Наталья Нестерова - Двое, не считая призраков

Никто не мог предположить, как это близко к истине.

Антону было лет девять, когда он принялся ухлестывать за девочкой из соседнего двора. Про девочку-пятиклассницу ходили слухи, будто она «показывает и дает». Подробности сообщались самые невероятные и притягательные. Пацаны к ней липли, как мухи к меду. Антон всех оттеснил, «культурно» носил портфель девочки после школы, рассказывал эпизоды из прочитанных Жюля Верна и Стивенсона. Девочка на «давай дружить» ответила согласием. Но как только Антон попробовал развить успех, получил портфелем по голове, слезы и обвинения — «все вы гады». Слухи действительности не соответствовали, кто-то пустил сплетню, которая пошла гулять, а девочка оказалась самая нормальная и заурядная.

Антон нажил кровных врагов в соседнем дворе — простить ему заигрывания «с нашей» не могли. Официально было объявлено о «дуэли» — в среду после физкультуры, на огороженном пустыре, где новый дом будут строить. Мериться с Антоном силой выставили второгодника-переростка, тупого сильного болвана, который лбом кирпич расколачивал.

Соблазн избежать поединка был очень велик. Проще простого: вид сделать, что заболел, пожаловаться родителям, просто не явиться на пустырь. И страшно было отчаянно — казалось, смерти не избежать, очень болезненного и долгого умирания.

В ночь перед дуэлью Антон не спал. Чего только не передумал! Испариной покрывался от страха, проклинал себя: зачем с этой дурой связался, она мне сто лет не нужна. А потом вдруг понял! Подскочил на кровати от мысли простой и верной: я не за девчонку драться буду, а за себя! И все дуэли, книжные и киношные, не ради прекрасных дам, а за себя — за свою честь, лицо и гордое имя. А девчонки? При чем тут они? (Строго говоря, так он сформулировал свои настроения много позже, часто возвращаясь мысленно к тем событиям, радуясь и гордясь, что пацаном не оплошал, правильную стезю увидел.)

На пустырь Антон пришел вместе с секундантами — дюжиной друзей. С другой стороны не меньше выстроилось. Они сошлись с противником в центре площадки, покрытой рыжей глиной, схваченной первым морозцем, похожей на окаменевший ковер.

Ни один, ни другой размахивать кулаками с бухты-барахты не решался.

— Ну, ты чё, козел, к нашим девчонкам липнешь? — цвыркнув сквозь зубы на землю, спросил верзила.

— От козла слышу. Ваши девчонки мне дают, а вам — фиг!

Антон поразился своей смелости. И почувствовал сладостное ощущение безрассудной отваги.

— А-а-а! Гад! — Противник пошел на него, опрометчиво подняв два кулака и открыв живот.

Антон пригнулся, захватил его за талию и повалил на землю. Какое-то время они катались, не причиняя друг другу вреда. Секунданты не выдержали и пошли стенка на стенку.

Какая драка была! Песня! На всю жизнь воспоминание. Полгода обсуждали, как кто кого приложил. Разняли их взрослые. Телесный ущерб был (как им тогда казалось) очень велик: три расквашенных носа, несколько выбитых зубов и синяков без счета. Больше всех пострадал Витя Федоров (который после школы утонул) — фингалы под левым и правым глазом, выбитый передний зуб (отлично свистел через дыру) и вывих коленки. А кровищи больше всех пустил Антон — ему кто-то зубами надорвал мочку уха, пришивали потом в больнице.

Драка наделала много шума. Мама Антона, Светлана Владимировна, выступила на педсовете и заявила, что побоище — наглядное свидетельство ошибочности мнения, будто дети перегружены в школе. Срочно организовали спортивные секции, куда всех мальчишек сначала загнали насильно, а потом они сами с удовольствием ходили — отжимали штанги, били по баскетбольному кольцу, осваивали приемы самбо. В школе ввели добровольно-принудительные факультативы по математике, физике и литературе (для девочек).

Кулачные бои прекратились.

Боря был самым сильным из сверстников — и в школе, и в общежитии. Но против банды старших — допризывников, из которых только половина уходила в армию, а вторая садилась за решетку, — Боря оказывался бессилен. Старшие заставляли «мелких» воровать, отдавать им добычу, в награду «мелкие» получали сигарету или стакан вина. Боря не считал воровство плохим делом, но воровал он для Лоры, только для нее. А старшие несколько раз отбирали у него стыренные на рынке фрукты. Борю били незлобливо и потому оскорбительно. Ни вина, ни сигарет, ни похвалы старших Боре не требовалось, в шестерках ходить он не желал. Хотя, по общему мнению, Боре с его характером и наклонностями была прямая дорога в банду. Его гнули, учили, дрессировали, как норовистого жеребца, избивали практически ежедневно.

Глядя на его синяки, родители говорили: «Бандит», не уточняя, дрался сын или его побили. Лора плакала, предлагала заявить в милицию или рассказать директору и завучу школы об ужасном поведении старшеклассников. Боря отмахивался — сам справлюсь. Но как остановить травлю, он не знал. По вечерам затачивал кухонный нож, водил лезвием по бруску с тупым упорством. Лора тряслась от страха и говорила, что, если он кого-нибудь зарежет, его отправят в колонию, она останется одна и погибнет.

Только правда ее слов удерживала Борю от применения самодельной финки. Лора умоляла не носить финку с собой, заворачивала в тряпку и прятала под ванной. Уходя в школу, обязательно проверяла, не взял ли Боря оружие.

Главарь дворовой банды учился в последнем классе, во вторую смену, пятиклассник Боря — в первую. В день мести Боря удрал после первого урока, пришел домой, достал финку, спустился на второй этаж общежития, где жил его враг, позвонил в дверь. Враг был спросонья, в трусах и грязной майке, на две головы выше Бориса. Не дав опомниться, Борис приставил финку к его животу, почувствовав, как острие уперлось в тело. Борис шипел ругательства и подталкивал финкой своего врага, который испуганно отступал спиной в прихожую.

— Убью! Зарежу! — говорил Боря.

И враг видел: точно зарежет, глаза у «мелкого» как у бешеного пьяного мужика в беспамятстве. Пьяных буянов в общежитии водилось немало, и подобное выражение лица всем хорошо знакомо.

Они дотопали до комнаты, враг свалился на кровать, закрыл голову руками, подтянул к ней голые острые коленки и пронзительно закричал:

— Не надо! Не трожь! Мамочка!

На секунду Боря замер: решил, что враг зовет мать на помощь. Но в квартире никого, кроме них, не было. Трусы на парне вдруг потемнели, по простыне растеклась лужа — обмочился.

Боря понял, что победил, но бешеная энергия требовала выхода. На столе в большой миске лежал полосатый арбуз. Боря принялся бить арбуз финкой, с каждым ударом выкрикивая:

— Ты понял, сучок! Ты понял, гад!.. Остановился, когда от арбуза осталось мокрое крошево.

Боря вернулся домой, убрал на место финку, вымыл руки и пошел в школу.

Больше его не били, с ним не связывались. Главарь шайки, естественно не посвящая никого в подробности, сказал своим дружкам: Борька психический, себе дороже с уродом дело иметь.

Как его обзывали за спиной, Бориса никогда не волновало.

Борис Горлохватов внимательно читал пятистраничный документ — письмо одного из сотрудников Корпорации в прокуратуру, раскрывающее серийного убийцу и насильника, проводника в поездах дальнего следования.

Полчаса назад начальник службы безопасности, заканчивая доклад, заглянул в папку и захлопнул ее:

— В основном все, остались мелочи.

— Какие мелочи? — машинально спросил ББГ.

— Завелся у нас юный друг прокуратуры, накатал туда письмо на пяти страницах. К фирме это отношения не имеет, чистая уголовщина.

— Чистосердечное признание?

— В том-то и дело, что нет. Сам он вроде не подельник, но излагает так, будто со свечкой стоял. Откуда у парня информация, непонятно. Но, повторяю, промышленным шпионажем тут не пахнет.

— Дай мне письмо. — Борис протянул руку.

— С собой нет.

— Так принеси! — грубо приказал Горлохватов, которому неприятно было убирать пустую ладонь.

Дочитав письмо до конца, Борис остался равнодушен к душераздирающим подробностям преступлений, но надолго задумался. Письмо дурно пахло, и запах был знакомым — несло могилой, общением с загробным миром. Факты, изложенные в письме, могли знать только покойницы.

«Неужели этот тип… — Борис перевернул стопку первой страницей кверху и прочитал на маленьком листе, пришпиленном скрепкой: „Антон Ильич Скробов, системный администратор, департамент информационных технологий“. — Неужели он, как и я… Нет, не может быть. Покойники не раз подчеркивали, что я уникален, второго такого не имеется… Был бы, многие из мертвецов переметнулись, потому что в чем, в чем, а уж в пылкой любви ко мне их заподозрить нельзя. Дохляки! „Ты обращаешься с нами как с рабами!“ — вспомнил Боря упреки. — А как еще с вами обращаться? Падаль вековая! Спасибо скажите, что дело с вами имею».

Слово «рабы» увело мысль в сторону. Вспомнил, как дочь ходила по квартире и учила стихотворение… Никифорова? Некрасова?

— «Люди холопского званья сущие псы иногда, — повторяла Катя. — Чем тяжелей наказанье, тем им милей господа». Папа, холопское званье — это про военных?

Борис тогда не сразу ответил. Думал о том, что советчики с того света, да и помощники на этом — и есть псы, все.

Через неделю у Кати день рождения, восемнадцать лет. Совсем большая. Очень красивая, как мама… как Лора… Стоп! Не отвлекаться!

Борис нажал кнопку переговорного устройства. В другом конце коридора, в своем кабинете быстро поднял трубку начальник службы безопасности.

— Полную разработку на… — Борис еще раз прочитал фамилию на листочке, — Скробова. Быстро!

«Этот компьютерщик или может знаться, как и я, с покойниками, или не может. Скорее — второе. Аферист, вроде того великомученика?., чудотворца?., жирного с крестом, к которому по глупости заглянул несколько лет назад. Если афиширует свои „связи“ — точно шаромыжник. А если нет? Избранный? Рассматриваем этот вариант. Скробов может выступать либо моим соратником, либо противником. Был бы противником, я бы давно учуял, что под меня копают, и Харитон донес бы. Харитон молчит. Конспирирует, гад? Один умелый „связист“ с тем миром, вкупе с трупами, легко подложит под меня атомную бомбу, после взрыва молекул не останется. Значит, Скробова нужно немедленно убирать? Заранее, на всякий случай, пусть даже он ни сном ни духом.