Практичная жена Якова посмотрела на отъезд девушки с другой точки зрения: она находила, что Магдалина может на новом месте найти свое счастье и что после смерти «Стрекозы» ей все равно пришлось бы идти в люди. Но ни «Стрекоза», ни Яков не соглашались с нею, и старик пообещал в тот же вечер зайти в монастырь, чтобы поговорить с Магдалиной и «поставить ей голову на прежнее место», как он выразился.

«Стрекоза» была права, сказав, что Магдалина совсем переродилась. Куда исчезли ее гордая, самоуверенная осанка, ее смелый взгляд, говоривший о независимом, сильном характере? Происшедшая в девушке перемена не укрылась даже от глаз соседей. Сегодня, когда она, проводив тетку до ворот, медленными шагами возвращалась через двор домой, сосед – ткач открыл свое окно и окликнул ее:

– Чего ты приуныла? Я знаю, отчего ты так печальна: наверно, оттого, что шалуны сбросили образ Богоматери у стены на твоем любимом месте, где ты всегда привыкла сидеть.

Магдалина смотрела на него, ничего не понимая, точно просыпаясь от сна.

– Ты верно еще не видела? Так вот посмотри, я сам только сегодня заметил.

Действительно, открыв дверь, Магдалина увидела образ Богоматери, сброшенный на землю. Еще несколько дней тому назад она уличила одного шалуна, когда тот углем намазал бороду и брови на образе. Как горячо отчитала она этого маленького вандала, как горели ее глаза гневом и негодованием при этом!… Сегодня же она кротко подняла сброшенный образ, обтерла с него землю и прислонила его к пьедесталу, на котором он стоял. Пройдя под сводами ворот, Магдалина вышла на заглохший луг, находившийся между монастырем и церковью. Бывало, прежде она быстро перебегала через этот лужок, ловко карабкалась на стену и через окно попадала в церковь. Как любила она эту жуткую тишину пустого храма!… Только гул ее собственных шагов или щебетанье вспорхнувшей и быстро вылетевшей птички нарушали это торжественное безмолвие. Здесь, под этими сводами, она дышала полной грудью. Она переносилась к тем временам, когда здесь возносились облака фимиама, пели стройные хоры, и горел огонь у алтаря. Ей мерещились бледные лица монахинь у разломанного органа, ей слышались заунывные звуки, когда их прозрачные пальцы касались пожелтевших клавиш; в этих звуках выливалось страдание их наболевших сердец. Она любила следить за игрой солнечного луча, ворвавшегося сквозь еще сохранившиеся цветные стекла окна. Как красиво переливается он причудливыми цветами!… то скользнет по колонне, то потеряется в художественной резьбе капители.

Сколько часов просиживала она у подножия старинного изображения Мадонны! Здесь, у Ее ног, она переносилась в свою далекую родину, где тысячи людей в молитвенном экстазе преклоняли колена пред таким же изображением, где ее отец набожно крестился и обнажал голову, проходя мимо.

Но сегодня Магдалина, казалось, думала не о том. Сегодня эти стены точно наполнили ее страхом, точно она боялась переступить порог этого любимого, покинутого храма, который лежал в сиянии солнечных лучей, как мертвый великан под золотым покровом. Она села спиной к церкви, в тени старой яблони. Букашки озабоченно сновали вверх и вниз по разросшимся травкам, крупные ромашки цвели у ее ног.

Магдалина думала о том, как покинет тетку и город и одна уйдет в далекий свет; вокруг нее будут чужие, незнакомые лица, она будет одна среди равнодушной толпы, где каждый, занятый своими заботами, своими делами, будет проходить мимо, не замечая ее. Да, вот этого она и хочет – быть одной, порвать с прошлым, не видеть больше на себе вопросительно обращенного любящего взгляда, забыть, забыть! Вот единственное спасение, единственное исцеление ее взбаламученного сердца, которое под напором новых, неведомых чувств, нахлынувших на него, как волна рвется на части в ее груди и не дает ей покоя. Конечно, ей было грустно покидать старую любимую тетку, но как ничтожно было это горе в сравнении с теми муками, которые она продолжала бы испытывать, оставшись здесь!

Магдалина презирала себя за то, что не находила в себе сил ненавидеть и не думать о том, кто этого не заслуживал. После того, как Вернер защитил ее и тетку от оскорблений советницы, она окружила его образ новым ореолом; но на другой же день, когда она встретила его на монастырском дворе, его ледяное лицо, важная осанка и несколько равнодушно брошенных слов доказали ей, насколько безумно искать в его холодном сердце чувства и сострадания. Очевидно, он потому защитил их, что хотел показать своей надменной властолюбивой тетке, что он – настоящий хозяин в доме; он придрался к этому случаю, чтобы поставить ее на место.

Испуганная птица вдруг вспорхнула с ветки. Однако Магдалина не заметила ее; только запах сигары, долетевший до нее, заставил ее вскочить и осмотреться кругом. Она увидела неподалеку от себя мужскую фигуру, сидящую к ней спиной на заросшем мхом камне. Это был Вернер. Он рисовал и так углубился в это занятие, что Магдалина хотела незаметно скрыться. Как сильно билось ее сердце! Не спуская взора с усердно работающего молодого человека, она пряталась за веткой дерева и пыталась неслышно ускользнуть. Не успела она сделать несколько шагов, как услышала голос Вернера, обращенный к ней:

– Простите меня великодушно, что я проник в ваше царство!

С этими словами он вежливо приподнял свою соломенную шляпу над золотистыми кудрями в знак поклона. В эту же минуту выражение лица Магдалины сразу переменилось – оно сделалось сурово и враждебно.

– Мое царство? – повторила она с горечью. – Если бы я присвоила себе хоть одну пядь земли, то вызвала бы протест со стороны наших досточтимых городских властей.

– Я тоже не хочу отнимать ваши владения, – сказал Вернер, равнодушно стирая резинкой неверно проведенную черту на рисунке, – но не верю, чтобы власти могли наложить запрещение на воздушные владения, окружающие например эту церковь. Я говорю о царстве вашей фантазии. Когда я сижу против этого мрачного храма, моя фантазия тоже начинает разыгрываться; мне начинают мерещиться человеческие фигуры в этих нишах, за колоннами и в простенках. Так, например, вот в том окне без стекол мне представилась фигура девушки. Не тень ли это какой-нибудь несчастной монахини, которая при жизни не пользовалась ее благами и теперь ищет свое потерянное счастье? Что вы на это скажете?

Кровь прилила к лицу девушки. Несомненно, Вернер видел ее и намекал ей на это. Она сердилась на него, но, не теряя самообладания, довольно спокойно ответила:

– У меня относительно этого нет своего мнения. Монастырские привидения не удостаивают меня своим появлением. А вашей воображаемой монахине я посоветовала бы на будущее время не выходить за пределы своей обители, потому что, я полагаю, даже тени неприятно, когда посторонний нескромный взгляд врывается и следит за каждым ее шагом.

Усмешка проскользнула по лицу молодого человека. Он внимательно всматривался в церковное окно и набрасывал на бумагу его красивую овальную форму. При этом он произнес:

– Особенно если это привидение, проученное разочарованиями, с недоверием смотрит на каждого встречного и видит в нем непримиримого врага! Горе мне, если эта дева небес такого же мнения, как вы, тогда при следующей встрече я могу сделаться невольной жертвой ее мести за поступки жителей шестнадцатого века.

– Легко смеяться над горем тому, кто вырос в богатстве и счастье! – заметила Магдалина.

– Без сомнения легко, хотя я нахожу это неблагородным и легкомысленным. Но я нахожу такое высокомерие менее достойным порицания, чем например поведение юной души, которая, пережив тяжелые житейские испытания, совершенно уходит в себя и враждебно смотрит на весь род человеческий. Вы, кажется, не разделяете моего мнения? – Он отложил карандаш, облокотился на рисовальную доску и, саркастически улыбаясь, стал смотреть на молодую девушку, а затем продолжал: – хорошо! Вы хотите защищать эту молодую, испытанную жизнью душу, вы на ее месте поступили бы так же, но я не вижу, какое право вы имеете бросать вызов всему человечеству? Вы живете на крошечном, ограниченном со всех сторон клочке земли. С одной стороны монастырские стены, затем несколько улиц с редкими пешеходами на них, потом лес и поле с одиноко стоящей сельской церковью, а затем бесконечная цепь гор… Вот мирок, за пределы которого вы никогда не переступали.

– И потому вы считаете неслыханной смелостью с моей стороны мои суждения о свете и людях? – прервала его Магдалина, стараясь попасть в его насмешливый тон, но ее голос заметно дрожал. – Вы забываете, что существуют другие пути, которые расширяют наш кругозор и знакомят нас с людьми и светом. Я думаю, что люди со своими пороками и недостатками везде одинаковы, подобно тому, как луна со своими пятнами одинаково отражается как в маленькой луже, так и в огромном океане. Впрочем, – продолжала она после минуты молчания, – вы ошибаетесь; я была далеко за пределами этих гор и поняла чувства наших прародителей, которых изгнали из рая; я должна была покинуть мою чудную южную родину и переселиться на суровый север.

– Вы были тогда еще ребенком?

– Я не была тогда уже бессознательным ребенком, который резвится па родной земле, не сознавая ее красот, – горячо сказала Магдалина. – Я отлично сознавала, что моя родина прекрасна. Морские волны орошали мои ноги, а над головой склонялись цветущие лавры. Как там весело светит солнышко, как сияет месяц, когда всплывает на темном небосклоне. Там свет, там тепло, там жизнь! А вы называете этот бесцветный, бледный воздух небом? Там, у себя, я целыми часами лежала на земле в тени деревьев пред своим домом. Я слушала шум моря, когда его волны разбивались о берег; надо мною тихо качались деревья, а чудная, глубокая синева окружала меня – вот там небо, вот в таком небе наверно живут ангелы. И вдруг жестокая судьба занесла меня сюда, где солнце, как и здешние люди, холодно смотрят на меня, где снег коварно губит последние цветы. Здесь меня, привыкшую и избалованную нежной лаской матери и попечениями любящего отца, сразу окружили злые, распущенные дети; они преследовали и мучили меня только за то, что я была из чужого края, за то, что я была некрасива и не хотела, как они, драться из-за каждого неподеленного яблока и попрекать друг друга пороками родителей. Тогда я горько познала разницу между богатством и бедностью. Я страдала то сознания, что добрая старая тетка должна своим трудом добывать нам пропитание, соседи часто говорили ей, что она напрасно навязала себе лишнюю обузу в моем лице. Как возмущалось мое горячее детское сердце! Часто, оставаясь одна, я бросалась на пол, рыдала и звала свою покойную мать.