— Черт! — выругался Берестов.

А я даже порадовалась, а то эта его замкнутая отстраненность и неприязненная холодность начали меня уже сильно напрягать и раздражать.

— Но ты сохранила ребенка, несмотря на то, что была совсем молодая дунька, как ты говоришь.

— Слушай! — осторожно, чтобы не разбить, поставила я бокал на стол — так меня проняло, что аж руки от злости задрожали, — и снова развернулась корпусом к нему. — Если для тебя твое отцовство такая неприятная проблема, то я тебя успокою! Надеюсь, ты понимаешь, что нам с Максимом ничего от тебя не нужно, мы прекрасно обходились без тебя и так же прекрасно будем обходиться и впредь! Я просто посчитала, что обязана тебе об этом сказать, но это совершенно не значит, что ты нам что-то должен и вынужден как-то участвовать в жизни Максима. Обещаю тебе, что больше мы никоим образом не станем проявляться в твоей…

Он резко притянул меня к себе так, что я просто упала на него, и прервал мою пламенную речь поцелуем, сильно прижав к своей груди одной рукой. А я так злилась, что не отвечала на его поцелуй… ровно три секунды, и прижалась к нему сама, и обняла, хотя было очень неудобно, и отдавалась его властному, немного наказующему поцелую, как в последний раз в жизни.

— Зачем это?.. — пролепетала я, несильно хорошо соображая, когда он прервал это чувственное наказание.

— Почему ты не сделала аборт? — глядя мне близко в глаза, спросил он. — Ведь это был самый лучший для тебя выход в той ситуации и самый логичный.

— Я этот вариант даже не рассматривала, — я предприняла попытку освободиться из захвата его руки и увернуться от этого прямого взгляда, но он не отпустил, пришлось давать расширенное объяснение: — Когда я осознала тот факт, что беременна, я сразу поняла, что ни за что не избавлюсь от твоего ребенка. И не потому, что надеялась когда-нибудь с тобой встретиться. На тот момент я тебя вычеркнула из своей жизни, ты словно умер. Но при этом я прекрасно осознавала, что от таких мужчин, как ты, аборты не делают.

— Кто-то делает, — намекнул он на свою бывшую жену, а может, и еще на кого-то.

— Ну, это их проблемы, и им за это расплачиваться.

Он сильно прижал мою голову к своему плечу, придерживая большой горячей ладонью, поцеловал в волосы, прижался к моей голове щекой и чувственным, проникновенным голосом, чуть покачиваясь вместе со мной, сказал:

— Я тебе так благодарен, Славка! Так благодарен! За то, что ты не избавилась от ребенка и родила моего сына.

— А я тебе — за то, что ты дал мне такого замечательного сына, и за то, что спас ему жизнь! — отозвалась я.

Мы посидели так, крепко обнявшись, чуть раскачиваясь, переживая каждый свое, глубоко личное. Он отстранил меня от себя, совсем отстранил, заглянул мне в лицо и, снова становясь жестким и суровым, спросил:

— А если бы не случилась эта авария, ты бы мне так и не сказала?

— Я не хотела говорить. Очень не хотела. Долго думала, размышляла, как лучше для Макса, но именно в тот день, за несколько часов до аварии, решила, что должна сказать вам обоим, что я обязана это сделать, как бы мне лично это и не нравилось, — честно призналась я.

— А откуда ты узнала, какая у меня группа крови?

— Я не знала, доктор сказал, что если у меня вторая отрицательная, а у сына четвертая отрицательная, то сто процентов, что у его отца четвертая. Вот я и рванула к тебе.

— Расскажи мне о нем, — смягчив тон, попросил Берестов.

Я села ровно, снова развернувшись к столу, задумалась, как и что рассказывать человеку о шестнадцати годах жизни его ребенка, о котором он только что узнал. Как?..

— Знаешь, — предложила я, — если тебе еще не надоело это видео, давай посмотрим, а я буду тебе рассказывать.

— Не надоело и еще долго не надоест, — заверил Берестов и тоже сел прямо. — Хорошая идея, только начни сначала, с того, как он родился.

И я начала. Несколько часов подряд мы смотрели нашу домашнюю видеохронику, и я комментировала, и рассказывала всякие забавные истории про Максимку, получалось, что и про себя. Несколько раз мы останавливали запись, убирали со стола, накрывали его заново, Берестов подливал нам вина, больше мне, сам ограничившись тем самым рекомендованным бокалом, но и я выпила ненамного больше его, звонили в больницу, узнавали новости, мама требовала, чтобы я даже не думала приезжать, а как следует отдохнула. Она пока не поняла и не догадывалась, что Берестов отец Максима. Тоже еще предстоит мне объяснение! Охо-хо!

А поздно вечером я попросила тайм-аут.

— Все, хватит на сегодня, — сказала я, останавливая запись.

И что дальше? Тут же влет подумалось мне.

По логике всем отбой: Берестову восстанавливаться надо и слабость у него, мне отдыхать, как наставляла мама, да и интимность вроде бы не укладывалась в этот новый для нас обоих расклад.

Вроде бы? Ситуация, скажем прямо, неоднозначная.

Одно дело, когда мы занимались любовью в прошлый раз, подразумевалось, что мы не были знакомы ранее и что это ничем не обремененная физическая близость двух взрослых свободных людей, которые и встречаются-то лишь ради хорошего секса, без каких-либо обязательств. Другое дело сейчас: я девушка из его прошлого, мать его сына, и, судя по настрою Берестова, в жизни сына он собирается принимать участие, по крайней мере, обозначиться в ней как отец.

А вот на этом месте извини-и-ите. Пардоньте-с получился.

Легкие незатейливые отношения, просто секс с матерью его сына как-то в этот расклад не укладываются, вроде как серьезом пахнет. А кому он нужен, этот серьез? Уж точно не Берестову, да и мне незачем. А по-другому не получается: позанимались любовью и разбежались — «Ну, пока, до выходных! А, кстати, когда там у Максима каникулы, или соревнования, или иное событие…» — и до следующего сеанса любовных утех. Так, что ли? Вот именно, не монтируется как-то.

— Пойду я спать, — сообщила о своих намерениях я и тактично поинтересовалась у хозяина: — Можно мне занять ту же комнату?

— Разумеется, — подтвердил он свое гостеприимство и расширил предложение: — Там еще несколько комнат на втором этаже, посмотри, может, тебе какая-нибудь другая понравится.

— Спасибо, меня вполне устроит та, где я уже спала, — шаркнула ответно ножкой политеса я. — Ну, что, спокойной ночи?

— Спокойной ночи, — ровным тоном пожелал он и спросил: — Дать тебе что-нибудь? Футболку, рубашку? Ты вроде как не экипирована для ночного сна.

Это он правильно заметил. Спать голышом я не привыкла — все-таки сын взрослый со мной живет, а спать в белье неудобно: за ночь бюстгальтер так надавит и натрет — пожалеешь, что вообще имеешь грудь. Ну, а вариант спать в свитере не рассматривается. Я согласилась на футболку.


Я проснулась посреди самой глухой ночи.

Было темно и совсем не по-городскому торжественно и пугающе-бездонно тихо, только где-то далеко лениво лаяла собака, и тусклый, рассеянный свет уличного фонаря, пробиваясь сквозь не зашторенное мной окно, косо ложился на стену.

И какая-то высокая, тонкая печаль пробралась ко мне в сердце и устроилась там, расширяясь и захватывая душу. И продолжала лаять еле слышно собака, и дрожали на стене тени от колеблющихся веток деревьев, дробящих на части свет от фонаря, и хотелось плакать.

По своей, может быть, другой, совсем иной, но неполучившейся жизни, по той оборвавшейся так внезапно и жестоко девичьей любви, по своему несостоявшемуся женскому счастью.

Я не знаю, какие чувства я испытывала к Берестову в данное время, да и не хочу знать, анализировать и пытаться копаться в себе, но одно я знаю и чувствую точно.

Он мне нужен! Прямо сейчас! Необходим! Как спасение от чего-то совершенно непонятного мне!

Я встала с кровати и отправилась искать его комнату. Спустилась с лестницы совсем неслышно, потому что была босиком. Постояла, привыкая к темноте в коридоре. Куда идти? Вроде на втором этаже находились только гостевые комнаты и кабинет, значит, его спальня где-то на первом, скорее всего, через гостиную в другой коридор, из которого он выходил тогда голым и куда я сегодня не заходила.

В гостиной на стене у входа еле-еле светился ночник, почти ничего не освещая, лишь обозначая очертания предметов. Я постояла, прислушиваясь к себе.

Тишина, темень и звенящая печаль окружали меня.

И я так и стояла в одной компании с ними на пороге гостиной не знаю сколько времени.

А потом тихо выдохнула и шагнула вперед.

— Я здесь, — услышала я очень тихий голос Берестова где-то справа от меня, и он шагнул большой темной тенью и встал передо мной.

И в следующую секунду я оказалась в его руках, прижатая к его груди, и вдыхала спасительный запах этого мужчины, смешивающийся с еле уловимым запахом дорогого парфюма, так подходившего ему. Он не целовал меня, просто прижимал к себе, оторвав от пола, и я чувствовала, как стучится в мою грудь его сердце.

И тогда, взяв ладонями за голову, я наклонила его к себе и поцеловала.

И мир стал другим, ограниченным пространством двух наших тел, Берестов оторвался от моих губ, взял меня на руки и отнес в свою спальню.

Он снял с меня и откинул куда-то футболку, подхватив на руки, осторожно положил на кровать и через полминуты накрыл меня своим большим, горячим телом. Мы не шевелились и смотрели друг другу в лицо в мерцающем свете почти не разгоняющего мглу ночника на прикроватной тумбочке до тех пор, пока наше притяжение не стало непереносимым, и тогда он медленно наклонил голову и поцеловал меня.

Мы ничего не говорили, но наше соединение было полно страстной и грустной нежности, словно мы благодарили друг друга, и прощали, и прощались…

Я ушла, когда за окном начало светать и Берестов заснул спокойным, глубоким сном в своей любимой позе на спине, закинув руки за голову. Я долго смотрела на него, а потом, тихо встав с постели, подняла футболку и вышла из комнаты, осторожно притворив дверь за собой. За собой и за всем своим прошлым.