Однажды утром Энни сидела в своем кресле рядом с кроватью и читала. По совету медсестры Мартин привез жене кое-какую одежду и сейчас на ней были ее домашние юбка и свитер. Своя одежда казалась немного странной, широкой и неудобной, в особенности в сочетании со шлепанцами на ногах.

Было еще очень рано, и поэтому Энни удивилась, когда подняв от чтения глаза, увидела, как в палату медленно входит ее мать. Острые углы суставов резко выделялись под сухой старческой кожей на руках, когда старушка опиралась на палочку. Энни встала, подошла к матери и обняла ее за плечи.

– Что такое, мама? Что-нибудь случилось? – встревожено спросила она.

– Ничего особенного, просто твой отец куда-то с утра пораньше поехал по делам и по пути высадил меня здесь. А ваша заведующая была настолько любезна, что позволила мне войти к тебе. Вот я и пришла.

Энни увидела, что ее мать гордится собой. Эта небольшая самостоятельная прогулка от входа в госпиталь до палаты, где лежала дочь, была для нее настоящей победой. Две женщины пожилая и молодая, улыбнувшись друг другу, и слабый огонек надежды затеплился в душе Энни. Может быть, в конце концов, матери тоже станет лучше и она поправится.

– Спасибо, что пришла, – Энни снова обняла ее худые старческие плечи – Садись в это кресло, Тибби.

Вообще-то настоящее имя матери было Элиция, но с детских лет ее все звали Тибби. А теперь и внуки, Томас и Бенджи, тоже так и звали.

– Это лучше, чем звать ее бабушкой, – однажды сказал Томас. – Похоже на что-то маленькое, пушистое.

Тибби с ним согласилась. Она очень любила своих внуков, но, к сожалению, в последнее время, встретившись с ними, уже через несколько минут чувствовала усталость. Сейчас она быстро утомлялась, а раньше, до своей болезни, Тибби часто забирала детей на целый день, и они, обсудив предварительно свой маршрут и набив провизией корзинки, отправлялись на пикник куда-нибудь за город.

– Какая ты все-таки молодец, что прорвалась ко мне! – сказала Энни. – Тут сейчас такие строгие правила.

Тибби устало и с наслаждением опустилась в предложенное ей кресло.

– Попробовали бы они вернуть меня назад. Я тоже решила обосноваться тут. Давно хотела с тобой повидаться, а тут, кстати, врачи сказали, что мне необходимо лечь куда-нибудь на обследование. «Отдохнуть», – так они назвали.

Слабенький лучик надежды сразу угас в сердце Энни, и впереди опять грозным призраком возник мрак безысходности. Она почувствовала, как от бессилия что-либо изменить в ней разгорается гнев.

– Почему никто из вас мне и слова не сказал, что тебя положили в больницу?

– Нечего тут говорить, дорогая моя! Джим со мной согласен – это просто отдых.

– Конечно, – потерев онемевшие кисти рук, сказала Энни – тебе это пойдет на пользу.

Тибби было всего шестьдесят пять лет, но выглядела она значительно старше своих лет. Ее волосы стали редкими, они выпадали, а ноги были такими хрупкими на вид, что казалось удивительным, как они могут выдерживать даже ее небольшой вес.

– Сколько она еще протянет? – с тревогой подумала Энни. Радость матери по поводу самостоятельного путешествия до дверей палаты представилась ей в новом, более жутком свете.

Тибби опустилась в кресло, глядя на дочь.

– А ты хорошо выглядишь в своей домашней одежде. Я рада. А как твои волосы?

Мать входила в роль жизнерадостного больного, которую готовила для них, кто будет ее навещать.

Энни как-то очень легко приняла ее игру, но теперь она слишком ясно видела, что скрывается за вынужденной улыбкой Тибби. Ее ответная реплика прозвучала почти бессердечно:

– Я обрежу волосы, когда вернусь домой. Теперь уже скоро, мне обещали доктора.

Она вернется домой почти совсем здоровой, и все силы возвратятся к ней. А Тибби уже никогда не выздоровеет. Энни вспомнила, как они со Стивом говорили об этом, когда держали друг друга за руки и всматривались в окружающий их мрак. Она спросила испытывает ли мать чувство гнева перед лицом неизбежной смерти, сожаление оттого, что приходится все оставлять незавершенным.

– Нет, – говорил Стив. – Твоя мать увидела, как ты стала взрослой, она увидела своих внучат.

Энни села рядом с матерью и взяла ее сухонькую ручку. Ее переполняло острое желание быть как можно ближе с Тибби, все это время, что им еще осталось провести вместе, окружить ее теплом и заботой, любовью…

– Тибби, что говорят доктора? Скажи честно.

– Что ты быстро поправляешься – ее улыбка была яркой и широкой.

– Ты же понимаешь, что я не себя имею в виду. Что за отдых? Сколько времени ты тут проведешь?

Внезапно Энни уловила в своем голосе требовательные, негодующие нотки, так знакомые ей у Томаса и Бенджи, словно она собиралась сказать матери: «Ты моя, ты не имеешь права оставлять меня, ты мне нужна и ты мне принадлежишь».

Тибби пожала плечами и мягко ответила:

– Видишь, милая, моя болезнь тебе известна, – она не излечивается. Нельзя предположить, как она будет развиваться. Врачи делают все, что в их силах, и сказали мне, что знают сами. Они, правда, не хотели, но я их заставила рассказать. Никому же не хочется, чтобы его обманывали в самом главном и последнем вопросе, не так ли? Доктора считают, что небольшой курс лечения принесет пользу. Да и твой отец немного отдыхает, ему, бедному, со мной теперь нелегко.

– Я должна была бы помогать, – печально произнесла Энни.

Мать удивила ее своим смехом.

– Ну и чтобы ты могла делать?

– Помогла бы папе по дому, следила за порядком или что-нибудь в этом роде…

– Деточка моя, это тебя-то приглашать прибираться в МОЕМ Доме! – Теперь настал черед Энни смеяться. Она увидела сверкающую чистотой опрятную комнату матери, а в контрасте с ней заваленный семейными пожитками и бельем их собственный дом. Энни, как ни странно, была более чем равнодушна к домашнему порядку и это уже даже перестало быть поводом для шутки. Она ответила:

– О! Я уверена, твой дом выглядит безупречно. – Тибби кивнула, ее улыбка стала не такой широкой.

– И будет выглядеть всегда, пока я за этим слежу.

Энни опять спросила себя, как долго матери придется еще следить за порядком в своем доме. Она не могла представить, как сейчас Тибби натирает паркет или чистит столовое серебро. Тогда Энни говорила Стиву, как это, должно быть, печально, что жизнь ее матери целиком принадлежит дому. Была ли мать счастлива? Рука Энни задрожала на старческой руке.

– Я думала о тебе и о доме, пока мы… пока я ждала, чтобы нас откопали. Я все помню до сих пор так отчетливо, как будто еще нахожусь под развалинами. Ты знаешь, мама, мне казалось, что я снова девочка в зеленом легком платьице с белым воротником и бантами в волосах.

– Я помню то платье, – сказала Тибби, – и помню день, когда мы его тебе купили.

Она немного подалась вперед, ближе к Энни, и ее пальцы легонько сжали пальцы дочери.

– Было очень жарко… Стояла самая середина длинного знойного лета. Тебе было тогда лет шесть-семь, и ты ушла на целый день играть с Жаннет, ты помнишь Жаннет? Вы были неразлучны, а потом их семья переехала, и ты плакала целую неделю, говорила, что у тебя никогда больше не будет такой подруги.

– Да? А я ее, почему-то, совсем не помню, – удивилась Энни.

– Мы с твоим отцом пошли в магазин и купили тебе это зеленое платье, а когда вернулись за тобой, вы с Жаннет играли в саду, поливая друг друга из маленькой жестяной лейки…

– Ну, а что было дальше? – спросила Энни, и Тибби улыбнулась и начала рассказывать. Некоторые воспоминания заставляли их смеяться, над другими ее мать вздыхала. Она рассказывала о детских годах Энни и о ее юности такие истории, которых Энни никогда раньше не слышала. Тибби даже вспомнила день, когда родилась ее дочь…

Энни слушала мать и смотрела на ее лицо. Она чувствовала, что Тибби нужно восстановить, собрать и соединить в единое целое обрывки прежних воспоминаний, как это делала она, лежа со Стивом под обломками рухнувшего здания.

– Ты всегда была милой, хорошей девочкой и такой забавной, – сказала, наконец, Тибби. – Ну не странная ли штука, память? Я помню, какой ты была почти тридцать лет назад, и не могу вспомнить лицо Томаса, которого видела на прошлой неделе. И совсем уже не могу вспомнить, заплатила ли я молочнику в прошлую субботу, или как зовут девушку из книги, которую только что прочитала.

– Это мне знакомо, – улыбнулась Энни. – Тибби, с тобой нам о многом надо поговорить… – И не добавила «Пока еще есть время».

Но ее мать сделала маленький неуловимый жест и взглянула на часы.

– О-о-о, дорогая… Я обещала Джиму, что встречу его внизу двадцатью минутами раньше. Он боялся, что медсестра не позволит войти к тебе нам обоим, ты же его знаешь…

– Я спущусь к нему с тобой.

– А тебе не трудно?

– Да нет, совсем напротив!

– Я сильная, – печально подумала Энни. – Намного сильнее, чем ты.

Они встали. Тибби, казалось, изменилась в росте, и ее дочь сейчас была значительно выше. Все также, не отпуская рук Энни, старая женщина вдруг сказала:

– Я справлюсь с какой угодно болезнью, но я знаю, что не перенесу, если ты умрешь… если бы ты умерла после того, что произошло. Только не ты, Энни.

Ее лицо задрожало, покраснело, на глаза навернулись слезы.

«Твоя мать видела как ты стала взрослой. Она увидела своих внуков».

– Тибби, – Энни сжала сухие старческие руки, прислонилась щекой к материнской голове.

– Я не умру, – шепотом сказала она, да и не собиралась умирать, а теперь уже точно буду жить.

Они стояли, держась за руки, с любовью глядя в глаза. Наконец Тибби громко воздохнула.

– Я пришла, чтобы взбодрить тебя. Утешила, нечего сказать, – сказала она дрожащим голосом.

Энни подала матери пальто и сумочку.

– Знаешь, мам, оставим эту роль Барбаре.

– Да уж, придется ей уступить.