– Ну ладно, Бесси, – говорит она.

Нужны инструменты, чтобы сделать все надлежащим образом, но ползучее растение обвило еще и засов в сарае. Кэт про себя чертыхается, выдергивая крошечные побеги. Наконец она рывком открывает дверь, и внутрь врывается столб солнечного света. Складные стулья лежат на бадминтонных ракетках и старых жестяных банках с краской, шаткие конструкции из цветочных горшков, напоминающие Пизанские башни, и картонные коробки из-под компьютера Рича. Ржавые вилы, лопата и садовые ножницы брошены в кучу без оглядки на меры предосторожности. От мешка угольных брикетов для барбекю черная пыль рассыпалась по полу. Некуда и шагу ступить. Кэт ругает мужа, она и понятия не имела, что тут такая свалка, после чего приступает к работе.

* * *

– Я тут вот что подумал, – говорит Адам. – Только одну вещь мы не обговорили.

– Какую?

– Заботу о ребенке. – Он мнется. – Не хочу показаться излишне любопытным, но как ты себе это видишь с финансовой точки зрения… в смысле в плане работы, ну ребенка и все такое… учитывая, что у тебя работа в Лондоне и…

Лу помогает ему:

– Не слишком хорошо оплачивается?

– Ммм…

– Честно говоря, события последних нескольких месяцев меня настолько выбили из колеи, что я для себя решила, что денежные вопросы меня не остановят. Время – ключевой фактор, я просто решила, что как-нибудь справлюсь. Надеюсь, я не покажусь тебе безответственной. Просто иногда, когда люди говорят «я не могу себе позволить иметь ребенка», они на самом деле говорят «я слишком эгоистичен». Правда, иногда и ребенка заводят из эгоистичных побуждений. У моих родителей было мало денег, когда мы с сестрой были маленькие, но они же как-то справились.

– Но ведь тебе придется какое-то время не работать?

– Разумеется. В последнюю очередь мне хотелось бы быть похожей на честолюбивых директрис, которые возвращаются к работе через двое суток после родов. Мне положено какое-то пособие по беременности и родам, ну и очевидно, что я не смогу ездить на работу с младенцем. – Она смотрит на него. – А у тебя какие соображения?

– Разные, если честно. Я тоже хочу участвовать, разумеется… Но мне очень важна моя работа… прости, я не говорю, что твоя не важна, просто нас ждет важная перемена в жизни, и, как ты говоришь, события развиваются слишком стремительно. Порой я думаю, что хорошо бы разделить опеку с тобой пополам, но в глубине души не уверен, что меня это порадует, да и вообще, что это получится. А потом думаю: ну честно, Адам, не будь таким банальным, ведь тебя определяет не только работа, такой подход свойственен альфа-самцам… Потом я себе же и возражаю: ну же, Адам, Лу, наверное, зарабатывает меньше твоего, а значит, логично, чтобы ты продолжил работать, возможно, ты бы мог поддерживать ее финансово… Потом я начинаю беспокоиться, не слишком ли традиционно такое деление, не хочется, чтобы мы с тобой в итоге начали бы играть стереотипные роли… Одна из основных причин, по которой я хочу ребенка, – чтобы у нас все было по-другому. Понимаешь, о чем я? Короче говоря, я разрываюсь – это еще мягко сказано.

Лу улыбается. Мы оба оберегаем наши миры, думает она. Я не хочу от многого отказываться физически, а Адам не хочет отказываться от многого эмоционально или финансово. Мы оба анализируем, задаем вопросы. Это неудивительно, многое еще не обговорено, мы все еще узнаем друг друга.

– Но тебе не нужно принимать решение одному, – говорит Лу.

– В смысле?

– Мы можем решить вместе. – Лу чувствует, что Адам к подобному не привык. – Думаю, в итоге все окажется очень просто. Нужно помнить, что дело не в тебе и не во мне. Есть кое-кто важнее нас обоих. Наш ребенок. Давай помнить то, что мы говорили о воспитании счастливого человека. Я не хочу показаться наивной, но если мы сосредоточимся на этом, то, надеюсь, сможем найти вариант, при котором и мы оба будем счастливы.

* * *

– Эй? – кричит Рич, переступая через порог.

Внизу ярко горит свет, но Кэти не слышно. Он чувствует сквозняк в коридоре. Задняя дверь открыта. Странно, думает он, уже почти полночь. Почему Кэт на улице? Он с тревогой выглядывает в сад.

– Кэт?

– Я тут. – Она выходит из сарая на лужайку.

Треугольник света освещает ее в темноте со спины. Кэт покрыта грязью с ног до головы, а ее волосы в страшном беспорядке.

– Господи, ты чем занималась?

– Убиралась, – отвечает она таким тоном, будто он задал дурацкий вопрос.

– Милая, но уже поздно.

– Знаю, но я старалась быть тихой, как мышка. Я хотела обрезать плющ, а потом вошла сюда… Господи, Рич, у тебя тут полный хаос. Я с трудом в двери вошла.

– Прости. – Рич чувствует свою вину. Стоило начать сваливать вещи в кучу, как потом по-другому уже не получалось. – Немного странно заниматься этим сейчас.

– Я думаю… Ну ты меня знаешь. Я не умею ждать. А раз уж я начала… – Она устало опускает руки. – Мне нужно было что-то делать. В любом случае я уже скоро закончу. Но сначала зайди и посмотри.

Рич заинтригован, но обеспокоен. Он уже видел такой свою жену. В течение нескольких месяцев после окончания химии он наблюдал, как ее поведение становится все более импульсивным, сначала она была просто слегка возбуждена, потом перестала нормально засыпать, а в итоге стала настоящей маньячкой, то гладила в три утра, то вставала ни свет ни заря, чтобы отправиться на пробежку – Кэт? На пробежку? Когда она сутками напролет зачищала прищепки в ванной, он понял, что происходит нечто серьезное. Как бы он ни уговаривал ее притормозить, ничего не помогало, пока однажды она не сгорела, словно мотылек, подлетевший слишком близко к убийственному пламени. После этого она провела три недели в кровати, все время плакала, пока Рич не убедил ее обратиться к врачу, и тот диагностировал посттравматический стресс. Оглядываясь назад, он вспоминал, что это кажется тревожным звоночком. Дело в том, что Кэт использовала каждую каплю силы духа, чтобы пережить диагноз и лечение от рака. Как только она оказалась по другую сторону, ее мозг словно бы наконец понял, что пережило тело, и тоже запротестовал, в итоге Кэт впала в депрессию, которую подавляла на протяжении довольно долгого времени. Рич молился, чтобы они снова не ступили на ту же дорожку.

Она тянет его за руку, возвращая из прошлого в настоящее. Рич понимает, что жена не уймется, пока он не восхитится результатами ее трудов. Он уже и забыл, какой огромный у них сарай, помещение кажется очень просторным. Но его поражает кое-что еще – десятки горшков, аккуратно расставленных на полках. Он тут же понимает, что это творения Кэт, ведь у ее родителей их целая коллекция. Но не видел ничего подобного ранее, иначе обязательно бы запомнил. Перед ним высокие тонкие фарфоровые вазы, призрачные белые контуры на фоне темных стен сарая, изысканные чашки с цветочным рисунком, тончайшие, почти прозрачные тарелки, украшенные простым контрастным орнаментом, а еще чайники и кувшины таких интересных форм, что даже трудно поверить, что их сделали руками, и гигантские миски для фруктов нежных оттенков зеленого, похожие на паутинки. В целом даже при тусклом свете лампочки на сорок ватт посуда выглядит потрясающе.

Дар речи возвращается к Ричу только через пару минут. Видеть эту коллекцию все равно что узнать свою жену с совершенно новой стороны.

– Почему ты никогда не показывала все это? – спрашивает он. – Просто потрясающе!

Кэт качает головой, словно и сама не знает, как это произошло.

– Последнее, что я сделала, – объясняет она. – Прежде чем перестала вообще этим заниматься.

Они стоят бок о бок и смотрят на изделия Кэт.

26

Лу в учительской. Напротив нее Ширли, директор школы, насаживает на вилку содержимое пластиковой коробочки для ланча и отправляет в рот, рассказывая при этом о последнем дне в четверти. Но у Лу ужасно болит голова, ей трудно сосредоточиться. Наверное, это от лекарств, несколько раз за ночь она просыпалась вся в поту. Так можно пропустить какую-то важную информацию, стоило бы сказать, что ей нехорошо. В учительской их только двое, Лу выпала возможность ввести начальницу в курс дела, но она беспокоится, что в будущем часто потребуется брать отгулы, и пока что не хочет испытывать терпение Ширли. Все сотрудники испытывают определенный стресс, ведь ученики требуют много внимания, а финансирование оставляет желать лучшего. Ей бы дотянуть до каникул, а к сентябрю уже будет ясно, беременна ли она или нет. Большинство женщин тянет до последнего и не сообщает работодателю о своей беременности, почему Лу должна стать исключением?

Дверь открывается. Это Брайан, учитель математики.

– Подвиньтесь-ка.

Он хочет сесть за стол. Когда Брайан разворачивает серебристую фольгу, в которую упакованы сэндвичи, до Лу долетает запах арахисового масла, любимого лакомства Брайана. Этот аромат тут же переносит Лу в детство.

* * *

– Масличко, – произносит отец. – Вот так я его называю.

– Фу, какая гадость, Фрэнк, – кривится мать.

Сестра Лу, Джорджия, разламывает пополам белый хлеб и морщит нос, глядя на темно-коричневую пасту.

– Брр! – Она выбрасывает сэндвич и тянется за бутербродом с ветчиной, который приготовила Ирэн.

– Ммм… вкуснятина, – демонстративно тянет Фрэнк. – А ты не соблазнишься, Лулубель? – Он протягивает ей треугольничек и заговорщицки подмигивает.

– Давай, – Лу протягивает руку над ковриком для пикника, а потом откусывает кусочек. Она может понять, почему отцу нравятся именно такие сэндвичи – резковатый вкус дрожжевой пасты «Мармайт»[30] в сочетании со сладким арахисовым маслом, как ни странно, приятен, и Лу нравится то, что отец приготовил себе обед вопреки возражениям жены. Мать отлично готовит, но не любит экспериментировать.

Лу доедает сэндвич, потом берет пачку хрустящих кукурузных палочек и садится на коврик, скрестив ноги по-турецки. Хруст заглушает все остальные звуки. Она посматривает вокруг поверх высокой травы. Рядом с ней Джорджия лежит на животе и увлеченно читает какую-то любовную историю в журнале «Мой мальчик»[31]. Неподалеку двое мальчишек возраста Лу играют на лужайке в футбол, а какой-то мужчина, наверное, их отец, стоит в воротах.