Абызн дал газ, и малолитражка самой распространенной в Русбандии марки, тезка популярного бутылочного пива, рванула вдоль домов. С некоторых пор Примат шефствует над детьми Абызна, мальчиками девяти и десяти лет, записав их в секцию борьбы. В дни тренировок Абызн минут на двадцать убегает со службы, чтобы забросить сыновей в спорткомплекс, а заодно с ними и Примата. Примат, естественно, не против, но после тренировки на него возложена обязанность — довести их до дома, если вдруг Абызн не сможет подскочить. Всему виной сильное движение — в Северообезьяннске на восемьдесят тысяч жителей приходится двадцать тысяч автомобилей, а дорога только в двух направлениях — на север, к близкому краю мезли, и на юг, в благословенные пампасы.

— Скоро ходить разучишься.

— Хороший ты парень, но не шофер. Я же на службе.

А мальчишек зовут Семь и Восемь. Абызн-папа года два назад назвал их так, хотя, конечно у них имеются свои, вполне нормальные обезьяннские имена. Абызн-муж, считающий себя достаточно разумным и прагматичным обезьянном, в чем убедил и жену, решил отмучиться сразу — и как следствие появилось двое сыновей с разницей в один год. Но у жены еще осталось будущее и она задумывается о дочери, а Абызн о жировых отложениях, и эта разность интересов вносит небольшое противоречие в их отлаженную семейную жизнь. Впрочем, это еще не ближайшее будущее, так что Абызн не всегда осторожен.

До спорткомплекса не больше пяти безсветофорных минут, и машина, вжарив вверх по прямой и обогнав рейсовый автобус, крутанулась на небольшой автостоянке у входа в комплекс, в его стеклянный вестибюль. Сквозь стекла на серую, а кое-где в грязном снегу улицу таращатся зеленые пальмы — предполагая юг и презирая север.

— Я заеду, как обычно, и чтобы дядю Примата слушались!

— Ладно! — стандартно ответили Семь и Восемь и, протащив по сидению ранцы из раскрашенной плащевки, вывалились из машины.

— Присмотри за ними, и подожди, если что.

— Если — что? — попытался возмутиться Примат. — Тебе невозможно отказать.

— Я знаю.

Большой обезьянн хлопнул по машине и самоуверенности друга дверцей, Семь и Восемь пробежали ступеньки лестницы, зная, что дядя Примат догонит их в вестибюле, Абызн, проехав пару-тройку метров, принялся сторожить промежуток в движении машин, а к остановке начал подруливать минуту назад оставшийся позади автобус. Примат взбежал по лестничным ступеням, за детенышами, в вестибюль.


— Опаздываем?

— Успеваем, не надейся.

За спиной прошипели автобусные створки, а они заспешили вдоль длинного ряда спортзаловских окон. Внутри, за вымытыми по случаю наступающей весны стеклами, в погоне за мужественностью обезьянны дружно жмут и тянут, налегают на круглое железо. Но Безьянне и Шимпанзун туда не надо. Однако в одно из окон глазеет дед, с палочкой в руках и старостью в теле. Древний человек, и еще не видя глаз, все же есть уверенность в том, что они давно бесцветны. Количество прожитых лет уменьшает цветность глаз, влияет на живость взгляда и возможности тела, напоминая короткой, но неуютной мыслью о незаметном скольжении времени и о том, что всех эта неуютность каждого дождется и что никого не минует — сколько мышцу не напрягай.

Против воли старик на пару мгновений застрял в ее взгляде, как раз равным двум недавно вымытым окнам. А старик увлечен, и проходя мимо, она поддалась любопытству и заглянула в окно. Все ясно — там, за стеклом, молодая и крепкая, не старше пятнадцати лет обезьянна. В спортивной задумчивости она остановилась у штанги с небольшими блинами. Майка, лосины, ленивая поза сильного юностью тела — в ней все кричит о молодости и будущей жизни, а старик смотрит на это и ничего вокруг себя не замечает.

Но увлеченная стремлением в свое летнее будущее Безьянна не позволила взгляду быть свободным долго. Выбора нет, и они, торопясь и отсчитав полное число окон, ворвались в вестибюль и, не задерживаясь, пролетели сквозь него дальше, на второй этаж, на мамкинг, в раздевалку — нехорошо опаздывать в первый день. Ну а взгляд, лишенный торопливостью свободы, не заметил высокую фигуру и широкую спину, а рядом двух мальчишек девяти и десяти лет. А все потому, что в вестибюле мальчишек полно, и вообще народу много, да к тому же темновато — экзотические растения тянутся из больших кадок и почти полностью съедают свет, закрывая широкими листьями витринную величину окон.


Примат, не спеша облачившись в тренировочный костюм, вышел в зал. Семь и Восемь уже там, и в составе стайки из полуторадесятка таких же мальчишек старательно бегают вокруг трех борцовских ковров. Примат — местная знаменитость, поэтому время для тренировки определяет себе сам. Детеныши не мешают ему. Надо размяться и устать — сегодня спарринг, поэтому желательно уровнять шансы и подарить противнику короткую иллюзию борьбы. Тем более нужно сбрасывать вес и начинать набирать соревновательную форму.


Мамка лихо швыряет ноги выше головы, и это получается у нее свободно и легко, эффектно, красиво, но не быстро — чтобы поспевали пожелавшие избавиться от зимней толстомясости обезьянны, вставшие на нелегкий путь к летним удовлетворениям. Безьянна увлеклась, и видно, что ей хорошо в мыслях, но жарко в теле, однако она честно отрабатывает данные рафинированным продавцом советы, да и в Шимпанзун еще не включилась спасительная лень. Мамкинг, самое начало, красивые гевронские костюмчики, на ней и на Безьянне, хотя не в костюмчике дело — она сама очень даже ничего, она просто обречена быть заметной на южном взморье.


Противник попался большой и тяжелый, но Примат, наверное, уже в пятнадцатый раз припечатал его к ковру. На борцовском жаргоне таких называют "слозадами". В нем есть сила и вес, и попытки следить за движением, но есть и неумение расслабиться в паузах и на выдохах — а если хоть что-то не дано, то многое уже и не доступно. Парень это понимает и соревновательности хватило лишь до третьего броска, а возможность спарринга с Приматом — высшее достижение для него, безусловный интерес и полезный опыт. Хотя, вполне возможно, он и станет местным чемпионом и даже всеобщим любимцем, что называется — на характере добиваясь побед, но не сейчас. А пока они, разбрызгивая ведра пота, трамбуют ковер мускулистыми телами. Тела есть, есть на что посмотреть и что взвесить.

Брах-борьба, возникшая, если верить науке, еще до переселения обезьян из леса в степи, это поединок габаритов и мышечных масс. Хотя попадаются вертлявые исключения, но долго не живут. Чистый спорт, неиспорченный командным мышлением или научными достижениями, вспышки умело направленной силы. Хлоп — и Примат в шестнадцатый раз припечатал "слозада" к ковру. Правда, осторожно — насколько это возможно на тренировке. Ничего, и на улице соперника будет праздник — перерыв в пять минут, не больше, и он позволит повалять себя — ведь отработка бросков предполагает и отработку падений.


Мамка перестала бросаться ногами, а предположившие лето обезьянны — шевелить ими. Она пожалела их, измученных непривычными движениями и неуклюжестью первой тренировки, и дав им немного отдохнуть, перевела их из просторного зала в меньший, в тренажерный. Обезьянны, удивляясь упругостью ее походки и своей, быстро наступившей усталостью, расползлись по солидным, херманкской фирмы "Хрючман андер вундер тренадерар" тренажерам. Удобным и красивым, всем видом своим восхваляющим рекламную стройность. Поглядев на усталую Безьянну, Шимпанзун попыталась вспомнить, что именно пел рафинированный продавец из спортивного отдела — что-то насчет невозможности отказа, и не согласилась с ним.


Примат хорошо поработал, оставив на ковре два-три килограмма того самого, сбрасываемого веса. Проигрыш в весе дает выигрыш в очках. Затем они, на пару с будущим чемпионом близлежащих окрестностей направились в душ, попутно разбирая удачи и просчеты. Ему нет смысла утаивать секреты мастерства — даже если чемпион вдруг выдаст лучший в жизни бой, то все равно он должен будет уступить — Примата постараются довести до финала, и уже там он, сэкономив в отборе силы, схлестнется с приезжими тяжеловесами. От него ждут только финальных побед, и пока у него это получается.

А в коридоре слышна музыка — на обезьяннской половине мамкинг. Там, точно так же, как и он, озабочены лишним весом, однако борются с ним под модные ритмы и на фирменных станках. Проходя мимо приоткрытой в тренажерный зал двери, он бросил внутрь любопытный взгляд — спиной к нему, на станке, кажется, уснула обезьянна. А ноги у нее ничего, и спина, и "не только" — зачетец. Да и гевронский костюмчик лег на тело в самый раз — и может быть неплохо, что он не рассмотрел лица? Вдруг оно испортило бы впечатление "не только"?


Шимпанзун повисла на тренажере — сил нет.

* * *

"…бюст, бюююст, бюююююююю…"


— Оделись?

— Да.

Первым ответил Семь. Он младше брата на год, а значит за ним закреплено право на некоторую, не строго, но определенную безответственность.

— Ничего не забыли?

— Нет.

Теперь ответил Восемь. Он старше брата, и права на безответственность у него нет. Раз так, то его слово должно значить дело, и прежде чем произнести его, он убедился, что вещи, пусть кое-как, но все же расфасованы по ранцам. Если дома "если что", то ответ держать ему, а отец, как известно, деспот.

Детеныши, высыпав из залов множеством разнонаправленных движений — в спорткомплексе несколько секций, скатились в вестибюль и развалились здесь на беспорядочную возню. Примату хорошо известен этот принцип перехода шумящей быстроты в такое же шумящее болото, и он не особенно торопился после душа, зная, что ждать придется ему, а не наоборот. Главное, чтобы Семь и Восемь ничего не забыли — иначе на него наедет Абызн, на следующий день или сразу, по телефону.

Однако доклады: легкомысленное "да" и солидное "нет" прозвучали, и кажется, что все нормально, завязаны шнурки и застегнуты молнии. Примат двинулся к выходу, сразу же став большой помехой нескольким визжащим траекториям. Говорят, что учителя по профессиональным нагрузкам идут вслед за космонавтами, и судя по шуму и суете в вестибюле, это действительно так. А улица сразу же за дверью, свежий воздух поспешил напомнить влажным волосам, что он и в самом деле свежий, и что весна — не почти, и что на вечер — но теплее. А это значит, что завтра утром, возможно, не будет хруста ледяных следов. На стоянке красным цветом блеснула отважная малолитражка, но без хозяина внутри.