– Я подумаю, что можно сделать, – не стал обнадеживать меня Краснин и удивил неожиданной просьбой, указав на Ричарда: – А у вас здесь есть ваш полный альбом «Неизвестный Урал»? Я бы хотел посмотреть.

– В самом компе нет, – быстро принялась объяснять я, указав ему жестом на портфель от Ричарда, который лежал возле него на диване, Краснин кивнул и передал его мне. – Слишком объемная информация, поэтому я держу его на отдельном диске, чтобы не перегружал Ричарда.

Я поставила и загрузила диск, повернула ноутбук так, чтобы Краснину было удобней, и, жестом указав на экран, предложила ему разглядывать мои работы. Он смотрел и задавал много вопросов – где сделано, когда, что за места и как я туда попала, как я вообще попала в экспедицию, и, продолжая пролистывать один снимок за другим, вдруг спросил:

– А как вы стали фотографом? Это семейное?

– Нет, – чуть усмехнулась я, вспомнив про свою шебутную семейку. – Семейное у нас – это архитектура. Мой дедушка, Платон Миронович Шротт, был известным архитектором еще в тридцатые годы, занимался в основном мелкими архитектурными формами и деталями на больших проектах. Традиционно за фамилию и по доносу был арестован и сослан в ГУЛАГ. Отсидел пять лет, когда при очередном масштабном строительстве кто-то из властных структур столкнулся с тем, что лучшего специалиста по барельефам, колоннам и лепнине держат в лагере, а он до зарезу нужен, ведь САМ хозяин за этой стройкой следит. Деда привезли из лагеря, оправдали, вернули звания, награды и даже дали большую квартиру, но до самой смерти Сталина держали на вечном поводке и пугали возможным арестом, напоминая, что он все еще подозреваемый в измене Родине. Папа пошел по стопам деда и стал архитектором, не таким знаменитым, как дед, но весьма успешным и известным. Правда, в девяностые ему очень нелегко приходилось, но он получал частные заказы из Европы, и там стоят несколько его проектов, очень интересные работы. Мама у меня художник-декоратор в театре, ее родители были простыми людьми, дед метростроевец, но я его не помню, он рано умер, а бабушка Лена работала фельдшером. Может, то, что и отец и мама имеют непосредственное отношение к изобразительному искусству, повлияло, но я об этом как-то не задумывалась.

– И что послужило отправной точкой? – отвлекся от экрана и повернулся ко мне Краснин.

– Самый распространенный среди фотографов повод, – усмехнулась я этому совпадению, которое, если честно, всегда меня удивляло. – На мой пятнадцатилетний день рождения сестра подарила мне первый фотоаппарат. Очень крутой по тем временам, «Олимпус» пленочный. Знаете, одна из самых известных женщин-фотографов еще позапрошлого века, Джулия Кэмерон, начала снимать, когда дочь подарила ей фотоаппарат. А Фрэнсис Джонстон стала фотографом после того, как ей подарил камеру один из основателей «Кодак». И таких фотографов, пришедших в профессию после того, как им подарили камеру, много. На дне рождения от чрезмерного энтузиазма я исщелкала всю пленку, а когда получила снимки в ателье, то мне так не понравилось, как их сделали, что я решила – надо все самой. Папа купил оборудование, и мы установили его в маленьком закутке у нас дома, и я отправилась снимать. Смешно. Мне тогда казалось, что я нахожу самые лучшие ракурсы и виды, а когда сделала и распечатала, то расстроилась ужасно, такая это все ерунда получилась. Но вы, наверное, уже заметили, что я редко отступаю от задуманного, и, поплакав немного над собственной бездарностью, я отправилась учиться. Перепробовала пару мест, пока не нашла самую лучшую студию, и проучилась там два года. И снимала, снимала очень много, изучала историю фотографии, известных людей в этой области, в основном женщин. Почему-то увлеклась старинной архитектурой Москвы и Подмосковья и больше полугода бесконечно снимала такие дома. Накопилось очень много фотографий, вот тогда я и столкнулась с необходимостью систематизировать их, соединять в одну тематику, работать с каждым снимком. А когда получилась внушительная стопка, моя сестра устроила так, что я приняла участие в выставке молодых фотохудожников, и две мои работы получили высокие премии, а куратор выставки посоветовал свести это в альбом и обещал помочь с изданием. И странно, но альбом вышел, причем без всякого блата или оплаты, но через несколько лет, когда я уже заканчивала университет. Называется просто: «Старая Москва». Вот с тех пятнадцати лет я всегда занималась фотографией. В универе, в свободное от учебы время, арендовала студию и делала фотопортреты заказчикам, из каждой поездки привозила серию снимков, продавала разным журналам и рекламным компаниям. А пять лет назад поняла, что это основное и единственное дело моей жизни, которым я хочу и могу заниматься. Три года назад друзья моих родителей показали как-то фотографии, которые привезли с Урала, где сплавлялись на байдарках, ну, дальше вы, наверное, представляете – я загорелась и почти целое лето провела, проходя с экспедициями ученых и туристов по диким местам в Уральских горах. Все просто.

– Звучит, – дополнил мою фразу Краснин и поделился впечатлением: – У вас на самом деле очень сильные работы. Захватывает сразу. Мне нравится, хочется их внимательно и долго рассматривать, чувствуется настроение и энергия природы. Здорово.

– Спасибо, Пал Андреич, – расчувствовалась я от его похвалы, как школьница.

– А не пойти ли нам обедать, Павла? – переключаясь на энергичный тон, спросил Краснин.

– С удовольствием! – поддержала я хорошую идею.

Ричарда в столовую мы таскать не стали, надежно пристроив между диванными спинками, чтобы не падал и не летал по помещению из-за качки. Все еще штормило.

В столовой на обеде людей оказалось еще меньше, чем на завтраке. Нам же лучше – никуда не спеша, с чувством отобедать, продолжая приятную беседу.

Жидкое горячее не предлагали в связи с имеющимися природными обстоятельствами, зато остальное меню радовало разнообразием выбора.

– Вы не едите мяса? – спросил Краснин, обратив внимание на мой выбор блюд.

– Не ем, – призналась я и пояснила свою жизненную гастрономическую позицию: – Подвело мое богатое и яркое воображение. Как-то раз во время лекции нашего преподавателя, описывающего с чувством и смакованием подробностей те процессы, которые происходят в организме человека, когда он потребляет мясо, и уж тем более жаренное с особым цинизмом мясо, я так красочно представила себе это, что резко стала вегетарианкой.

Мы пожелали друг другу приятного аппетита и с удовольствием принялись каждый за свою трапезу, перекидываясь малозначительными фразами о погоде и ее прогнозах, посочувствовали страдальцам в каютах – обычная легкая застольная беседа двух еще плохо знакомых людей.

Но я его рассматривала! Все это время, с того момента, когда он подошел ко мне в конференц-зале, я внимательно, стараясь делать это не так заметно, присматривалась к господину Краснину. И, когда уже обед подходил к самому завершению, я вдруг решилась предложить ему поучаствовать в небольшом мероприятии. Может, проверяла на «слабо»? Не знаю.

– Пал Андреич, – изобразив несколько загадочное выражение лица, обратилась я к нему, – а не могли бы вы помочь мне в одном деле?

– Еще в одном? – весело и наигранно возмущенно отозвался он.

– Ну, от вас ничего такого особого не потребуется, – поспешила уверить я, – надо просто подержать и подстраховать меня.

– Вы собрались гимнастикой заняться? – приподняв саркастически одну бровь, спросил Краснин.

– Ну, почти, – махнула рукой я. – Хочу сделать несколько снимков штормового моря с палубы, но мне нужны обе руки для этого…

– Да там ветер сильный, качка и дождь! – возмутился Краснин.

– Как раз ваша любимая полярная погода, разве нет? – подначила я.

– Почти, – рассмеялся Краснин и неожиданно согласился. А я предполагала, что отговаривать будет, а смотри ж ты. – Ладно, давайте сделаем вылазку. Идите, одевайтесь и берите свой фотоаппарат, а я команду предупрежу.

Снимать надо было быстро, чтобы сильно не намочило камеру, поэтому мы оговорили совместные действия заранее, находясь еще в тепле помещения. И постарались в точности их воспроизвести.

– Ну, готовы? – спросил Краснин, держась за ручку двери, ведущей на палубу.

– Готова! – отрапортовала я.

– Пошли! – крикнул он и распахнул дверь.

Мы пробежали на нос судна, держась за специальные поручни и канаты, Краснин, широко расставив ноги, ухватился одной рукой за ручку на какой-то палубной надстройке, другой крепко прижал меня спиной к себе. Стараясь поймать момент разлетающейся над носом корабля волны, я сделала несколько кадров. И, развернувшись, шагнула назад от мужчины, поймала момент относительного равновесия палубы, присела на корточки и успела снять Краснина – снизу вверх – на фоне возвышавшегося над нами фасада палубных надстроек. Они походили на многоэтажный огромный дом, венчала который капитанская рубка, казавшаяся в низко нависших тучах теряющейся где-то в поднебесной высоте и смотревшей вперед самыми большими окнами.

– Держись! – прокричал Краснин и снова прижал меня к себе, когда нос палубы начал задираться вверх

– Все! – прокричала я в ответ. – Я отстрелялась, можем возвращаться!

– Ты аферистка! – рассмеялся Краснин.

– Есть немного, – заражаясь его весельем, смеялась я в ответ.

Тем же способом – хватаясь за поручни и канаты – мы добрались назад. Ввалились в помещение, смеясь от возбуждения, стряхивали с волос и лица капли воды, снимали куртки, развешивали их на стульях, чтоб стекли немного, и все это в каком-то бесшабашном настроении от собственной не то глупости, не то невеликой смелости – не героический же подвиг совершили, а так, баловство и мой каприз.

Но как-то очень быстро это приподнятое настроение улеглось, и мы, не сговариваясь, снова перешли на официальное фрачное «вы», словно и не было этой вылазки на палубу и нашего так совпавшего бравурного настроения.

– Идемте-ка, Павла, в столовую, чайку горячего попьем, – предложил Краснин.