовсе. Только в бескорыстном отношении к кому-то еще недавно чужому и отстраненному, но теперь очень близкому и родному, она видела саму суть жизни. И она верила в это, как и в то, что Земля вращается вокруг солнца, а не наоборот.

- Я не уверен, что знаю хоть что-то об этом на личном опыте.

- Тогда просто поверь мне. Нельзя разлюбить человека, даже если он покинул тебя. Будь то простое расставание или же смерть. Чувства не уходят. Могут скрыться на время, но не уйти бесследно. В душе и в памяти навсегда останется место, отведенное для конкретного человека. И вот я всегда была из тех, кто хотел, чтобы это место было лишь одним единственным. Поэтому я хочу помнить. Даже через двадцать с лишним лет.

Мать и сын провели в разговорах о прошлом почти всю ночь. И даже на этот раз, когда у парня был реальный шанс выспаться в собственном доме ночью, он его упустил. Но ни разу не пожалел об этом. У него наконец-то была возможность узнать больше о том, что его интересовало уже много лет, и о чем спросить он почти никогда не решался. И каким бы Рома Аморский ни казался с виду холодным и отстраненным, внутри него всегда горело яркое солнце, которое могло бы согревать намного лучше, чем любая батарея мира. Только желающих погреться возле него было слишком много. И ни одного подходящего. А глядя на мать он видел, каково это полностью сгореть, отдав все свое солнце одному единственному человеку и на всю жизнь. Ее спокойное отчаяние пугало его. Но теперь хотя бы он знал о его происхождении и становился к своей семье, а впоследствии и к самому себе намного ближе. А это не могло не радовать.


Наутро парень чувствовал себя, как и всегда, разбитым. Он вообще не помнил дня, когда вставал бы в бодром расположении духа. Но никто никогда не замечал его состояния, считая, что уж он-то точно может жить, словно робот, гуляя всю ночь напролет, а затем еще и днем встречаясь с кем-нибудь из друзей или идя в институт сдавать хвосты, успевшие накопиться за то время, пока он отсыпался дома до часу дня. А иногда, когда становилось совсем туго с финансами, он мог и пойти на какую-нибудь подработку, вроде грузчика или помощника в автомастерской, где работал его родной дядя. Рома вообще не боялся работы и не боялся почувствовать недомогание в связи с отсутствием сна. Он просто брал и делал, когда это требовалось.


Сегодня утром по его скромной однокомнатной квартире разносился непривычный аромат свежеприготовленного завтрака. Обычно мать любила начинать утро с каши, приучая к этому сына, но сегодня запах из кухни был иным. Более пряным и аппетитным. Таким, что Рома просто не мог еще хотя бы минуту потратить на возлежание в постели, и ему пришлось подняться, неся свое тело по направлению кухни.

- Доброе утро, - прохрипел он, глядя на то, как мать орудует лопаткой и сковородкой, переворачивая блинчик на обратную сторону.

- О, соня проснулся. Доброе утро, - мягко ответила женщина, чуть повернув голову в сторону вошедшего в кухню парня.

- Еще бы не проснуться. Блинчиками пахнет на весь дом. Сколько времени?

Мать взглянула на часы, надетые на ее левое запястье.

- Половина первого.

- Почему ты не на работе? – удивился Рома.

- Взяла отгул. Решила порадовать тебя с самого утра.

Аморский улыбнулся. Он любил, когда о нем заботились. И сам тоже подсознательно любил делать это, хотя сам того и не признавал. Обычно предпочитал носить маску плохого парня, которого не волнует ничье существование, кроме своего собственного.

- Спасибо, ма.

Рома подошел к матери, поцеловал ее в щеку и удалился в ванную комнату производить утренние процедуры.

Когда же он вернулся спустя некоторое время, то застал мать сидящей за столом и перебирающей рисунки, которые он писал еще совсем недавно. Вот уже неделю на него снисходила такая огромная порция вдохновения, что он просто не мог остановиться и все время брался за бумагу и карандаш, хотя не делал этого уже очень давно. Он даже один раз потянулся за красками, лежащими на самой верхней полке, и изобразил подобие натюрморта, но потом понял все же, что это не его и продолжил придумывать новые картинки-перевертыши, которые не умел изображать никто из его знакомых, предпочитая старую добрую классику новым веяниям и течениям изобразительного искусства.

- Я так давно не видела твоих работ, - улыбалась мать, вертя в руках изображение танцующей девушки, у которой при определенном ракурсе можно было рассмотреть за спиной крылья, опущенные вниз и сложенные за спиной. – Кто она?

- Ты о ком? – парень прошел в помещение и уселся рядом с матерью, заглядывая в собственное творение, которое он неосмотрительно положил не в шкаф, расположенный в комнате, а в кухонный ящик.

Признаваться в том, что его интересует какая-то девчонка, не умеющая выбирать себе компанию, отчего-то не хотелось.

- Эта девушка. Она реальна? – спросила Евгения Викторовна. – Очень хорошая работа. Детализированная. Ты никогда раньше так не рисовал.

Потому что раньше он никогда не рисовал реальных личностей, которых он мог встретить во дворе собственного дома.

- Нет, конечно, мам. Она не реальна, - ответил Рома, а сам вгляделся в лицо изображенной девушки. Оно и вправду было очень детализировано. Вплоть до рисунка родинок на нем и отдельных прядок волос. А ведь он и не замечал, что настолько тщательно прорабатывает каждую деталь, позабыв о времени. Он даже вдруг обругал себя мысленно за какую-то несвойственную ему обычно скрупулезность и некую сентиментальность в сторону знакомого образа. Это шло от души, никак не затрагивая разума.

- Я всегда говорила, что у тебя талант, - женщина взъерошила мокрые волосы сына, так что пара капелек упали на край листа с изображенным на нем рисунком, однако никак его не повредили.

- Есть в кого. Так ведь?

Матери оставалось только кивнуть, продолжая рассматривать творение человека, который изначально в детстве наотрез отказывался брать в руку кисть или тот же простой карандаш и говорил, что рисование – это для девочек, хотя на самом деле втайне любил это дело и мать знала об этом. Маленький Рома твердил, что он мужчина и должен учиться играть на гитаре, вместо изображения картинок. И он научился. Но и весь курс в художественной школе все же прошел. За гитару он, кстати, больше практически не брался, а вот за карандаши и краски совсем наоборот. Только рисунки перешли в вертикальную плоскость и стали совсем не академическими. И матери он старался об этом не рассказывать.

Глава 29.

Только лишь спустя еще три дня абсолютнейшего молчания со стороны обидевшейся на меня фактически ни за что Вилены, я смогла увидеть ее во дворе своего дома все с тем же Артемом Захаровым, который ворвался в ее жизнь настолько стремительно, что я даже не успела этого до конца осознать. Но, честно говоря, вместе они смотрелись здорово, и скорее всего я смогла бы за них порадоваться, если бы не видела многих странностей в поведении подруги после первой же их встречи. Хотя тут уже стоит задуматься и над тем, кто же все-таки в чью жизнь ворвался. Вилена вполне себе могла выступать инициатором этих необычных отношений. Она не видела в подобном раскладе ничего предосудительного, но не пользовалась таким подходом никогда, убеждая меня в том, что просто пока не встретила такого человека, ради которого ей бы хотелось делать все самой. Однако сейчас это вполне мог оказаться тот самый момент.

В этот воскресный день я возвращалась домой с ранней репетиции, которую мы решили устроить перед завтрашним выступлением с обновленным репертуаром, и вот тогда-то я их и повстречала. Они сидели на лавке возле одного из покосившихся старых железных гаражей и о чем-то говорили, не забывая при этом время от времени прерываться на поцелуи. И эти поцелуи были отнюдь не нежными и скромными. Эта парочка будто бы хотела сожрать друг друга. И я могла бы молча пройти мимо них, почти не обращая на это внимания и забыв о том, что подруга вот уже неделю игнорирует все мои попытки выйти с ней на контакт, если бы не заметила быстро движущуюся по направлению к парочке мужскую фигуру. Темноволосый парень в облегающей синей футболке, словно коршун, налетел на этих двоих и схватил Артема за воротник джинсовой рубашки. Наверняка жутко дорогой. По крайней мере, бедствующим Захаров никогда не выглядел. Да и Вилена часто намекала на то, что он живет на деньги небедной матери.

Парнем, решившим за что-то поквитаться с Артемом, оказался Рома, чему я даже не удивилась и в какой-то степени даже обрадовалась. Все эти три дня мы с ним никак не пересекались, хотя я ловила себя на мысли, что ищу его везде. В прохожих, в авто, проезжающих мимо, за углами домов и возле его подъезда. Но все время натыкалась только на незнакомцев. И вот сейчас мы снова встретились, и на этот раз он был по-настоящему зол. Он буквально оторвал опешившего парня от моей подруги и заставил того подняться на ноги. Температура воздуха в нашем дворе вдруг резко опустилась ниже нуля градусов. Я была более чем уверена, что и солнце в глазах Аморского ненадолго подернулось корочкой льда.