И ушел в свой кабинет. Алла несколько минут стояла, потом на негнущихся ногах подошла к кровати и легла. В горле саднило от непролитых слез, очень хотелось воды, чаю — жидкости. Но подняться сил не было, а ухаживать за ней никто не стал.

Новая домработница, грудастая как корова, принесла Борису чай. На серебряном подносе с белой кружевной салфеткой стоял хрустальный стакан в подстаканнике и маленькая рюмка.

— Борис Борисович! Выпейте чаю. Добавлю в него коньяк?

Не дождавшись ответа, опрокинула рюмку в стакан и протянула ему. Борис отхлебнул. Непривычные к спиртному рот и горло слегка обожгло. Он потер шею.

— Давайте ослаблю вам галстук?

Подошла и ловко растянула узел галстука, расстегнула пуговичку. Ее участливый, добрый тон не вязался с внешностью прожженной шлюхи. Отступила на шаг и заговорила, что-то утешительное произносила. Борис закрыл глаза. У него никогда не было мамы. Физически была, конечно, — вечно хмельная дура, о которой он не вспоминал тысячу лет. Но если б была настоящая мама, она вот так бы тихо ворковала и успокаивала, гладила бы по голове. Он поймал себя на странном желании — хочу, чтобы меня погладили по голове, раскалывающейся от звона, забрали хоть часть его.

Он открыл глаза:

— Как вас зовут?

— Амалия Робертовна.

Она не стала напоминать, что несколько часов назад их знакомили, и не высказала обиды на то, что он забыл ее имя.

— Хорошо, — непонятно зачем похвалил Борис. — Идите.

Но Амалия ушла не сразу. Взяла стоящий в углу кожаный, золотом расшитый пуфик, поднесла к Борису. Подняла его ноги и положила на пуфик.

— Так вам будет удобнее.

Его воля была парализована страхом за дочь, тело сотрясал звон, он не мог нормально мыслить и рассуждать. Та часть сознания, которая была не повреждена обрушившимся несчастьем, желала несусветного: зарыться головой в теплые груди этой женщины. Не целовать, не ласкать их — спрятаться там, как в материнском лоне.

— Могу еще чем-то вам помочь? — спросила Амалия, по-своему истолковав взгляд Бориса.

Он не успел ответить, зазвонил телефон. Борис схватил трубку. БГ сообщил, что на автоответчике его московской квартиры есть сообщение от Кати, дал прослушать. Веселым голосом дочь просила не беспокоиться и обещала вернуться завтра утром.

Борис трижды прослушал сообщение, а положив трубку, остался в полном убеждении, что упустил главное. Решил ехать в Москву, велел Амалии пойти к Алле и сказать, пусть тоже собирается.

Они вместе выходили из кабинета, одновременно оказались в дверном проеме, на секунду ее грудь прислонилась к нему, проехала по торсу. Не понимая, что делает, за порогом Борис остановил Амалию и положил ладони на ее бюст. Не лапал, не сжимал — только хотел почувствовать, что полушария живые и теплые.

И она не восприняла его жест как приставания. Накрыла сверху своими ладонями его руки, погладила их и по-матерински ласково сказала:

— Все у вас будет хорошо! Обязательно! Не переживайте!

Борис подумал, что уже давно, очень давно никто не понимал его так, как эта женщина.

В московской квартире он провел тревожную ночь в кабинете. Ждал, что появится Харитон Романович, но тот не приходил. «Изничтожу старикашку!» — дал себе слово Борис. Звон в голове не прекращался, но стал привычнее. Усилием воли Борис отодвигал его в уголки сознания, способность трезво мыслить восстанавливалась. Впадая в короткое забытье, он видел подобие снов — неясные фигуры Кати и Лоры, которые то сливались в одно тело, то разделялись. Кажется, чего-то от него хотели, но понять их было нельзя, как невозможно услышать язык теней.

В шесть утра он уже сидел на кухне. Катя сказала — утром, оно наступило. Вышла безмолвная Алла, заварила кофе, поставила перед ним чашку.

Доска ходячая, мысленно обозвал жену Борис. Доска — это по контрасту с бюстообильной Амалией, которая чай подает, как рублем дарит.

Алла отупела от боли. Старый кошмар потери ребенка вернулся, многократно усилившись от боязни, что и Катя погибла по ее вине. Борис Борисович стал задавать вопросы: как девочка себя чувствовала, о чем говорила, что искала в магазинах. Алла отвечала с трудом, вспомнила, что ночью Катя лакомилась именинным тортом и у нее болел живот, но решительно настояла ехать покупать лыжный костюм, разбросала одежду…

Монотонно перечисляя, Алла вспомнила, как накануне Борис Борисович оскорбил ее, назвал драной сукой. И хотя сама для себя она и худшие выражения находила, ему никогда не простит! Монстр, чудовище! Ненависть к Горлохватову вдруг стала слабым, но живым чувством, которое, как поплавок, могло вытянуть ее на поверхность, из мрака к жизни.

Катя не приехала ни в семь, ни в восемь, ни в одиннадцать. И не позвонила. Борис по сотовому телефону выслушивал отчеты службы безопасности, но ничего утешительного ему сообщить не могли.

Зазвонил домашний телефон, на который Катя наговорила сообщение, Алла и Борис встрепенулись, бросились к аппарату. Она первой взяла трубку, но Борис грубо выхватил. Это оказалась Амалия:

— Не знаю, удобно ли беспокоить вас в данный момент, заранее прошу прощения. Дело в том, что, обходя дом, на третьем этаже в комнате для прислуги я обнаружила странное: остатки какого-то пиршества. Большой кусок торта, бутылку от шампанского.

Борис вспомнил, что Алла говорила про торт, похолодел, бросил коротко в трубку:

— Еду!

Алла преградила ему дорогу:

— Не таите от меня! Что? Что с Катей?

— Да пошла ты! — отбросил ее в сторону Борис.

* * *

«Еле тащишься! Быстрее!» — подгонял Борис водителя по дороге в загородный дворец. Ему нужен был хоть какой-нибудь ответ, любая весть о Кате, и он трясся от нетерпения.

Амалия вместе с ним поднялась на третий этаж, показала находки. Сервировочный столик, остатки торта, пустая бутылка, две грязные салфетки. Прежде чем Борис сообразил, что это та сама комната, где находился Скробов, Амалия протянула желтый поясок:

— От пижамы вашей дочери, я проверила.

Безумный оркестр, поселившийся в голове Бориса, умолк, остался только далекий свист одного инструмента, вроде дудки пастуха или пионерского горна.

Борис выругался грубо и зло — очнулся от многочасового ступора.

«Ах, какой мужчина! — подумала восхищенно Амалия. — Зверь! Ты будешь мой!»

— Убью! — сказал Борис.

Обещание относилось к Скробову. Картина прояснилась, хоть и была отвратительной. Они, Катя и Скробов, случайно познакомились, мерзавец сумел ее заинтересовать — девочка даже просила на праздничный ужин его пригласить. Не вышло, Скробов завлек ее к себе, напоил и…

— Убью! Убью! — повторял Борис, спускаясь по лестнице.

Теперь он разговаривал с начальником безопасности совершенно другим тоном. Выматерил, обозвал профаном и сосунком, велел искать Скробова, найти и убить. Борис несколько раз, с гневным наслаждением повторил: «Найти и убить!»

Для БГ все стало на свои места: начальник бушует, сливает информацию от параллельной службы.

Первая информация бросила Бориса в холодный пот: во вскрытой квартире Скробова множественные следы крови — на полу в ванной, в коридоре, в комнате. Потом уточнили: аптечка домашняя разворочена, йод пролит, очевидно, хозяин порезался. «Убить! — привычным рефреном звучало в голове Бориса. — Чтоб больше не порезался!» Скробова следовало уничтожить только за те минуты, которые Борис пережил от первого сообщения о кровавых пятнах до второго об их происхождении.

Сестру Скробова допросили осторожно, чтобы не почувствовала опасности и не замкнулась, сослались на срочную служебную необходимость присутствия Антона Ильича.

Татьяна не знала, где брат. Звонил, кажется, собирался на дачу, но это неточно. Забеспокоилась: вдруг с ним что-либо случилось? Договорились держать друг друга в курсе, она обещала обязательно сказать Антону, что его разыскивают коллеги по работе, проблемы с участком компьютерной сети, за который он отвечает.

На даче, безусловно, побывали двое, убирали за собой второпях. Уходили по тропинке к электричке. Это была последняя информация. Дальше — обрыв. Скробов и Катя как в воду канули, словно растворились в Москве. В другие города и страны не выезжали, и в гостиницах не селились — это установили точно.

* * *

Связи Антона протрясли начиная с детсадовского возраста — ни к кому он не обращался, никого не просил об убежище или ночлеге. Сгинул! БГ заикнулся было, что надо Катины связи проверить, но как Борис и Алла ни старались, не могли вспомнить ни одного человека, к кому девочка могла бы запросто прийти. И все-таки проверили бывших гувернанток, кухарок и горничных, репетиторов и даже бывших одноклассников по английской школе и швейцарскому колледжу, подключив зарубежные службы, отваливая немыслимые деньги за скорость работы.

Все силы службы безопасности Корпорации были брошены на розыск Кати и Скробова. Рекрутировались частные агентства, милиция и спецподразделения. Деньги утекали рекой, но это Бориса не заботило, как и то, что Корпорация осталась практически неприкрытой от нападок и шпионских акций конкурентов. Сотни крепких здоровых мужчин прочесывали город, собирали сведения, выкручивали руки тайным осведомителям, беседовали с дворниками, продавцами, официантами, показывали фото Антона и Кати. Сопливая девчонка сбежала со своим хахалем, залегли где-то, кувыркаются в постели, а мы как бешеные псы гоняем — так думало большинство, но никто не роптал. От хороших денег не отказываются, и каждый мечтал получить премию за обнаружение беглянки.

Харитон Романович не появлялся, и на третью ночь Борис сломался. Сначала тихо просил:

— Харитон, приди! Забудем прошлое, приди, пожалуйста!

Потом в отчаянии повысил голос:

— Кто-нибудь! Мертвецы, где вы? Помогите мне найти дочь! Сволочи! Друзья! Да помогите же мне!

Амалия подслушивала за дверью. Горлохватов, похоже, молился. Слова четко не слышны, только бормотание и отдельные вскрики, призывы о помощи. Амалии пришлось по ходу дела менять тактику. Вначале она планировала увлечь Горлохватова своей недоступностью, извести телесной мукой: вот я какая аппетитная, а легко не дамся. Ведь миллионщики, вроде Горлохватова, привыкли иметь все и быстро, руку протянул — получил, кошелек открыл — всех купил. Она же будет щекотать ему нервы, дразнить, богатство ни в грош не ставить, от подарков отказываться, от поцелуев уклоняться. Даже если Борис Борисович потребует: или спи со мной, или прощай — сдаваться нельзя. Надеть прозрачную блузку, юбку в обтяжку, надушиться томными духами, зайти к нему как бы проститься, держаться скромницей, посетовать: вот-де все меня принимают за доступную женщину, а я не такая, хотела честно у вас работать, жаль, что не получилось.