— Вон наша машина! — снова первым крикнул Семь и, проутюжив ранцем все пять не очень чистых, весенних ступеней, бросился вслед за предпочитающим слову дело братом.

— А папы нет! — крикнул Восемь, вблизи убедившись в пустоте салона — ведь и пустота требует доказательств.

— Наверное, в магазин пошел. Погуляйте пока.

Мальчишки, толкаясь, вернулись и забросили ранцы на парапет, и снова убежали к машине. Примат спускаться не стал, остался у входа, на сухих ступенях, и принялся рассматривать проносящиеся мимо автомобили, конечно же не забывая присматривать за детьми. Но в роли сторожа и няньки долго побыть не удалось — появился Абызн с двумя батонами в руках. Все ясно — большая семья, много батонов, да еще мечты о жировых отложениях — в общем, ясно все.

— А вот и я! — крикнул скорее детенышам, чем приятелю батононосный бодрячок.

— Где тебя носит? — все же буркнул Примат.

— Эй, спиногрызы, быстро в машину! — вместо ответа отмахнулся батонами Абызн. — А ты поедешь?

Примат пожал плечами, и вдруг, с удивлением, подозрением, с невероятной в своей внятности догадкой заметил бегство взгляда друга, за его спину, в сторону дверей. Знакомый стиль — вчерашнее утро, схожесть зрительных вычислений. Но — хлоп! Это Примата по охлажденной душем и свежим воздухом башке хлопнула своя же собственная мысль — а вдруг, там, за спиной? И что это, снова волнение? Или торможение, на грани "возможно" и "не может быть"? Но подозрение уже не охлаждает, а нагревает голову, глаза Абызна расширились от удивления, и показалось, что из рук его вот-вот выскользнут батоны. В кого же, там, за спиной, уперся взгляд Абызна?

И Примат обернулся.


— Здрасте, — вырвалось у Шимпанзун.

— Здравствуйте, — медленно и четко проговорил обернувшийся большой обезьянн.

— Физкульт-привет, — так же медленно выдавил из себя другой, поменьше, с батонами в руках. Она узнала — это те двое резвых пехтмуровских капедрила из вчерашнего морозного утра, но только по гражданке. А она неожиданно для себя, на секунду завязла в степном разрезе черных глаз большого. А он действительно большой — чтобы завязнуть, ей пришлось задирать голову. И это не смотря на то, что она выше среднего, то есть дылда. Да еще это "здрасте"! Хотя и эти двое тоже застыли в удивлении. Но секунда вязкого молчания прошла, озадаченные обезьянны остались позади, а рядом Безьянна, и Шимпанзун почувствовала, что сил бороться с любопытством у подруги хватит едва ли на пару шагов.

— Знакомые? — в самом деле недолго выдержала она.

— Нет.

— Судя по фигурам, это твои вчерашние нападающие.

Любопытство в ней — кипит.

— Да, мне тоже так показалось.

— Так ты их знаешь?

— Нет.

— Зачем же тогда поздоровалась?

— Вырвалось.

— Неспроста.

— Спроста! Неожиданно — громила такой. Я испугалась — жить захотелось.

— С ним?

— Безьянна!

— Автобус. Мы едем?


— Папа, мы едем?

Обезьянны очнулись от вопроса. Кто это спросил? Кажется, Восемь.

— Что с тобой, Абызн? Можно дышать, — обозначил возвращение на мезлю Примат, хотя в роли первого находчивого обычно выступает Абызн.

— На себя посмотри. Ноги не болят?

— В смысле — отвисшей челюстью отдавил?

— В смысле — отпавшей. Рас-плюс-чил. Так, — хлопнул он батонами и наклонился к сыновьям, — мы с дядей Приматом едем, а вы нет. — И Примату:

— Смотри, остановку прошли.

— Ну и что? — видя, как к другу возвращается находчивость и прогнозируя ее разрушительные последствия, осторожно поинтересовался большой обезьянн.

— Так, сумки я забираю, — не обратив никакого внимания на "ну и что", Абызн забрал у сыновей ранцы. — Запомнили ту тетеньку, на которую дядя Примат пялился? Высокая такая, в светлом пальтишке. Кстати, — тут он опять вспомнил о товарище, — а пальтишко-то ей идет. Я ей об этом еще вчера хотел сказать, но не успел. Так вот, — он снова вернулся к детям, — слушайте, и не говорите, что не слышали! Проследить и выяснить, где она живет, ясно?

— Мы не шпионы! — возмутился Семь, впрочем, без особой революции в голосе.

— А зачем? — решил уточнить более дельный Восемь.

— Конечно, не шпионы! Вы ниньзя, разведчики. Вам нужно выследить врагов, а что они враги, вы поймете, когда подрастете, и обнаружить спрятанный ими священный источник с, ессессно, сакэ. Чему вас на борьбе учат? — посмотрел на Примата Абызн. — Только не забудьте номер пещеры записать. Но через дорогу осторожнее, самураи, иначе я одному сепуку, а другому харакири сделаю, и никакая мама не поможет. Ну, быстро за ними, их не видно уже.

Абызн действительно деспот — мальчишки убежали без возражений, в сторону автобусной остановки, по следу скрывшихся в переходе стройных ног, в силу возраста им еще неинтересных. Представляя себя ниньзями, они пока не сильно задумываются — а зачем им, собственно, сакэ?

— Теперь можно слово молвить?

— Два "сникерса" с тебя, детенышам, а мне пиво.

Зная друга, Примат не пытался помешать взрыву его спонтанной деятельности. Даже не возражал — слезами горю не поможешь. Но, примерно понимая, в какую сторону дунул сейчас ветер и что это не со зла, а от большой любви и уважения, все-таки поинтересоваться уготованной для него судьбой он имеет право. Так уже бывало.

— Очередная блажь насчет личной жизни друга?

— Кто же о тебе, кроме меня, позаботится! А, сирота?

— И мое мнение здесь, как всегда, не учитывается?

— Естественно! Я твое мнение знаю, лапоть. Как она на тебя посмотрела! Это же любовь с первого взгляда, это же невооруженным глазом видно.

— Твоим глазом, не моим.

— Значит, она тебе не понравилась? Ну что же ты, говори.

— Понравилась.

— Тогда молчи, их уже не остановишь. Поехали, прокатимся.

С Абызном спорить невозможно. Предназначенное в основном для жены переднее сидение снова жалобно скрипнуло, нашелся ремень безопасности.

— Интересно, а как ты с женой познакомился? Афера, видно, была еще та?

— Не без этого, — ответил внимательный к потоку машин Абызн, ожидая момента вклиниться и выехать на трассу, — вот только кончилось все быстро, в ЗАГСе. Хеппем да по энду.

— Серьезно? Судя по детям, я бы так не сказал. Если я женюсь, ты, наверное, от скуки сдохнешь?

— Скорее я сдохну, пока ты женишься!

В потоке проем, и Абызн нажал на газ.

— Нэ надо, батоно!

— Сам нэ хачу, слющщий!


Машина уехала, а на стоянке, перед спорткомплексом, там, где осталось еще несколько легковушек, не мешая торопливым в конце рабочего дня прохожим, вполне возможно, что в спешке своей не замечающим весны, остался стоять… некто? Неспешный, недвижный, в длинном сером плаще.

Его голова седа, а взгляд тверд и выжидающ, и хорошо, что Примат его не заметил, и не видел глаз всадника из сна, и не понял схожести их точных выражений.

А, возможно, никого и не было? Не было этого седого, тогда, когда Примат вдруг замер, столкнувшись нос к носу с вчерашней стройной обезьянной? И когда Абызн разговаривал с детьми, и когда они уже шли к машине. Если бы этот серый был там, то Примат, конечно же, обратил бы на него внимание. Но он ничего такого не заметил, не увидел, и не услышал, как под колесами автомобиля хрустнула пара прошлогодних листьев, которые по весне часто откуда-то приносятся уже теплеющим ветром. А не увидев и не услышав, естественно, он не смог удивиться серьезному виду незнакомца и прислушаться к странному хрусту прошлогодней листвы.

Ну, а если спросить кого-нибудь из прохожих, обезьянна или обезьянну, нужен ли им, собственно, ангел? Да на кой — ответят они. Да к чертям собачьим! Вот если бы джин в медной лампе, а ангел… для чего, кому он нужен? Он неудобен. Так пускай молчаливые святые собирают оброненные им перья, ну а дружная братия, потом, на сером валуне, в честь упрямого сборщика процарапает короткую строчку: "Неизвестному святому". Где их братские могилы? Кто их знает? А кто о них помнит? Но все же есть взаимосвязь: перья, похожие на листья, и листья, похожие на перья.

* * *

"…юююууст!"


— Пока, Шимпанзун, и спасибо за компанию. Как это ты себя пересилила, даже сейчас не верится.

— Пока. Завтра все тело будет болетью Сегодня еще ничего, а завтра точно.

— А ты лучше вспомни, что ты мне говорила, утром.

— А я что-то говорила? Утром?

— Да, что я вредная и шумная.

— Извини, а до ванны или после?

— До.

— До ванны я ничего не помню, — радостно призналась Шимпанзун, — это было во сне, наверное.

— Наверное. Ты еще потом лбом в дверь врезалась. Потрогай шишку, не сон ли?

— На месте. Наверное, поэтому я по утрам ничего не запоминаю. Слишком много дверей!

— Но теперь моя очередь говорить.

— Говори, — почти зажмурилась Шимпанзун.

— Какая ты нудная!

— Прости, больше не буду.

— Ничего, проехали. Но послушай, хочу тебе еще кое-что сказать, о неожиданных, спонтанных встречах: что в первый раз это — случайность, во второй — совпадение, ну а в третий — закономерность.

— О чем это ты?

— О ком! Готовься к закономерности.

— Ах ты об этом? Какая ты мудрая, Безьянна!

— Опытная. Я старше тебя, не забывай, но и не напоминай слишком часто. Ну ладно, подруга, пока, на вахте встретимся.

— Пока.

Конечно же, странно, что она завязла во взгляде большого обезьянна. Судя по габаритам он житель одной из Пельмений, а по глазам — степной человек, древний кочевник. Интересная смесь! И не эта ли особенность смутила ее? Или потревожила. Или напугала. То, что она обратила внимание на обезьянна, это нормально. Она красива и свободна, и может влюбиться в кого захочет и когда захочет, стразу или постепенно. Например, столкнувшись в дверях спорткомплекса или познакомившись в автобусе, или зимой в лыжных снегах, или летом в пляжных песках. У нее с этим нет проблем и зависит только от нее. Однако в черных зрачках "большого" она разглядела или, скорее, почувствовала притаившуюся степь, а над нею ночь, а в ней упрямый ветер тьмы. Скрытое предупреждение, а может предубеждение, как вчерашний сон, один из многих, но почему-то запомнившийся, и видимо поэтому потревоживший ее.