Мальчики сели друг против друга и стали молча поедать свои гренки, обиженно глядя на мать.

Осталось еще приготовить овощи и десять минут на тесто, – подсчитывала Энни. Десерт уже готов, она взбила сливки с вином и сахаром, добавила туда лимонного сока, и сейчас эта бледно-желтая пенистая смесь застывала в холодильнике в стеклянном кувшине. Энни как раз собиралась похвалить себя за предусмотрительность, когда внезапно обнаружила, что совсем забыла купить хоть какого-нибудь сыра.

– Надо позвонить Мартину и сказать, чтобы он купил его на пути домой. Пора бы ему уже и вернуться! – подумала Энни с усталой обидой. И как только поняла, что ей обидно, – это чувство стало стремительно нарастать в ней. Она уже шла к телефону, когда раздался звонок. Это был Мартин.

– Прости, любимая, пришлось задержаться с клиентом. Проклятые пустяки – все одно к одному. Сейчас еду домой, у тебя все о'кей?

– Все прекрасно, – ответила Энни. Наступила неловкая пауза.

– О, дорогая, тебе, наверное, пришлось немало провозиться на кухне! И эта вечеринка в твою честь! Ну ничего, все остальное я сделаю сам, обещаю тебе.

– Купи по дороге немного сыра, хорошо?

– Конечно, конечно, сделаю.

Энни вернулась к своим хлопотам, раздраженно громыхая блюдцами и кастрюлями.

– Мне все это не нужно, – внезапно отчетливо поняла она. – Я не хочу готовить для этих людей, сидеть весь вечер, болтать и пить с ними.

Волна неловкости и испуга накатила на нее – «Эти люди» были друзьями ее и мужа, и такие совместные вечеринки раньше доставляли им всем огромное удовольствие. На нее повеяло холодом, когда она задумалась, что закладывает в это самое «РАНЬШЕ».

Раньше взрыва?…или, может, раньше, чем она встретила Стива?

Чтобы отогнать эти беспокойные мысли, Энни стала торопливо наводить порядок: закрыла дверцы буфета и кухонных шкафов, вымыла плиту и стол, расставила все по местам, так что от хаоса, который творился на кухне, не осталось и следа. Очень скоро комната обрела опрятный вид, а их посудомойка исчезла гора грязной посуды.

Энни забрала у детей пустые тарелки и сказала:

– Ну, не дуйтесь.

– Я не сержусь на тебя, просто очень устала.

Потом она дала им фруктовый йогурт, и пока мальчики ели, Энни на другом конце стола раскатывала размороженное тесто. Она положила мясо в середину раскатанного прямоугольника, ловко завернула ужин, оборвала остатки теста и пальцами защипнула концы получившегося конверта. Оставшееся тесто Энни вновь скомкала, придав ему форму колобка, потом раскатала и кончиком ножа нарезала из него лепестки. Украшение получалось очень красивым, а сама работа успокаивала. Энни уже смазывала свое творение взбитым белком, когда услышала как стукнул у двери кейс Мартина, а в замке повернулся ключ.

– Папа! – хором закричали дети и бросились встречать отца.

Он вошел в комнату, неся под мышкой Бенджи. Осторожно поставив сынишку на пол, Мартин обеспокоено взглянул на Энни, а потом осмотрел кухню.

– Ну и запах! Пахнет так, что прямо слюнки текут! А чисто, порядок какой! Вот это я понимаю – милая, домашняя обстановка, – проговорил он. – Честно говоря, я опасался увидеть другую картину.

– Если бы ты приехал час назад, то как раз и застал бы иную картину.

– Ну, прости, пожалуйста, Энни! Я привез сыр. – Он поднял свой портфель, как бы желая оправдаться и успокоить жену.

Вся обида, накопившаяся за целый вечер, теперь была направлена против Мартина, но Энни слишком устала, чтобы задумываться над причинами этого.

– Почему бы тебе не пойти и не отдохнуть немного? Время еще есть, успеешь привести себя в порядок. А я присмотрю за ребятами, уложу их спать и сделаю все остальное.

– Благодарю, – произнесла Энни, все еще не в силах унять раздражение, и понимая, что вечер будет безнадежно испорчен, если она сейчас даст волю своим чувствам.

Она медленно поднялась по лестнице, наверху приняла душ. Закутавшись в голубой халат, что вновь ей напомнило Стива и больницу, вошла к себе в спальню и из шкафа достала любимое платье. Это было умопомрачительное джерси, которое плотно облегало ее фигуру именно там, где требовалось. Энни натянула его через голову и уставилась на свое отражение в высоком зеркале. Оказалось, что теперь она стала слишком худой для этого платья. Оно свисало у нее с плеч, как саван, а черный цвет особенно резко оттенял нездоровую желтизну ее лица, так и не восстановившего пока свой естественный цвет.

– Стив! – как-то совсем нелепо и не к месту позвала она. – Ты же знаешь меня. Разве это я?

Вздохнув, Энни взялась за подол платья и сняла его, вздрогнув на миг, когда черная материя окружила со всех сторон, и она очутилась во мраке. Потом она поискала в длинном ряду вешалок хоть что-нибудь подходящее и, наконец, остановила свой выбор на ярко-красной блузке и узких брюках, а черное джерси задвинула в самый дальний угол шкафа.

Одевшись, Энни села перед зеркалом на мягкий пуфик. Теперь надо было заняться макияжем. Она нанесла на веки голубовато-серые тени, карандашом немного удлинила глаза, подрумянила щеки, темной помадой обвела контур губ, перламутровой придала им блеск, и придирчиво взглянула на свое отражение. И опять невольно тихо вздохнула. Даже эти, так осторожно подобранные и умело нанесенные краски на ее бледном, осунувшемся лице казались слишком яркими, почти клоунскими. Пришлось взять косметическую салфетку и старательно все стереть. Чтобы выглядеть хоть немного оптимистичней, Энни похлопала себя по щекам и они чуть порозовели. Потом она черной тушью подкрасила ресницы и слегка коснулась губ светло-коричневой помадой.

Новой проблемой было заколоть волосы, обрезанные парикмахером значительно короче, чем привыкла носить Энни. Она воткнула в густую копну волос свой гребень, словно стараясь с его помощью вытянуть концы прядей и закрыть ими голую шею. Через несколько секунд гребень с грохотом полетел в сторону.

Вошел Мартин и стал за ее спиной. Их взгляды встретились в зеркале.

– Ты выглядишь очень мило, – сказал он и протянул руку, чтобы коснуться подбородка. – Ты знаешь, а мне нравятся твои обрезанные волосы, это напоминает время, когда я впервые увидел тебя.

Она слегка отстранилась от прикосновения пальцев, совсем чуть-чуть, и рука мужа соскользнула вниз. Энни поспешно улыбнулась, чтобы замять неловкость.

– А я вот кажусь себе не «очень милой». Пыталась сперва одеть свое черное платье и чуть в обморок не упала, настолько оно теперь отвратительно сидит на мне!

– Ну что ты, красный цвет тебе тоже очень идет, – сказал Мартин. Пока жена говорила, он отошел к шкафу и сейчас искал чистую рубашку. Энни, наблюдая за ним в зеркало, подумала о том, что им для понимания действительно, едва заметных движений и незначительных слов.

Она первой попыталась загладить холодок отчуждения, возникший между ними.

– Прости, пожалуйста, что я не сдержалась, когда ты вошел.

– Я бы приехал раньше, если бы мог…

– Знаю… – Энни достала чистую рубашку из комода, подала мужу и повернулась к нему лицом. – Знаешь, я так нервничала. Боялась, что не успею приготовить обед или что он не получится.

– Энни, дорогая, – Мартин уже одел свою новую рубашку и подошел к жене, еще не застегнувшись. Он обнял жену, и Энни совсем рядом, всем телом почувствовала его знакомую близость, силу и уже полузабытое тепло.

– Блюда, которые ты готовишь, всегда превосходны, а сегодня, даже если бы случилось невозможное и ты подала бы к столу одни черствые бисквиты, неужели ты думаешь, что это имело бы значение для твоих друзей?

– Я так и не думала, – печально сказала Энни, – Просто, если… когда я что-либо делаю, то хочу, чтобы получилось что-то необычное.

Мартин засмеялся и выпустил ее из своих объятий.

– Знаешь, по-своему ты такая же педантичная аккуратистка, как и Тибби.

– Надеюсь, что я похожа на нее, – тихо сказала Энни. – Я и сама недавно об этом думала.

Она постояла, глядя на мужа и не замечая его. А Мартин закончил одеваться и напомнил жене:

– Бенджи уже в кровати, я сказал ему, что ты придешь пожелать спокойной ночи.

Энни чуть не подпрыгнула на месте – как могла она забыть об этом ежедневном ритуале, и, чувствуя себя страшно виноватой, поспешила к двери, на ходу бросив:

– Иду!

Бенджи лежал под своим суперменским плащом, который заменял ему одеяло, но потому, как была повернута его голова. Энни поняла, что сын не спит и прислушивается, ожидая ее. Когда она села на краешке кровати, он повернулся, поудобнее устраиваясь под одеялом, и посмотрел на нее. Энни ощутила острый, почти болезненный приступ любви и вместе с ним тяжесть бесконечной ответственности за судьбу этого маленького человечка. Оба эти чувства противоречили другому, новому чувству, появившемуся у нее не так давно и которое она могла бы сейчас заглушить в себе. Любовь и долг боролись с другим, новым чувством, совсем недавно обрушившимся на нее, таким чужеродным здесь, рядом с кроваткой младшего сына, и таким непреодолимым. Она должна была заглушить в себе эту новую любовь, но все в ее душе вставало против этого. Энни просто отогнала эти противоречивые мысли, наклонилась к малышу и с нежностью его поцеловала. Бенджи прижался к материнской щеке теплым личиком и обнял ее изо всех своих слабых силенок так крепко, словно не хотел никуда отпускать.

От малыша пахло чистотой и детством; его прекрасные вьющиеся волосы уже сейчас напоминали волосы Мартина.

– Ты ведь, правда, больше не уйдешь и не поранишься? – спросил Бен. Если бы только он знал, что его страхи лишь слабое отражение материнской боязни ночных кошмаров. Но сейчас, когда ребенок словами выразил то, что часто подспудно мучило ее, Энни почувствовала облегчение.

– Нет, мальчик мой, – она поправила ему волосы, погладила по голове, – я больше никуда не ухожу, останусь с тобой…

– И с Томом… и с папой…