Этой ночью Мартин вернулся и лег в кровати рядом с женой, конечно, пройдет немало времени, прежде чем он вновь обнимет ее. А пока Энни просто тихонько лежала на своей половине кровати, пытаясь почувствовать привычное тепло от присутствия рядом мужа. И еще всеми силами старалась заглушить в себе голос, звавший Стива.

С нею случалось то, чего она больше всего и боялась, когда отвечала Мартину. Она «с этим» жить не могла. Энни осознанно и честно приняла решение оставить Стива и делала все возможное, чтобы выполнить свой план.

Но дни складывались в недели и Энни почувствовала, что строит дом без окон, в нем уютно, красиво, на столе – еда, а в шкафу чистая одежда, но в ней нигде нет света. Она бралась за любое занятие, за любую работу, лишь бы отвлечься от своих невеселых мыслей. И несмотря на все старания наладить мир в доме, никак не удавалось вновь сблизиться с мужем, да и не было никакой уверенности, что Мартин позволит это. Они были вежливы и предупредительны друг с другом, но даже просто друзьями не могли больше оставаться. Холодно-нейтральные отношения – вот все, на что они могли теперь рассчитывать. Для Энни это было невероятно тяжело.

Стива она потеряла… Энни каждый день слышала его интонации в голосе диктора радио, его лицо мелькало в толпе на улице и она спешила, чтобы догнать его, и вздрагивала от разочарования, когда незнакомец оборачивался и оказывалось, что у него нет совсем ничего общего со Стивом. Энни ловила себя на том, что думает о нем, когда несет развешивать белье, и когда идет вместе с Беном, чтобы забрать из школы Томаса. Ей мучительно хотелось знать, думает ли Стив о ней. Два или три раза, проклиная себя за малодушие, она капитулировала, поднимала трубку телефона и набирала его номер. В первый раз, когда Мартин уехал на пару дней по делам, Энни почти час сидела за столом на кухне, глядя на телефон и боясь подойти к нему. Дрожащими пальцами она набрала знакомый номер и услышала гудки. Их было всего два – слишком мало для того, чтобы Стив успел подойти и снять трубку, потом раздался щелчок, и Энни услышала его голос. С болезненным толчком радости она узнала его прежде, чем поняла, что это всего лишь автоответчик. Он повторил номер, назвал имя хозяина. Голос Стива звучал совсем рядом, и все же она не смогла бы докричаться до него, как бы сильно не желала этого.

С сердцем, сжавшимся от чувства вины, Энни слушала обычные типовые фразы:

– Сожалею, что не смогу ответить на ваш звонок. Если вы мне оставите ваш номер и назовете ваше имя…

Раздался гудок. Энни повесила трубку, вернулась на свое место и бессильно уронив руки на колени уставилась в никуда.

Прошла неделя, и она позвонила снова. И опять Стива не оказалось дома, и ответил магнитофон. Знакомые фразы вновь вызвали у нее чувство, будто он рядом.

«Я схожу с ума, – подумала Энни. – Что за удовольствие слушать магнитофонную запись его голоса? Но это, действительно, доставило ей удовольствие, и она позвонила в третий раз, тайно, словно предавалась какому-то постыдному занятию.

Прошел апрель, май, начался июнь. Появились бутоны первых ранних роз, потом они зацвели… Тибби еще была жива, но уже не могла их видеть.

Мать снова решила лечь в хоспис, и Энни знала, что домой она больше не вернется. Но ради матери она все также регулярно ходила в старый родительский дом, чтобы стереть пыль с полированной мебели, наполнить вазы водой, завести каминные часы. Она знала, что отец вряд ли сделает все это. Он перебрался из дома в летнюю кухню, едва ли с облегчением и жил теперь там, засоряя обгорелыми спичками и пеплом своей трубки. Энни подрезала розы, ставила их в любимый серебряный кувшин матери и вообще следила за порядком в опустевшем доме. Заходя в помещение, она прислушивалась к гулкому стуку своих шагов по паркету, и вспоминала дом таким, каким он был много лет назад, во времена ее детства.

То же самое Энни вспоминала и там, в развалинах. Как она в легком платьице и с лентами в волосах бежит к матери, падает и сильно разбивается. Тибби уносит дочку с залитого солнечным светом двора, в затемненную гостиную и ласково утешает ее.

Стол по-прежнему стоит на том же самом месте, и солнечные зайчики скачут и дрожат на паркетном полу, как много лет назад. Энни вновь чувствовала, как из прошлого к ней тянутся те нити, которые связывают Тибби и ее мужа, Энни с Мартином, детей Энни. Здесь, в пустынном доме, среди нахлынувших воспоминаний о собственном детстве, мысль о детях принесла умиротворение ее измученной душе. Ей показалось, что она слышит их звонкие голоса в кромешной темноте под руинами.

– Мама, мама, – посмотри на нас!

Они бегут по саду к дому, как и она, зовя Тибби. Любовь к ним во всем захлестнула и согрела ее, все эти запутанные узлы тревог, волнений, ослабли, и пришло чувство облегчения от того, что несмотря на все испытания, они по-прежнему вместе.

Однажды утром Энни с детьми поехала в Хэмистел Хиз, чтобы посетить передвижную ярмарку, дважды в год приезжавшую в Лондон и разбивавшую свой яркий временный лагерь у подножия холма. Многие годы, когда бы ярмарка ни появлялась, они посещали ее всей семьей, но вечером Мартин сказал, что ему срочно необходимо закончить какие-то чертежи, поэтому Энни и пришлось отправиться с детьми одной.

Пока они ехали, горькое чувство одиночества не покидало Энни. Но когда они вылезли из машины, и дети завизжали от восторга, где-то впереди, ее настроение стало подниматься, совсем как те флажки, которые полоскались над красочными палатками. В их семье всегда любили ярмарки и карнавалы.

Энни подошла к сыновьям, которые затаив дыхание, восторженно смотрели на разноцветные шатры, качели, карусели, машины с пестрыми плакатами.

– На чем мы будем кататься, мам?

Она взяла их за руки и повернула кругом.

– На всем!

Они легко смешались с шумной толпой. Музыка и голоса уличных торговцев, запах сахарной ваты и жареного лука, водоворот красок поглотил их. Среди этого ярмарочного веселья Энни внезапно почувствовала себя не старше Томаса и Бенджи. Удовольствие от того, что она имеет возможность побаловать детей и разделить с ними наслаждение этим праздничным весельем, наполнили ее такой непосредственной радостью, какой она уже давно не испытывала.

С Томом во главе они протискивались к огромной карусели в центре карнавальной площадки. Грохотание вагончиков, кружащихся на деревянных подмостках, заглушало, даже музыку. А те, кто в них ехал, громко визжали от восторга и наслаждения.

Энни пыталась отговорить Тома, напоминая ему об осторожности, даже прикрикнула на него.

– Бенджи еще мал для такой забавы!

Том обернулся к ней – руки на поясе, на секунду напомнив ей живую копию Мартина.

– Не мал! Мы посмотрим за ним. Посадим его в середину.

– Я уже большой, – капризно заявил Бенджи.

– Ну, ладно, уговорили.

Большой вагончик опускался, замедляя свой бег. Как только возле них оказалась кабина с пустыми местами, Томас полез в нее, отбиваясь от других, желавших залезть туда тоже.

– Нет! Это наша! Мама, Бенджи, скорее сюда! – Они взбежали вслед за ним по крутым ступеням и впрыгнули в обитую войлоком кабину. Энни привязала Бенджи между собой и Томасом и вытянула хромированное кольцо, чтобы они втроем могли за него держаться.

– Поехали! – взвизгнул Том, наклонившись вместе с кабиной, когда та начала поворачиваться и вращаться все быстрее и и быстрее. Энни крепче обняла детей, чувствуя их острые плечики, съежившихся от сладкого ужаса. Глаза и рот Бена превратились в три широких удивленных круга, а улыбка Томаса казалась приклеенной к его напряженному лицу. Вращение становилось все быстрее и быстрее, и мир начал сливаться перед ними в огромную пеструю стену. Паренек, собиравший в у них деньги, улыбнулся Энни, а потом весело присвистнул, когда ее юбку задрало порывом ветра.

– Ой-е-е-ой! – вопил от радости Томас, а Бен вторил ему тоненьким голоском.

– «Держи их покрепче, – подумала Энни, – Держи! Всегда! Вот так».

Наконец, карусель стала постепенно замедлять ход. Энни и дети еще сидели на своих местах, вздыхая и смеясь, от удивления, что мир вновь приобретает привычные очертания, распадаясь на отдельные фрагменты.

– А правда я смелый? Ну, мам, правда?

– О, да! – кивнула Энни. – И ты тоже. Вы оба такие смелые. Я бы без вас ни за что не смогла бы все это выдержать.

Они спустились вниз на ватных ногах, с удивлением чувствуя странную неподвижность земли под ними.

– А что теперь? – спросил Томас. Посмотрев на его лицо, Энни положила руку ему на плечо и на мгновение привлекала сына к себе.

– Теперь давайте что-нибудь спокойное – взмолилась она.

– Я знаю, что тебе подойдет – с торжественным видом сказал он, взяв мать за руку, а другую протянул Бену.

– Пойдемте, только не торопитесь, – Том потянул их сквозь толпу к большой, увешанной зеркалами, карусели, рядом с которой Орган хрипло наигрывал старомодный вальс. Энни посмотрела на ярко раскрашенный навес и тент, поворачивающийся вокруг своей оси.

– Карусельные лошадки, – восторженно прошептала Энни. – Я действительно так мечтала прокатиться на лошадках!

– Правда, они крутятся совсем медленно, – снисходительно заявил Томас, впрочем, это не помешало ему получить от катания на скользкой спине лошадки удовольствие не меньшее, чем матери с Беном.

После этого, они катались на всем на чем только было можно, даже на самых крохотных каруселях для начинающих ходить малышей. Бенджи забрался в пожарную машину и бешено трезвонил, проезжая мимо Энни, а Томас уселся сначала в гоночный автомобиль, потом, в вертолет и хмурился, глядя на мать, когда проезжал мимо нее.

Наконец, накатавшись вволю, они нырнули в павильоны с попискивающими компьютерными играми, которые безумно нравились всем троим. Потом в дырявых стареньких палатках Энни и Том сражались друг с другом в дарме на шатающихся мишенях и стреляли из духовых ружей по воздушным шарикам. Бенджи отчаянно болел по очереди то за брата, то за мать. И, дергая Энни за руку кричал: