Больше они ни о чем таком не говорили, но позже, во времени между регистрацией и посадкой, сдав в багаж крепкую гевронскую сумку, Гибне зачем-то вытащила из нее небольшой фотоальбом и решила показать Примату свои домашние фотографии. Картинки с выставки — с окраины далекого отсюда и близкого от границы и от Северообезьяннска, но все равно нереального города Хрюхерноса.

— Хорошая собака, — вежливо оценил размеры черного дога Примат.

— Ну а рядом, узнаете?

— Конечно, только вы здесь сытнее выглядите.

— А вот и дочка, — указала она на новое фото, где девочка лет десяти или одиннадцати с тем же большим и ушастым догом стоит на аккуратном мостике.

— А вот и все мое семейство, — прокомментировала она следующее фото, на котором к уже известным персонажам присоединился стандартно долговязый геврон.

— Наш дом.

На севере, независимо от того, Геврония это или Русбандия, предпочитают строить деревянные дома, и получается красиво — снаружи, и уютно — внутри.

— А вот еще раз я, и дочка, и собака.

— Симпатично, — еще раз вежливо кивнул Примат. — Имея такую семью, и дом, да и страну, как вы думаете — глупо рисковать собою и другими, или нет?

— Да, теперь я признаю, что не понимала, куда еду. Это глупо, но я даже представить себе не могла, что кто-нибудь когда-нибудь будет в меня стрелять. И совсем не я должна была ехать.

— Но вы бы могли отказатсья.

— Могла бы, — вздохнула Гибне, — но получается, что сама напросилась. У вас говорят — приключений захотелось… дас вундер сфинкерсен, — по-гевронски добавила она.

— Угу, — кивнул Примат, поняв смысл добавления, вот только… как быть с числом "двести"?

— Взгляните, — оправдываясь, разгорячилась Гибне, — разве там может что-нибудь случиться? — она снова раскрыла альбом. — Олнцесная Геврония, как вы здесь говорите.

— Многие обезьянны только и мечтают о такой жизни, пускай насчет приключений не самой интересной, но зато спокойной. Счастливой, как зимняя спячка! Так многие думают, а родители Мичурина уж точно. Вот для вас я сейчас провожатый в ваш, в фотографический рай, а для него — сопровождающий. Понимаете разницу?

— Да, понимаю. Но все, слава богу, позади.

— Для вас, — согласился с ней Примат, в свою очередь понимая разницу между упертостью и напором, — но знайте, что я тогда не просто так за чихаком по склону бегал. Если бы на вашем месте был обезьянн, то пулю свою он от меня обязательно получил бы, со склона, из чихакской винтовки. А там гунди, доказывай, экспортируй сопли. А так… я даже не целился в вас, верите?

Гевронка смолчала.

— За смерть обезьянна, даже двух, вы ничем не заплатили, кроме возможных угрызений совести, а это слишком малая цена. Понимаете?

И опять в ответ тишина.

— Ну что, пора на посадку? — выговорившись, решил разрядить обстановку Примат.

— Пора, — Гибне с готовностью встала, еще не до конца переварив услышанное, однако в поспешности ее движения родился еще один не заданный вопрос.

— А у вас есть семья?

— Я не женат, — с надеждой на прощание улыбнулся Примат, — мне все еще везет.

— Извините, а та обезьянна, на аэродроме?

— Заметили? — шагнул Примат к посадочным воротам. — Думаю, и ее нет. А вот вам пора.

Очередь к шумилкам о железе, состоящая из раскрытых паспортов и приготовленных билетов, быстро проползла через положенный ритуал взглядов и рентгена, превращая ожидающих в отлетающих.

— Счастливо долететь, — попрощался Примат, — надеюсь, больше не увидимся.

— Спасибо, — не обиделась уже превратившаяся в отлетающую гевронка, — глупостей больше не будет. А вдруг вы ошиблись, там, на аэродроме?

— Доживем — увидим, переживем — забудем. Прощайте!

Наконец-то он избавился от нее! Хотя надо, надо признать, что Гибне оказалось в общем-то теткой неплохой. Но смерть Мичурина, да и этого мальчишки чихака, несогласие с этим всем, плюс собственные страхи — все это настроило по необходимости отважных пехтмуров против нее. Так что Примат побыстрее выскочил на свежий воздух — надоел ему аэропорт и в нем гевронка, да и военный полноприводный грузовик как-то не очень вяжется с легковушным окружением. Он, не задерживаясь, направился к нему.

— Проверяли, — сообщил на время перебравшийся в кабину мичудрил.

— Ну и?

Мичудрил кивнул на табличку "200" под стеклом, и Примат не стал возражать — так положено и избавит от лишних вопросов со стороны тащащих службу на приаэродромовских просторах ментов и предупредит излишние взмахи их полосатых жезлов. Мичудрил запрыгнул обратно в кузов, к пехтмурам и цинку, ну а Примат в кабину, и насупленный трехосный вездеход выехал на трассу. Военный аэродром недалеко, нужно лишь лихо промчаться каких-то пару-тройку километров под высоченными тополями, посаженными вдоль дороги вероятно из соображений секретности и маскировки. Тени от них немного.

На КПП запаянный в бронежилет караульный в форме из серых разводов, сложив на автомате руки — как на перилах, вопросительно уставился на Примата и на табличку.

— Автобус не уехал еще? — открыв дверцу, спросил его Примат.

— Успеваете, — ответил тот, — проводи, — кивнул он второму, так же запаянному и автоматистому товарищу. А товарищей таких — несколько.

Второй запаянный залез в кабину, открылись ворота, и машина въехала на так отличную от всей остальной земной тверди авиатерриторию. Они подъехали к небольшому и чем-то действительно напоминающему летающий автобус самолету. Наверное, потому что поршневой — черные следы выхлопов двигателей подчеркнули его сегодняшнее предназначение.

А у задранного хвоста и открытого люка — запрещенный на аэродроме перекур, и Примат знает, что это его попутчики — такие же, как и он, сопровождающие. Он поздоровался, отказался от сигареты, выгрузили тяжелый, в двести заявленных килограммов, обшитый досками цинк, затащили в самолет, а там таких с десяток — все строго, все по весу. Помолчали, поболтали.

— Последний? — спросил вынырнувший из ниоткуда летчик, и не получив ответа, полез внутрь, по-видимому — считать.

— Последний, — через некоторое время объявил он, — поехали.

Все очень просто: похожий на автобус самолет, летчик-счетовод, покурка, и пожав мичудрилу Павианову руку, Примат отправился в полет.

* * *

22. Тринадцатый день на планете обезьянн. Второй день диалогов.


— Когда мне было лет четырнадцать, ну, может быть, пятнадцать, мы с подружкой заманивали сюда, во двор, клеящихся к нам матросиков. Они нас провожали, а во дворе их ждали наши друзья и дрались с ними. Представляешь? У меня было хулиганское детство.

— Ты и меня хочешь заманить и отдубасить?

— Кто кого заманивает?

Они легко, и кажется, давным-давно на "ты", тем более в гевронском языке нет деления на "ты" и "вы", и Мак воспользовался этим. И был оправдан — ведь молниеносность принятия подспудных и разумных решений мелькнула и прошла, предопределив шаги в настоящем и поступки в будущем. Так что "ты" есть "ты", быстро и легко.

— А ты опасная обезьянна, — припомнил в паузе разговор с Бобом о вредоносных для гевронов русбандских осколках Мак.

— И не только для себя, — согласилась Шимпанзун, — не забывай об этом. Ты что-то хотел мне сказать?

— Вчера вечером прилетела Гибне Гибнсен.

— Наши тоже скоро будут. Друг одного из моих сослуживцев там, так что он, а значит и я знаю почти все и почти сразу. Твоя служба новостей не была необходимостью.

— Значит, ты меня не просто терпишь?

— Не делай скоропалительных выводов, мучачос, — остудила пыл гевронца Шимпанзун.

Они вышли на площадь, ту самую, где так много колясочных мам и где стоит цветочный ларек. Ларек попался ей на глаза, но молниеносность решений, мигнув охранной сигнализацией, мягко закрыла нужные двери.

— Меня удивляет другое, — посмотрев вслед за ней на ларек, продолжил Мак, — почему ты все узнаешь у сослуживца или у меня, а не от Примата? Он тебе что, не звонит?

В ответ Шимпанзун коснулась кончика своего носа, напоминая резвому гевронцу о соотношении длины и любопытства. В ответ геврон, подчиняясь старомодным русбандским условностям и не подозревая о значении белого цвета, купил-таки в ларьке всегда готовую к продаже розу.

— Видишь ли, Шимпанзун, — отдав розу, слава богу, не белую, официально произнес он, — я думаю, что это не только твое дело.

И, не услышав ответа в течение национальной паузы, добавил:

— Через два дня Гибне возвращается домой, понимаешь? Так вот — я не поеду.

— Мне нужно увидеться с Приматом, — шагая в настоящем, приостановила свое движение в гевронское будущее Шимпанзун, — сейчас это главное. А ты поступай так, как считаешь нужным. Подсказок не будет.

— Договорились, — чувствуя себя полным иностранцем, поставил тем не менее смелую точку в обсуждении правил передвижения Мак.

— Договорились, — согласилась и Шимпанзун, однако немного помолчав, добавила:

— Помнишь, когда ты в первый раз позвонил мне, то трубку сняли, но не ответили?

— Помню, — сразу же откликнулся Мак, — тогда я понял, что попал именно к тебе.

— В тот день, в тот вечер, был еще один звонок, — все так же шагая в настоящем, но еще не избавившись от прошлого, так мешающего движению в будущее, продолжила она, — только на этот раз я ничего не услышала. Мне нужно увидеть Примата.

— Хорошо, — вздохнул длинным вздохом по-прежнему полный в этой, непонятной для него ситуации, иностранец Мак Какерсен, — и ты поступай так, как считаешь нужным.

* * *

23. Четырнадцатый день на планете обезьянн.


Мичурина похоронили, как полагается, с почестями, то есть с оркестром из дюжины мундиров из местной инженерной части, с прощальным залпом из шести автоматов из той же части, и с Последним Пуском. В общем, все как заведено у обезьянн в таких, нередких в последнее время случаях — гибели обезьянна в дриле, то есть в бою. Родители Мичурина настояли на отпевании — относительно новом или хорошо забытом старом обряде для постимперских русбандов. Не очень-то набожных и плохо разбирающихся в церковных правилах, но потянувшихся к недавно обретенному или попятившихся к не так давно потерянному богу.