Виолетта Лосева - Два Виктора и половинка Антуанетты

Но, конечно, только в плане эрудиции.

– Да, – Лилу как будто отвечала урок, – Неприкасаемые – это те, кто выполнял самую грязную работу: стирку, уборку мусора, работу с глиной, кожей и так далее. Ни к одной касте не принадлежали парии. Они вообще были исключены из всяких социальных отношений, если можно так выразиться.

– ОК, спасибо, Лилу, – кивнул головой главный режиссер, – Оставим пока неприкасаемых и парий и вернемся к четырем кастам – брахманы, воины, торговцы и ремесленники. Ты права, мы немного упростим всю схему, т. к. для того, чтобы подробно разобраться в этих учениях, не хватит всей жизни.

Лилу изящно развела руками, давая понять слушателям, что ей есть еще что сказать на эту тему, но… если вы хотите все упростить, давайте упростим…

– Итак, мы говорим о четырех кастах, – чувствовалось, что режиссер хочет всех подвести к какой-то гениальной мысли, но, как выяснилось, начал он слишком издалека, – А скажите мне, каста – это принадлежность к чему?

Драматург поморщился. Он считал, что правильную последовательность вопросов может выстроить только он сам, а задача главного режиссера – совсем не в том, чтобы подводить актеров к пониманию будущей постановки. Вот если бы режиссер изложил ему, лично ему, весь свой замысел – пусть нескладно и сбивчиво – он, драматург трансформировал бы этот замысел в прекрасное действие, яркие диалоги и многозначительные паузы…

Но, похоже, в данный момент режиссера понимала одна Лилу.

– Исторически сложилось так, что каста – это принадлежность к территории и роду занятий. Но с течением времени стало понятно, что это не только то, чем занимается человек, и занимались его предки. Каста – это и занятие, и мировоззрение, и, если хотите – предназначение, и образ жизни, и образ мыслей, и голос предков и, в конце концов, душа.

– «Хорошую религию придумали индусы…», – процитировал Клим Пятеркин, глядя на Зи, которая сегодня казалась ему еще более недоступной, чем обычно.

– Да, это связано и с переселением душ, – серьезно заметила Лилу, – но, как я понимаю, мы сейчас говорим не об этом.

– Отлично, ты все правильно понимаешь, моя девочка, – сказал главный режиссер, – Итак… Почему касты не могли смешиваться? Почему это было запрещено?

– Во все времена у всех народов цари не женились на служанках, – заметил драматург, продолжая сверлить глазами Зи. В ушах его все еще звучала ее фраза о том, что «давай, в нашей паре безалаберной девочкой буду все-таки я…» Сначала он уцепился за слово «пара», и это его радовало, но когда вдумался в общий смысл фразы, то понял, что радоваться нечему.

Зи упорно не давалась в руки, несмотря на то, что утром на репетиции глаза у нее продолжали быть заплаканными.

– Именно по этой причине я и не спала сегодня всю ночь, – Зи, как будто, услышала мысли драматурга и решила объяснить, что ее красные глаза – это вовсе не результат размолвки с ним, – Царицы тоже не выходят замуж за слуг и ремесленников. И когда я это поняла…

– Браво, Зи, – сказал главный режиссер, который был признателен Зи за то, что она была такой, как есть. Просто – бриллиант театра. Только бы она не разменивалась на третьеразрядных драматургов, которые, так или иначе, все время стремились выйти на первый план. А на фоне Зи у них это никогда не получалось, – Браво, Зи… Итак, ты не спала всю ночь, так как касты не давали тебе покоя… Правильно?

– Неправильно, – откликнулась Зи, – но я не буду спорить.

– Вот и хорошо, – заметил главный режиссер, – о бессонных ночах Зи мы поговорим в следующий раз…

«Вряд ли вам удастся об этом поговорить, – подумал следующий раз, который наступал гораздо реже, чем его упоминали, – Мало кто знает, что следующего раза может и не быть…»

«Это просто такая отговорка, – объяснила бессонная ночь, – Хорошо, что всегда есть «следующий раз»… Ну… хотя бы на словах…»

– Может, наконец, вернемся к делу? – взыграл здравый смысл главного режиссера, – Сколько можно перескакивать с одного на другое? У каждого из присутствующих миллионы мыслей, чувств и ощущений. Ты не можешь учесть все…

– Я должен учесть главное, – ответило за режиссера его второе «я», – если бы они только не перескакивали с мысли на мысль так быстро и так беспорядочно.

– Да, в любой беседе нужно отделить главное от второстепенного, – ответил здравый смысл, – Что же касается беспорядочности…

– А я что делаю по-твоему? – огрызнулось «второе «я» режиссера, – Я и пытаюсь это сделать. Я не хочу им просто дать сценарий. Я хочу, чтобы они пришли к тому же, к чему пришел и я. Пусть каждый придет к этому своим путем.

– Я могу рассказать немного подробнее, – тихо сказала Лилу, – Для того, чтобы глубже понять, почему именно касты не должны были смешиваться… Почему это было запрещено свыше…

«Зря она сняла платье гимназистки и заячьи ушки, – подумал драматург, – в таком наряде все ее речи звучали бы еще более забавно».

«Несчастный человек, – прошипела досада драматурга, противно переползая от горла к сердцу, – ты переполнен тем, что не имеет никакого значения».

Лилу выглядела довольно бледно, поэтому Зи активно закивала ей головой – давай, Лилу, расскажи все, что ты знаешь, тем самым поставив на место драматурга.

Драматург пытался внутренне смеяться над собой. При этом, еще более настойчиво он пытался не терять к себе уважения. В ушах стоял голос Зи, когда она говорила «Милый, если мальчик в 25 лет продолжает играть роль enfant terrible, – это нормально, это забавно, это даже мило… Надеюсь, ты знаешь, что такое анфант террибль… Но! Когда «мальчик» под 50 продолжает играть эту роль, это становится уже не забавным, а просто жалким… Подумай об этом… Стоит ли…»

Эта меркантильная Зи умела сказать слова «стоит ли» таким тоном, что собеседник без труда понимал, что он не стоит ничего в глазах Зи. Даже если наутро она приходила на репетицию с заплаканными глазами…

– Смотрите, это очень интересно, – продолжала Лилу, – Брахманы – это, как я уже говорила, жрецы, священнослужители, цари, то есть те, кто, как бы осуществлял связь земного и божественного. Они доносили законы свыше на землю. И должны были следить за тем, как эти законы выполнялись. Голубая кровь, если ты веришь по-настоящему, накладывала и соответствующую ответственность. Они не просто думали о высоком. Они должны были думать о высоком. Обязаны. Они не могли не думать об этом!

Каста воинов – это общее название для тех, кто заботился о справедливости, порядке, знании, кто искал и находил истину тут, на земле. У них были свои законы. Воин не только имел право убить врага. Он должен был его убить. Иначе он нарушал закон. Он обязан был вмешаться, если видел несправедливость. Для воина грехом было пройти мимо.

Каста торговцев – это прослойка, которая совершала обмен. Для них правильным было думать и заботиться о своей выгоде. Это было ни хорошо и ни плохо. Это было законно и правильно для торговцев. Торговец не мог и не должен был отдать что-то просто так. Иначе, он нарушил бы правила своей касты. Выгода для себя и своей семьи впитывалась им с молоком матери…

Каста ремесленников – назовем это так – это люди, которые создавали что-то своими руками. Им не нужно было много думать, их богатством и гордостью были их умелые руки, которые могли что-то создать…

Главный режиссер смотрел с восхищением на зайчонка Лилу. Она вела именно туда, куда нужно было ему… «Боже, посмотрите вокруг, и вам все станет ясно… – думал главный режиссер, – но откуда все это знает эта девочка? И не просто знает, а умеет так объяснить, что даже такие тертые калачи, как я, вынуждены признаться, что это великолепно…»

– Если бы касты смешивались беспорядочно, – продолжала Лилу, удивляясь, что ее так внимательно слушают, – То результатом было бы не только порицание общества, которое слишком заботится об иерархии… Главной бедой считалось то, что в результате таких смешанных браков рождались дети, которые, например, были воинами по предназначению, но торговцами по мировоззрению и образу мыслей…

– Вы понимаете что это значит? – воскликнул режиссер, целуя руку Лилу, – Воин, который должен защищать справедливость и порядок, думает о собственной выгоде!

Лилу сидела пунцовая как мак, но продолжала «подкидывать» режиссеру реплики.

– А если брахман вдруг женился бы на дочке ремесленника, что, конечно, трудно представить…

– То их ребенок, предназначенный Вселенной для связи земного и небесного, занимался бы каким-то ремеслом. – подхватил режиссер, – Священнослужитель, призванный читать молитву, вдруг был бы склонен шить одежду, например…

– Или учитель, который вдруг стал бы торговать зерном…

– Или врач, который с утра до вечера предавался бы молитвам…

– Или торговец, который, сидя в лавке, начал бы вдруг защищать обиженных…

– Или ремесленник, который вместо того, чтобы варить мыло, стал бы молиться в храме круглосуточно…

– Вы понимаете, что это значит? – еще раз воскликнул режиссер, – Вы понимаете?

– Я понимаю, – сказала Лилу, – И от этого становится страшно.