Мы лежали развалившись на диване, подставив под вытянутые ноги оба кресла, что-то бубнил телевизор, который мы почему-то не выключили, а просто убавили звук и болтали о пустяках, и мне в голову пришел этот вопрос.

— А, это отдельная история, — усмехнулся он, — можно сказать, судьбоносная. Вообще-то на спор. Ей-богу, — увидев недоверие, отразившееся у меня на лице, серьезно сказал он. — У моего отца есть близкий друг детства, который для меня всегда был просто дядя Паша. Он, Павел Леонидович, руководил одним предприятием легкой промышленности, которое к концу девяносто шестого помирало в тихой агонии. Ну, и мы с ним как-то заспорили на дне рождения отца, выпили, разумеется, он-то побольше меня, ну и зацепились за развал страны и экономики, и пошло-поехало, и перешло на конкретику, на его завод. А я отчего-то стал его поучать, мол, пришло в упадок оттого, что вы ведете неправильную, устаревшую экономическую политику. Я же себя тогда крутым экономистом считал — все-таки это моя специальность, к тому же уже четвертый год как в бизнесе крутился. Ну, пацан глупый, что скажешь. А он обиделся, завелся, говорит, раз ты такой умный, возьми и спаси завод, давай, садись в мое кресло. А я тоже завелся в ответ — и спасу! Так и доспорились. А когда я в это дело влез, мама дорогая!!! Оказалось, что ни черта я не знаю и вообще полный придурок, что полез в эти дела. И так меня это заело, что я на принцип пошел и принялся раскапывать информацию, что и как делают в подобных ситуациях, тогда же Интернета повального не было — пришлось и в библиотеках посидеть, и где и каким только образом не учиться. Но я это сделал, за два года. И так мне понравилось, я вдруг понял, что это мое и мне офигительно нравится заниматься именно этим направлением. Продал друзьям свою долю в бизнесе, подчистую, и уехал учиться в Гарвард. Ну, а там оброс связями, непосредственно в Гарварде, это основная задача, помимо самой учебы, — обзавестись связями и знакомствами, этакий клуб будущих ведущих бизнесменов. Мне ужасно повезло поработать в одной из самых известных фирм, помогли протежированием друзья. Они там совсем по-другому работают, а у нас здесь своя специфика, менее цивилизованная, скажем так. Ну, а потом вернулся в Россию, годами подбирал команду, по человечку, по бриллианту, можно сказать, и платил им поначалу больше, чем себе, чтобы не разбежались, — они же все специалисты бесценные, их у меня постоянно переманивают. А фиг, не уходят, им со мной интереснее. Злые мы в деле — я и моя команда, — не зря нас стаей кличут. Ну вот так и стал антикризисным менеджером, АКМ, как автомат Калашникова.


Вечером я начала собираться уходить.

— Поехали ко мне в дом, — неожиданно предложил он, наблюдая за моими сборами, полулежа на диване. — Погуляем, там у нас места красивейшие, приготовим рыбу на мангале, у меня классное вино французское есть, отдохнем.

Это было предложение из другой жизни и из других отношений.

И эти его слова, произнесенные с такой легкостью и простотой, послужили некой дверкой, через которую ко мне тут же вернулось благоразумие, покинувшее меня на сутки сладкой «бессознанки», в которую я впала, как в обострившийся приступ прежней хронической болезни, казалось бы, давно излеченной.

— Я не могу, меня Игорь с семьей ждут, — выдвинула я, на мой взгляд, вполне приемлемое оправдание.

Но, видимо, мой тон или что-то еще во мне, в выражении моего лица, в напряженности жеста, сопровождавшего мой ответ, насторожили Берестова, и он, заметно напрягшись, сел ровно на диване и спросил:

— Понятно. И когда мы встретимся в следующий раз?

— Ну-у-у, — неопределенно пожала я плечами, не зная, как и что объяснить.

— Подожди, — он даже встал с дивана и подошел ко мне. — Ты что, хочешь на этом закончить наши отношения? Ты не хочешь, чтобы мы больше встречались?

— Наверное, — с трудом выдавила я из себя и попыталась глупо оправдаться: — Я пока не знаю…

— А что, ты с каждым мужчиной так кричишь от удовольствия и так кончаешь?

Он так сильно, так явно разозлился, что намеренно грубил, и лицо его сделалось жестким, и опасным стал взгляд прищуренных глаз.

— Нет, — спокойно ответила я.

— Вот и я нет! — повысил он раздраженно голос. — И я не понимаю, как можно отказываться от такого фантастического секса и такого совпадения в постели! Мы оба свободные люди, у нас нет партнеров, и мы не любовную интрижку на стороне завели, так какого хрена ты собираешься сбегать?

— У меня давно не было отношений с мужчиной, — стараясь сохранять ровный тон, пыталась объяснить я хотя бы ту часть правды, которую могла ему сказать. — Для меня все это сложно и непросто.

— И что тут такого сложного и непростого? Тем более, если давно не было секса, надо радоваться, что сейчас он есть, да еще такой! — он злился все больше и от возмущения говорил все громче и требовательней. — Как давно? Полгода, год?

— Больше трех лет! — сорвалась я, не удержавшись, и тоже ответила раздраженно.

— Это что, после смерти мужа ты не…? — он не закончил фразу и другим, более спокойным, но все еще напряженным тоном извинился: — Прости. Я не мог знать. Это как-то и предположить трудно при твоей внешности и сексуальности.

— Все это неважно, и зря я тебе сказала, — резко устала я от этого разговора. — Мне пора ехать.

За все время, пока мы одевались в прихожей, ждали лифта и спускались в гараж, Берестов не произнес больше ни слова. И только когда я села в машину и завела мотор, он постучал согнутым пальцем в боковое окно, чтобы я открыла, и, когда стекло опустилось, немного склонившись, чтобы видеть мое лицо, произнес очень холодно и отстраненно:

— Это несусветная глупость. Но, если передумаешь, звони.

И распрямился, и смотрел вслед моей уезжающей машине, засунув руки в карманы джинсов.


Это была точка. Четкая расстановка — сам он ни звонить, ни уговаривать, ни настаивать на продолжении не будет. Теперь это целиком и полностью только мое решение. Сколько может ждать мужчина? Три дня, неделю?

Я не позвоню.

Меня как магнитом тянуло к этому мужчине, как в бедовый омут, неотвратимо и безвозвратно! Если я себе это позволю, если разрешу своим чувствам возобладать надо мной, я пропаду! Для него это просто секс, он сам это четко и ясно объяснил, а для меня и реабилитация за прошлое, и возможность снова любить со всей душевной мощью, и снова почувствовать себя живой, настоящей, полноценной женщиной, наконец! Второй раз я не переживу разрыва с ним, это меня просто угробит как женщину, как личность!

И есть еще Максим! И я понятия не имею, как с этим быть!

Права ли я, скрывая от них обоих правду, и нужна ли кому-то эта правда? И не погребет ли она нас всех под собой, когда все откроется? В первую очередь я думаю о сыне, и только о нем всегда в первую очередь! Как он это переживет и воспримет? А если он узнает не от меня и что я намеренно все от него скрывала? Я не знаю!! Я не знаю, черт побери!!!

Господи, как все было хорошо и спокойно в моей жизни, пока не появился этот Берестов!!!

От переутомления морального, физического и душевного, приехав домой, я рухнула на кровать и проспала тяжелым, черным сном больше пятнадцати часов, пока вернувшийся из поездки Макс меня не разбудил.

— Мамулька, ты чего спишь? — удивился он, обнаружив мать родную в спальне, и забеспокоился: — Ты не заболела?

— Нет, — чувствуя себя совершенно разбитой, села я на кровати. — Просто устала очень за последнюю неделю, вот и заснула как убитая.

Мы пообедали, я без аппетита, еле ковыряясь в тарелке, Макс рубал во все щеки и рассказывал о поездке. А я смотрела на него, гладила по голове, улыбалась его веселым историям и думала, как же мне поступить. Как мне правильно поступить, чтобы не причинить ему ни малейшего вреда? Сказать про отца, познакомить их или лучше оставить все, как есть, и «не будить спящую собаку»?

О, Боже, Боже, надоумил бы!

Макс отправился за компьютер, а я, неприкаянно помаявшись, пощелкав каналами телевизора, послонявшись по квартире, попыталась поработать с документами, которых у меня всегда с собой было в достатке, и в итоге мне даже удалось сосредоточиться и что-то сделать.


Вся следующая рабочая неделя навалилась на меня делами сверх всякой меры, что спасало от лишних мучительных размышлений на тему господина Берестова и всего, что с ним связано. И только ночами меня обуревали воспоминания о том, как мы занимались любовью, и горячая волна окатывала снизу вверх, лишая сна и заставляя желать повторения.

Я старалась не думать о Берестове и о тех возникших проблемах, какими сопровождалось неожиданное его появление в моей жизни. Я так и не смогла ответить себе на вопрос: должна ли я говорить Максимке и Берестову об их родстве?

А однажды ночью, ворочаясь с боку на бок, маясь думами неуютными, в миллион первый раз обдумывая эту непростую дилемму, я вдруг вскочила как ошпаренная от пришедшей в голову мысли:

— Мама дорогая, мы же не предохранялись!!! — и я прихлопнула от ужаса рот двумя ладонями.

Я настолько привыкла, будучи замужем, принимать контрацептивные таблетки, что продолжала это делать и тогда, когда Роман Олегович заболел, и прекратила прием только после его смерти. И я жила в такой глубокой уверенности, что у меня не будет никакого секса, что совершенно об этом не думала и забыла. Я ни на полсекунды об этом не вспомнила!!!

А что, если?!

И, пребывая в близком к настоящей панике состоянии, рано утром я понеслась к знакомому гинекологу, которая, пожав плечами, пояснила мне реальность жизни:

— Милая, прошло всего несколько дней, чтобы что-то определенное можно было сказать, и, милая, прошло уже несколько дней для того, чтобы можно было что-то предпринимать. Хотя, разумеется, мы можем принять некоторые меры, но оно тебе надо — такой стресс для организма — если и повода-то нет. Жди своего цикла.