– А если она откажется наотрез?

– Тогда продолжайте просто заботиться о Лондон, как делаете это сейчас. Будьте хорошим отцом, уделяйте дочери внимание, следите, чтобы она вовремя приходила на уроки, правильно питалась и хорошо спала. Это очень важно. И помните, что мы всегда можем обратиться к психологу, чтобы он побеседовал с Лондон, а потом представил в суде заключение…

– Нет, – перебил я. – Впутывать Лондон я не собираюсь. Ей не придется выбирать между матерью и отцом.

Он отвел взгляд.

– Даже если вы не одобряете такие методы, Вивиан может настоять на освидетельствовании психолога, если сочтет, что сама от этого выиграет.

– Она не станет, – возразил я. – Она обожает Лондон.

– Именно потому, что обожает Лондон, – сказал он, – не удивляйтесь, что она пойдет на все, лишь бы добиться опеки.


После встречи с Тальери я был зол и напуган сильнее, чем после ухода Вивиан. В офис я прибыл буквально кипящим от ярости. Я позвонил Мардж, передал ей слова Тальери, и когда она сгоряча назвала Вивиан словом, которым обычно именуют самку собаки, я полностью с ней согласился.

Но даже после разговора с Мардж легче мне не стало. В конце концов я позвонил Эмили и предположил пообедать вместе.

Я был взвинчен, потому опасался идти в ресторан и предложил Эмили встретиться в парке возле дома, где повсюду были столы для пикников. Не зная, что обычно ест Эмили, я купил в кулинарии два сэндвича и две порции разных супов. Потом добавил к заказу несколько пакетиков чипсов и две бутылки «Снэппла».

Эмили уже сидела за одним из столов, когда я въехал на усыпанную гравием стоянку. Припарковавшись неподалеку от Эмили, я прихватил еду и направился к ней.

Наверное, я выглядел расстроенным, потому что она порывисто поднялась с места и обняла меня. На ней были шорты, свободная блузка и сандалии вроде тех, в которых она гуляла со мной по полю для гольфа.

– Я бы спросила, как у тебя дела, но и так видно, что день не задался, да?

– Ни к черту, – признался я, заметив, неловкость от прикосновения ее тела. – Спасибо, что согласилась встретиться здесь.

– Не за что. – Она села, я разложил на столе еду и занял место напротив Эмили. Неподалеку от нас дошколята лазили по невысокому деревянному сооружению с покатыми горками, мостиками и качелями. Матери стояли поблизости или сидели на скамейках, уткнувшись в свои мобильники.

– Так что же случилось?

Я рассказал ей о разговоре, который состоялся у нас с Тальери. Она сосредоточенно слушала, хмурясь, а когда я договорил, вздохнула и недоверчиво прищурилась.

– Неужели она на это способна? Впутать Лондон в ссору между вами?

– Тальери считает, что именно так все и будет.

– С ума сойти… – ужаснулась она. – Это же кошмар. Не удивительно, что ты не в себе. Я была бы в ярости.

– Это еще мягко сказано. Теперь меня трясет от одной мысли о ней. И это странно, ведь с тех самых пор, как она ушла, мне хотелось только одного – увидеться с ней снова.

– Да, это нелегко, – кивнула она. – Пока сам не пройдешь через такое, не поймешь, каково это.

– Но ведь с Дэвидом все было не так, да? Ты говорила, что он проявил великодушие, когда речь зашла о деньгах и опеке над Бодхи.

– И все равно это было ужасно. После разрыва он с кем-то встречался, и в течение месяца я постоянно слышала от знакомых, как они видели его с этой женщиной, причем вел он себя так, будто ему на всех наплевать. Это говорило о том, что распад нашего брака и расставание со мной для него ничего не значат. И хотя в итоге он проявил щедрость, начиналось все совсем не радужно. Поначалу он даже поговаривал, что заберет Бодхи в Австралию.

– А разве он смог бы, даже если бы захотел?

– Скорее всего, нет. У Бодхи американское гражданство, но даже эта призрачная угроза стоила мне нескольких недель бессонных ночей. Я представить себе не могла, как это – не иметь возможности видеться с сыном.

Под этими ее словами я бы охотно подписался.


После обеда я вернулся не в офис, а домой. С фотографий на каминной полке и стенах на меня смотрели десятки глаз, в основном Лондон. Но за все годы, прожитые в этом доме, я впервые заметил, как много среди них профессиональных снимков Лондон и Вивиан и как мало – бесхитростных, простых фотографий дочери со мной.

Уставившись на них, я задумался: с каких пор Вивиан стала считать меня незначительной частью жизни Лондон? Возможно, я придавал фотографиям чрезмерно глубокий смысл – пока Вивиан оставалась с Лондон, я работал, поэтому и не успевал фотографироваться, – но почему же тогда моя жена не заметила и не исправила это упущение? Почему не старалась запечатлеть нас в памятные моменты втроем, чтобы Лондон понимала, что я люблю ее не меньше?

Я не знал, что и думать. Зато отчетливо понимал другое: я не хочу постоянных напоминаний о Вивиан, а значит, кое-что придется поменять. С вновь обретенной решимостью я прошелся по дому, собирая все снимки, на которых была жена. Выбрасывать их я не собирался: некоторые оставил в комнате Лондон, остальные сложил в коробку, которую Вивиан могла забрать с собой в Атланту, и поставил ее в шкаф в прихожей. Потом переоделся в футболку и шорты. И занялся перестановкой мебели в гостиной. Передвинул диваны, кресла, лампы, поменял местами картины в кабинете и гостиной. Не могу сказать, что комната изменилась к лучшему – Вивиан умела со вкусом обставить помещение, – но она определенно стала выглядеть по-другому. Тем же самым я занялся и в кабинете: передвинул письменный стол к другой стене, переставил книжный стеллаж, поменял местами две картины. В большой спальне я оставил кровать на прежнем месте, зато иначе расставил всю остальную мебель, какую только мог, и заменил покрывало другим, найденным в бельевом шкафу, – раньше мы им не пользовались.

В другом шкафу я разыскал целый склад вещей, и следующие несколько минут заменял привычные вазы, лампы и декоративные миски новыми. От многолетнего шопинга Вивиан есть хоть какая-то польза, думал я: в наших битком набитых шкафах, как в торговом центре, можно найти что угодно.

Вернувшись из школы, Лондон была удивлена.

– Дом как будто новый, папа.

– Да, пожалуй, – согласился я. – Тебе нравится?

– Очень! – воскликнула она.

От ее похвалы у меня на душе стало легче, но я подозревал, что Лондон сказала это не задумываясь. Ей нравилось все – за исключением уроков хореографии.

– Я рад. Только в твоей комнате я ничего не переставлял.

– Если хочешь, можешь переставить клетку.

– А ты хочешь, чтобы я ее переставил?

– Хомяки все еще шумят по ночам. Как только становится темно, начинают греметь колесом.

– Такой образ жизни – ночной.

Она посмотрела на меня как на ненормального.

– Ну какие же они дикобразы? Они хомяки.

– Образ жизни, – отчетливо выговорил я. – Это значит, что они всегда спят днем и бодрствуют по ночам.

– Значит, они не скучают по мне, пока я в школе?

Я улыбнулся.

– Правильно.

Она немного помолчала.

– Пап, а пап…

Мне очень нравилось, как она произносила это слово, собираясь меня о чем-нибудь попросить, и я думал, отучится ли она от этой привычки.

– Что, детка?

– А можно нам покататься на велосипеде?

После утренней тренировки и перестановки мебели я чувствовал себя усталым, но просьба «пап, а пап…» в конце концов победила. Как всегда.


Впервые за все время я не забыл намазать Лондон солнцезащитным кремом.

Правда, был конец сентября и день уже клонился к закату, поэтому моя предусмотрительность была излишней.

Лондон надела шлем, и как только я помог ей сесть и проехать первые метры – тронуться с места самостоятельно ей пока не удавалось, – я вскочил на свой велосипед и нажал на педали, чтобы не отстать.

Если участок дороги возле нашего дома был ровным, то чуть поодаль и на соседних улицах начинались подъемы и спуски. Конечно, не крутые. В детстве я бы даже не заметил их. Мне нравилось носиться по самым опасным склонам, какие только попадались на пути, вцепившись в руль так крепко, что немели пальцы. Но мы с Лондон в этом отношении были совершенно разными. Когда приходилось ехать все быстрее и быстрее, на Лондон нападал страх, поэтому улиц с горками мы избегали.

На первых порах это решение было правильным, но мне казалось, что Лондон уже может попробовать скатиться по некрутому склону, и мы направились к ближайшему из них.

На нашу беду, к вечеру налетели комары, и я увидел, как Лондон прихлопнула одного у себя на руке. Велосипед вильнул в сторону, когда она на секунду отпустила руль, но падения она избежала: после первого урока прошло уже немало времени. На всякий случай я прибавил скорость, догоняя ее.

– Ты уже так хорошо катаешься! – похвалил я.

– Спасибо.

– Может, позовем Бодхи кататься вместе?

– Он пока не умеет, до сих пор ездит с маленькими колесиками.

Только тут я вспомнил, что уже слышал об этом от Эмили.

– Как думаешь, ты уже готова съехать с горки?

– Не знаю. – Она бросила на меня быстрый взгляд. – Они страшные.

– На самом деле не очень, – заверил я. – А ехать еще быстрее так весело!

Лондон снова сняла одну руку с руля и почесала комариный укус на другой. Велосипед опять вильнул.

– Кажется, меня комар ужалил.

– Похоже, – кивнул я. – Только комары не жалят, они кусают.

– Чешется.

– Знаю. Вернемся домой – помажем руку кремом, ладно?

Мы постепенно приближались к холмистому участку дороги и активнее работали педалями, поднимаясь в горку. Склон с другой стороны был короче и немного круче, и, когда мы очутились на вершине холма, Лондон сбавила скорость и затормозила, поставив ноги на землю.

– Ну, что скажешь? – спросил я.

– Как высоко… – В ее голосе послышалась тревога.

– А мне кажется, ты справишься, – подбодрил я. – Может быть, попробуешь?

В детстве я обычно несся под горку, не задумываясь. Правда, это было четверть века назад, и мне казалось, что ездить на велосипеде я умел всю жизнь. Наверное, просто забыл, как неуверенно чувствуют себя новички.