— Волнуемся, подруга?

— Отстань.

Выйдя из дверей, они сразу же увидели красный автомобиль, а рядом того "большого", которого зовут Примат, и двух мальчишек, с которыми Шимпанзун уже здоровается, и их отца, обезьянна помельче. Они, столпившись у машины, в ответ дружно и бесстыдно рассматривают обезьяннш. Сегодня последний день занятий, кончился мамкинг, началось лето.

— Нравишься ты ему — жуть! — продолжила словесную бомбардировку Безьянна, не обратив никакого внимания на "отстань". — Стесняется, мужичонка. Бывает же, в наше-то время? — искренне удивилась она

— Перестань.

Они повернули к остановке, и хор обращенных к ним взглядов исчез.

— Мне кажется, и тебе он симпатичен?

— Может быть. Пойдем пешком?


А Семь и Восемь уже в машине и, как и положено, на заднем сидении. Абызн, вырулив на трассу и выдержав вежливую паузу, все же не вспомнил о бесконечности и решил прервать сеанс молчаливого ковыряния в носу чужой судьбы.

— Ну что, неужели проехали?

— Проехали, не надрывайся, — сразу же согласился Примат, не желая говорить на обозначенную в вопросе тему. — Я на повороте выйду.

— Главное — не где выйти, а зачем, — поймал направление мысли друга Абызн. — Так где вы на "сникерсы" купились?

Мальчишки вежливо хихикнули.

— Не заводись.

— А кто заводится? Но послушай: мне жена однажды сказала, так, между делом, в случайном разговоре, что мол, ей всегда во мне нравилось, так это моя авантюрность. Сказала и забыла, а я запомнил, и даже где-то горжусь ее словами. Про себя, понимаешь?

— Правильно сказала, молодец. Иногда и обезьяннши говорят то, что думают, — улыбнулся Примат. — Наболело, видимо? Останови, приехали.

— Останавливаю. Ты только не волнуйся.

— А кто волнуется?

— Я, за ремень безопасности.


Шипанзун издали увидела Примата — вокруг киоска снуют обезьянны, а он выделяется ожиданием, сурово возвышаясь над всеми и решительно блестя узким серебром упаковочного пакета. А заметив, не удивилась и даже обрадовалась тому, что Безьянна ушла и не видит подтверждения своей теории. "Большой" ее не видит — она подошла с другой стороны, и совершенно не задумываясь о тайном родстве пружины и весны, остановилась в двух шагах от высокой и явно неспокойной фигуры с длинной розой в шуршащей обертке — похоже, что наперевес.

А роза предназначена для нее, как месяц назад шоколадки для детей. Все очень просто и, главное, рядом. Наверное, почувствовав ее взгляд, вздрогнула движением широкая спина — и обезьянн обернулся. Теперь дрогнули глаза и в них качнулись степи, а в покачнувшихся степях попадали с лохматых лошадей лихие степняки. Сон, хоть и давнишний, в руку.

Хрустнула цветочная упаковка, ясно что нервно, а ей снова вспомнились "сникерсы" — он растерян, это видно. Но видно и то, что растерянность хорошо поглощается черным цветом глаз, и Шимпанзун отметила про себя, что ей интересно смотреть на это поглощение. Но пауза слишком затянулась — наверное, потому, что он военный и спортивный? Хотя пауза сама по себе тоже интересна, но похоже, что первое слово за ней — иначе он начнет покашливать.

— Здравствуйте, — поздоровалась она, зная, что звучит это немного насмешливо, но обязательно приветливо.

— Здравствуйте, — прозвучали в ответ четкие, но все же медленные звуки.

Опять пауза! Ах да, он же военный и спортивный, а это значит, что пауз должно быть не меньше двух, ну а если одна, то вдвое длиннее.

— Первый шаг, он трудный самый? — решила разрядить обстановку Шимпанзун, понимая, что фраза ее больше похожа на команду "Апорт!".

— Да… это вам, — к Примату вернулось сбежавшее на несколько секунд способность к действиям, правда, еще слабо осмысленным. Но он догадался протянуть ей цветок, который придирчиво выбирал вот только что, в ларьке. — Безусловно, есть волнение.

— Это очень заметно, спасибо.

Кажется, они стали помехой движению и отвлекают обезьянн от покупки газет и сигарет? Квазимодо из степной Пельмении решил похитить обезьяннку-сиротку — вероятно, так думают они? Хотя он не такой уж и Квазимодо, это она слишком, и не так огромен, как кажется со стороны — она достает ему до плеча, но интересно — найдется ли в толпе смельчак, готовый броситься на защиту сиротки и вступить в бой со спортивным монстром? Вряд ли, да и она не сирота, но обратила внимание на пару брошенных любопытных взглядов. А у претендента, похоже, с мыслями снова "брэк" — кажется, есть такой термин. Она слышала это слово в спорткомплексе, когда, и в этом стоит признаться, тайно наблюдала за поединком сейчас застывшего в смущении обезьянна.

— Наверное, я выгляжу смешным? — кажется, догадался о ее мыслях Примат.

— Есть немного, — согласилась она. — Но часто бывает, что последним смеется… кто?

А сама подумала: "Не перестараться бы с границами независимости"!

— Так я вас провожу?

— Угу, — и снова мысль: "Ну наконец-то!". — Правда, идти всего ничего. Вон мой дом, — кивнула она.

— Хорошо, что так поучилось, что вы ко мне подкрались, — не меньше, чем через десять шагов, "из невногу в невпопад" подал голос Примат, а она снова вспомнила слово "апорт", — если бы произошло наоборот, вы бы, наверное, от страха умерли.

— Нет, один раз я уже вздрогнула, — приободрила Шимпанзун влюбленного в нее и от этого отчаяно тупящего обезьянна за попытку тяжеловесной шутки, — сейчас это уже не так неожиданно.

— Я помню, тогда, в дверях, — заулыбался Примат. — Честно признаться, я тоже тогда вздрогнул, слегка.

— Неужели я так плохо выглядела?

— Вы мне нравитесь, — на двадцатом шаге заявил Примат. Они уже почти подошли к подъезду.

— Ого! Я вижу, шок уже прошел?

— Почти, но это действительно так.

— Послушайте, — Шимпанзун остановилась на своем двадцать пятом шаге, — мы с вами разговариваем в первый раз, а уже такие признания. Это даже не интересно. Вы всегда такой решительный? Со всеми?

— Не всегда и уж точно не со всеми. Но бывает, достаточно одного взгляда, взаимного, я имею в виду, и все становится понятно.

— Вы меня пугаете.

— Почти понятно, — поправился Примат, пугая прежде всего сам себя, — иначе, зачем же вздрагивать?

— А бывает — взаимно опасно. Так бывает?

— Бывает. Еще бывает, что некуда бежать.

— Значит, и я вас предупредила, — вышла из двадцать пятого шага Шимпанзун. — А вообще-то завидую я вашей понятливости — мне бы так научиться. Понимать, я имею в виду.

Обезьянн кивнул, видимо, не очень понимая смысл произнесенных ею слов.

Вдруг, неизвестно откуда, вероятно с площади, прилетел и крутанулся быстрый ветерок, и дернув Шимпанзун за волосы, бросил к ее ногам из прошлого года осенний лист. Рябиновый, сухой, подвижный, и почему-то неразвалившийся.

— Смотрите, осенний лист! — удивилась Шимпанзун, и из ее голоса исчезли все издевки и команды. — Откуда он взялся?

— Наверное, ветром принесло, — в свою очередь позабыв о своих глубоких мыслях, озвучил очевидное Примат. — Всю зиму где-то отлеживался, а вот теперь решил полетать.

— В берлоге у медведя?

— У белого.

* * *

11. Зеркальный телескоп.


Как же бывают смешны эти обезьянны, если понаблюдать за ними в зеркальный телескоп. Как легко им удивиться ветру и в нем случайному листу, и при этом не заметить взмаха крыльев взлетающего ангела, перепутать взмах и ветер.

Огромное зеркало телескопа собирает всякие мелочи и фокусирует их на приемной линзе, а компьютер, подчиняясь программе, замечает нужные и фиксирует отсортированный хлам на дискете наблюдателя… О! Разрази меня модем Великого Пуквайдера! Ру, ру, ру… На дискете гениальнейшего из пользователей. Но что там, на дисплее? Пара строчек, их притащила медленная мышь:

Строчка — Примат…

Строчка — Шимпанзун…

Распечатка суеты с указанием маршрутов движения пыли:

Примат после очередной тренировки прискакал в свою квартиру, и видно, в телескоп, что реальное время для него — вперед! Дверью — хлоп, сумку на пол — шлеп, куртку на вешалку — хась. Возбужден! Смешен? Быстр. На кухню — шасть, чайник на огонь — бряц, сам в ванну — плюх.

Шимпанзун дома, и она тоже в ванне, но по-женски полно пены и не интересно — зеркальный телескоп боится влаги и не способен проникать сквозь модную пену. О чем-то задумалась? Почти спокойна, хотя, возможно, это просто та самая спасительная лень.

Примат уже на кухне — тренировка пробуждает зверский аппетит, но на столе лишь чай и огромный сиротский батон со спортивной начинкой, и он приговорен. С аппетитом, как и с талантом, бороться трудно — он обязательно себя проявит.

И Шимпанзун, соответственно, на кухне, и это враки, что обезьянны питаются одуванчиками, и правда, что они едят мясо. Но на столе лишь чай, последний глоток — и посуду в мойку. Да, безусловно, Шимпанзун — решительная обезьянна. А на столе-то что? Ой-ё-ёюшки-ёё — роза, подаренная Приматом. Высокий стебель в узкой вазе.

Примат надевает новую рубашку и — о, ужас — смотрится при этом в зеркало. Недоволен, вот только — собой или рубашкой? А зеркало у него в коридоре.

И Шимпанзун у трюмо, недовольно снимает с себя блузку — не нравится, проблема. Шкаф открыт, а на кресле валяются, в беспорядке — но назовем его художественным и, естественно, небезобразным, еще несколько моднявых тряпочек.

Примат оделся и смотрит в окно. А за окном дорога и тротуар, машины и прохожие, и взгляду не за что и не за кого зацепиться. Взгляд целится в часы — пора.

И Шимпанзун глядит в окно, и надела совсем не то, что примеряла. За окном второй день лета, а на столе роза в породистой, похожей на бутылку вазе, а на руке тикают часы. Пора?