Такая семейная жизнь продлилась недолго.

Прошло не так уж много времени после свадьбы, когда однажды Стив пригласил по чисто деловому поводу одну хорошенькую девушку. После ленча они выпили бренди.

Сидя за бархатной портьерой ресторанной кабины, они взглянули друг другу в глаза – и Стив ее нежно обнял. Потом они долго бродили по залитым горячим солнцем улицам. Потом девушка спросила, искоса взглянув на него:

– Зайдем ко мне на часок?

Он зашел, ни на что особенное не рассчитывая, но оказалось, что их бурная торопливая любовь принесла ему больше наслаждения, чем месяцы, проведенные с Кэсс. Почему? Не очень-то он над этим задумывался.

Это была еще не Викки. Она появилась через месяц, когда Кэсс уже знала, что он ей изменяет.

К тому времени паутина обмана со всеми этими «деловыми встречами, поездками, необходимыми для бизнеса» все крепче запутывала их обоих. Праздник кончился.

Привычка к полной свободе и независимости брала свое. Через два года и восемь месяцев после их бело-розовой свадьбы Кэсс ушла от него. Наступила пора обратной стороны свободы – одиночество.

– Я не осуждаю ее, – произнесла Энни.

Звук ее голоса поразил Стива. Несколько мгновений он не мог понять, откуда идет этот голос и кому он принадлежит. Он лежал дома, на своем диване, в квартире, которую Кэсс отделала по своему вкусу, сразу после свадьбы. Сквозь воспоминания начал проступать окружающий его мрак, и Стив наконец вспомнил, чью руку он сжимает.

– Женская солидарность, да? – спросил он.

– Отчасти, – ее голос звучал бодро. Стиву пришло на ум, что эта молоденькая женщина уже оправилась от потрясения. А она между тем продолжала:

– Тут главным образом личная симпатия. Просто я подумала, каково бы мне было, если бы Мартин вдруг стал изменять.

– А что, он не изменяет тебе?

Энни с удивлением поняла, что он совсем не смеется, а спрашивает ее вполне серьезно. И поэтому просто ответила:

– Нет, думаю, не изменяет.

Каждый вечер Мартин приходил домой между шестью и семью часами. Ей всегда было приятно слышать глухой стук портфеля, когда муж опускал его перед дверью, чтобы поискать в карманах ключ. Том бросал свое рисование или игру, отрывался от телевизора и говорил: «Папа пришел». И если Бенджи еще не спал, то и он ковылял в своей пижамке к двери, чтобы встретить отца.

Частенько, особенно в последнее время, ожидая мужа или накрывая на стол, Энни ловила себя на мысли о том, что они с Мартином уж очень похожи на семью из рекламного ролика. Все так же гладко, спокойно и предсказуемо.

Каждый вечер, приходя домой, Мартин обнимал детей и слушал их рассказы о дневных событиях. После того, как сыновья отправлялись спать, они вдвоем садились ужинать и неторопливо перебирали мелкие события прошедших суток.

Энни знала распорядок работы Мартина. Знала, что ему нужно было делать, потому что он обо всем ей рассказывал. Она знала, что на его пути домой не было и не могло быть какой-то другой женщины. Она знала – и радовалась этому.

А когда монотонность домашней жизни наскучивала ей, или мальчишки проказничали, или просто становилось страшно, что жизнь проходит чередой неприметных дней, Энни напоминала себе, что сама сделала такой выбор.

Она сама решила идти этой тропой, которая вилась и вилась вокруг ее семьи и дома.

Внезапно Энни почувствовала тоску по этой своей жизни, такую острую, что от нее было больнее, чем от физической боли. Ей пришли на память все мельчайшие подробности, интимные детали их совместной жизни. Она почувствовала запах свежести, который издавали чистые простыни, когда она меняла постельное белье и застилала ими двуспальную кровать, услышала гулкое тиканье и бой стенных часов в затихшей вечерней комнате.

– Я не хочу умирать! – с отчаянием произнесла она.

Всего несколько дней назад она рассказала Мартину за обедом о своих планах.

Скоро Бенджи пойдет в ясли, и она снова может начать работать, пусть неполный день. В то время, когда Энни говорила об этом мужу, у нее было чувство, будто перед ней распахивается широкая перспектива, открываются новые возможности.

Энни казалось, что удача, как жемчужное ожерелье, окружила ее.

– Я не хочу умирать! Я не могу все это оставить! – Рука мужчины была нежной и надежной.

– Ты не умрешь, Энни!

Снегопад прекратился, и стало очень холодно.

Полицейские в оцеплении топтались и подпрыгивали, чтобы хоть немного согреть ноги; изо рта у них вырывались сизоватые облачка пара.

И все так же в отдалении, кутаясь в пальто, стояли зеваки и телевизионщики, ожидая новостей с места взрыва. Медленный, болезненно нудный процесс подъема всевозможных балок, стропил, обломков начался час назад.

Вдруг там, в развалинах, среди спасателей, работавших под разрушенными, обвалившимися этажами, началась какая-то суматоха. Вытащили и отбросили в сторону большой сломанный брус. Одна из машин скорой помощи двинулась с места и проехала несколько ярдов вперед. Спасатели и врачи, подбежавшие к месту аварийных работ, сгрудились в круг и стали смотреть куда-то вниз в пролом. Затем кто-то из членов медицинской бригады выпрямился и пошел назад к машине.

Спасатели продолжали работать, и те, кто туда смотрел, могли видеть, как вдруг появилось на поверхности что-то светлое, потом рабочие отбросили в сторону большой кусок штукатурки, и спустя секунду из пролома достали женщину. Ее положили на носилки и закрыли лицо простыней.

По улице пронесся единый вздох, как будто все, кто там был, вздохнули одновременно.

Операторы нацелили свои длинные черные объективы на носилки с лежащим на них телом, и проследили их путь до кареты скорой помощи. Носилки поставили в машину, тяжелые дверцы захлопнулись. Спустя секунду-другую машина медленно выехала из ограждения и рванулась вниз по улице.

– Надо бороться за свою жизнь, Энни.

Она едва слышала его. Горькое чувство огромной утраты всецело завладело ею. Жизнь, которую она сама себе создала, пусть не очень бурная, обыкновенная, но такая спокойная и уютная, приобрела для нее бесконечно огромную ценность.

Эта ужасающая темнота, сжавшая ее в своих тисках и наполнившая ее дрожью, становилась просто нестерпимой.

Энни страстно захотела пошевелиться, сбросить свои оковы, чтобы вырваться на волю, но ничего не смогла сделать. Тело ее болело. А там, где боли не было, казалось, что и тела никакого нет. Ей стало нестерпимо страшно в этой темноте, и она, будто со стороны, услышала, как из ее горла вырвался крик ужаса и отчаяния.

Огромная невидимая махина искореженного камня и бетона поглотила ее крик, как детский шепот.

– Не надо! – резко сказал Стив. – Побереги силы до поры, когда тебя смогут услышать!

– Смогут услышать? Где же спасатели, черт возьми!

Стив почти физически ощущал тяжесть окружавшей их темноты. Он напряг слух в надежде услышать звуки спасательных работ, которые, по его подсчетам, должны были идти уже недалеко от них. Но у него в ушах стояли отголоски женского крика, и ничего, кроме этого звука, он не услышал.

– Подожди, – прошептал он, отпустил ее пальцы, своей рукой провел у себя по груди, чтобы нащупать часы. Наконец он отыскал их и потрогал циферблат. По его расчетам уже прошло около часа, и сейчас должно быть примерно половина двенадцатого. И вдруг он понял, что циферблат поломан, а стрелки стоят в прежнем положении. Наверное, он стряхнул их в прошлый раз, или часы сами сломались. Эта неудача страшно расстроила его.

Он так надеялся на то, что можно будет следить за временем и рассчитывать свои силы.

Секундная стрелка снова безнадежно царапнула его палец. Стив положил часы и опять взял женщину за руку.

– Половина двенадцатого, час прошел. Все нормально.

Его голос, прикосновение руки снова отогнали ее страх.

– Надо бороться, чтобы выжить, – настойчиво повторил он.

Энни повернула в его сторону голову, снова чувствуя щекой холод двери.

– Бороться, – повторила она, – тебе так дорога жизнь?

– Дорога? – Стив взвесил это слово применительно к последним месяцам.

Для Энни жизнь, конечно, представляла огромную ценность. Он начал понимать это, слушая, как она говорит о сыновьях. Желание видеть, как дети растут, страстная решимость оберегать их от невзгод – все это он не раз наблюдал в других женщинах, и в ее жизни это было главным.

Но у него самого ничего похожего не было. В последнее время Стив вообще думал без особого удивления или сожаления, что жизнь для него в общем-то не имеет смысла.

Ему вспомнилась длинная череда тоскливых дней и ночей. Викки… Он хотел ее и был абсолютно уверен, что и она его хочет. Заполучить ее было совсем не трудно.

Они встретились на одной из вечеринок, которые так часто без всякого повода устраивала Кэсс.

Викки работала в каком-то издательстве. Она выглядела несколько старомодно в своей плиссированной юбке и толстом вязаном свитере. Когда их познакомили, Стив задал ей несколько вежливых вопросов и равнодушно обернулся, провожая взглядом стройную фигурку жены. Но через минуту Викки снова попалась ему на глаза. Невольно он обратил внимание на удивительно свежую кожу и изумленное выражение лица.

У нее были такие выразительные темные глаза. Внезапно Стив поймал себя на мысли, что ему хочется знать, что это ее так изумляет. Викки стояла, непринужденно наклонившись и слегка отставив ногу. Улыбаясь, она наблюдала за ним, а он, присмотревшись, заметил под грубоватой одеждой гибкие линии ее тела.

Они немного поговорили о каких-то пустяках, и вдруг Викки облизнула уголки губ быстро, как котенок, при этом прикрывая рукой мелькнувший кончик языка. Совсем как школьница, украдкой посылающая воздушный поцелуй. Они оба рассмеялись. Через два дня она очутилась в его постели. Ее изобретательность, изощренность, темперамент и экзотический вкус поразили Стива.