Виолетта Лосева - Два Виктора и половинка Антуанетты

Иногда даже сам себе говоришь: «Я от себя такого не ожидал!».

Хотя… Когда ты делаешь или говоришь что-то несвойственное тебе, все равно это выходит из тебя, значит, продуцировано тобой, подготовлено твоим мозгом, нервами, сознанием и т. д.

Иногда на это уходят доли секунды, но все равно – это ТВОЕ…

А, если «сам от себя не ожидал», то… Это что, взялось с небес? Из космоса?

Ох, Аня, остановись…

Может ты думаешь, что хорошо знаешь себя? Можно ли вообще хорошо знать себя? Знать, как ты поступишь? Знать, что ты почувствуешь?

Наверное, нельзя…

Ведь поступок – это следствие.

А вот знать, как бы мне хотелось бы поступить – наверное, можно. Но это не означает хорошо или плохо знать себя.

Ведь на твой поступок, в итоге, сильно влияют сиюминутные, часто совсем неожиданные обстоятельства, которые очень корректируют твои действия.

Вот Вилли говорит «не думай об этом сегодня, подумаешь завтра»… Но – не получается так…

Раньше, Аня могла «переключить» себя с бесплодного перемалывания того, на что в данное время никак повлиять не могла: косой взгляд подружки, «какой-то не такой» взгляд парня, «уж прямо какой-то ТАКОЙ» взгляд преподавателя…

Наверное, могла еще и потому, что это были мелочи.

«Это я сейчас понимаю… Какие же это были мелочи», – думала Анна.

Женщина, которая никогда толком не могла отделить главное от второстепенного…

Потом проблемы стали серьезнее и «нерешабельнее», и отключиться от них стало гораздо труднее.

Дальше – больше…

Сейчас в жизни Ани были уже и такие вещи, о которых она думала годами…

Кажется, что уже вот-вот…

Ан нет, думай дальше, о Анна, женщина, в жизни которой совершенно неслучайно появились сразу два Виктора, а ты только сейчас поняла, что значит «свежий супчик» в жизни мужчины и женщины.

Стены театра дрогнули, но почувствовала это только актриса «слегка за 40». Она умела чувствовать стены, в которых она находилась.

– Почему страшно? – спросил драматург. На этот раз это был просто вопрос, без всякого подтекста. Драматург просто должен был подать голос после столь долгого молчания и грустных мыслей о словах неуловимой Зи.

– Потому что именно это происходит сейчас, – сказала Антуанетта своему коту, сидя на диване и устраивая поудобнее свои слегка обожженные пятки.

«Потому что именно это происходит сейчас, – подумал кот Антуанетты, наблюдая за тем, как она переключает каналы по телевизору, «ловя» что угодно, кроме новостей.

– Именно это и происходит сейчас, – сказала Елена своему гражданскому мужу, – Политики с мышлением торговцев… Священнослужители с мышлением ремесленников… И так далее…

– Ты случайно не знаешь, куда катится этот мир? – спросила «любимая девушка моего папы» у Василия Ивановича, садясь к нему на колени.

Она любила его, но он этого не знал. Даже случайно…

«Я буду играть воина, – думала Зи, выруливая со стоянки театра, – Я буду играть воина, который борется за справедливость, и никогда не думает о собственной выгоде».

«Странная будет пьеса, – размышлял драматург, – вряд ли получится то, что задумал режиссер… Хотя… Все может быть… Жаль, что не мне пришла в голову эта мысль… Думаю как торговец? О собственной выгоде? Да, вынужден признаться, что это так. Выгода – это не только деньги, но и признание, уважение, восхищение, наконец…»

– Между прочим, я недавно читала, что все индийские программисты – брахманы, – улыбнулась актриса «слегка за 40».

– Сейчас в глянцевых журналах пишут об этом? – съязвил Клим Пятеркин, у которого опять не было денег на такси, – Ты теперь читаешь о программистах?

– Я теперь читаю о брахманах, – приподняла правую бровь актриса «слегка за 40». Она была просто великолепна с приподнятой правой бровью и блестящими глазами.

Ее великолепие особенно бросилось Климу в глаза, когда актриса «слегка за 40» садилась в машину к поклоннику, который ждал ее у служебного входа.

Клим увидел розы на переднем сиденье и, в очередной раз, понял, что эпизод – это особое искусство.

Актриса «слегка за 40» ехала в машине своего верного поклонника, перебирая стебли роз.

– Без шипов? – спросила она поклонника, ни разу не уколовшись.

– Для тебя, – улыбнулся он.

Ей нравилось разговаривать с ним таким телеграфным стилем – без лишних слов. Служа в театре, она слышала каждый день столько лишних слов, что, в конце концов, перестала их и слышать и употреблять. Точнее, использовать…

Если быть еще более точным, то она говорила ровно столько, сколько нужно было для того, чтобы он ее понял.

Остальное не имело значения.

– К тебе? – спросил поклонник.

– Домой, – ответила она.

– Как день? – Ему тоже нравилась такая игра.

– Увы, – улыбнулась актриса «слегка за 40».

– Недостаточно информации, – рассмеялся поклонник, – «Увы» – это как?

– Увы – это значит, что ожидания по поводу дня не оправдались, – пояснила она.

– Почему?

– Просто еще один день, – медленно проговорила она, глядя в окно машины. И была благодарна ему за то, что он не стал больше спрашивать. Она не знала, понял ли он, что она имела в виду. Справедливости ради нужно заметить, что она и сама не совсем понимала, что именно было не так.

Просто… Когда женщине слегка за 40…

Ах, сколько раз она сама говорила знакомым актрисам, подругам и стареющим родственницам – какая чушь! Возраст – это всего лишь несколько цифр в паспорте!

Вас кто-то сильно просит показывать паспорт?

А сейчас…

Вот уже несколько месяцев, как она нашла причину…

Для актрисы это, черт возьми, имело значение…

Если бы она была учительницей или менеджером, работала на радио или выращивала цветы – везде, абсолютно везде, ЭТО не имело никакого значения.

Кроме театра…

И… Совсем не потому, что несколько ее морщинок можно было разглядеть из первых рядов партера… Какая чушь! Она до сих пор могла играть двадцатилетних… Более того, она играла их…

Но… С каждым днем все лучше и лучше понимала, что времени остается все меньше и меньше…

Она чувствовала себя прекрасно… Она была стройнее многих молодых актрис, притом, что они по полдня проводили в фитнес-зале, а она ни разу не делала даже небольшую зарядку по утрам…

Она выглядела на пятнадцать лет моложе своего возраста, а с гримом – и на все двадцать…

На нее обращали внимание тридцатилетние «мальчики» и она, с полным правом, могла просто купаться в лучах славы…

Просто…

Она смотрела на сексапильную Зи, несчастную Лилу, шикарную Антуанетту и еще с десяток других актрис…

Это была она… Несколько лет назад…

И они тоже были ею… Через несколько лет…

И, вместо того, чтобы шушукаться с ними на предмет новой роли или галстука главного режиссера, или, на худой конец, устроить скандал из-за того, что кто-то из них более уверенно пытался занять место на коленях у того же главного режиссера, ей хотелось сказать: «Девочки-девочки, как говорила Джулия Ламберт, я, конечно, и в шестьдесят сыграю лучше, чем вы, но… Помните, что время летит очень быстро…»

Она перестала видеть соперниц в других женщинах… И это пугало…

Она боялась перестать быть женщиной…

Перестать чувствовать себя женщиной…

Чем больше признания и восхищения она получала как актриса, тем меньше она чувствовала, что кто-то ценит в ней главный талант – талант быть женщиной…

Она боялась выглядеть смешной. Хотя комедийные роли ей удавались великолепно.

Актриса, которая одной фразой или ужимкой вызывала грохот смеха всего зала, боялась быть смешной?

Можно ли представить себе что-то более нелепое?

И, тем не менее, это было именно так.

«Нет ничего более жалкого, чем женщина средних лет, которая изо всех сил пытается выглядеть как девочка», – говорила ей пожилая актриса, которая с большими почестями пять лет назад ушла на пенсию.

До последнего дня в театре она гордо и высоко носила свою седую голову и, на правах подруги, учила актрису «слегка за 40» как нужно жить.

– Самое главное для актрисы и для женщины – это умение видеть себя со стороны, – говорила Глафира Николаевна Чарская своей уже далеко не юной коллеге, – Возможно, картинка, которую ты увидишь, тебе не понравится. Но… лучше пусть она не понравится тебе…

– А как же умение посмеяться над собой? – спросила тогда актриса «слегка за 40». Нужно отметить, что и тогда она была актрисой «слегка за 40», как ни странно в этом признаться…

– О-о-о, это самое сложное – увидеть границу, – пояснила Глафира Николаевна Чарская, царственным жестом поправляя седую прядь в своей неизменной прическе, – Одно дело – надеть платье чуть короче, чем положено (да и то, делать это можно при условии, что у тебя идеальные ноги), и совсем другое – завязать два хвостика и надеть рюкзачок с Микки Маусом… Понимаешь разницу?

– Понимаю, – говорила тогда актриса «слегка за 40» глядя на свои идеальные ноги. Ну… по крайне мере, идеальными их считали все поклонники без исключения и костюмеры (с одним исключением, но он был не в счет).

– Да-да, ты правильно мыслишь, – рассыпалась Чарская мелким бисером, – Твои ножки можно будет показывать и через десять лет… Но… сколько ни смейся над собой, невозможно представить мою рожу с двумя хвостиками без сожаления… Понимаешь?

– Понимаю, – Это и в самом деле невозможно было представить.

– А ведь ты знаешь, я могу сыграть кого угодно, несмотря на все прописанные и непрописанные амплуа – от мальчика-подростка до японской гейши. Даже без грима. И мне поверят. Но… Если я буду играть двадцатилетнюю свистушку не на сцене, а в жизни, то… это будет нестерпимо жалкое зрелище… Сколько бы мы ни прикрывали это самоиронией…