Я бесконечно благодарна ему за то, какой он меня сделал, что я представляю собой на сегодняшний день, за то, что помог получить самое лучшее образование и невероятно многому научил, за то, что создал из невзрачной серой гусеницы настоящую бабочку, за то, что огранил свой бриллиант!

Я не знаю, кем бы я стала и чего достигла бы без его помощи, руководства и протежирования. Я, разумеется, сделала бы все возможное и невозможное, чтобы чего-то добиться и поднять сына, дав ему достойную жизнь и образование, все бы жилы из себя вытянула, но сделала бы! Но уж точно не за такой короткий срок, не достигнув так быстро столь высокого профессионального уровня и статуса. А если бы мама не поднялась и умерла, вообще не знаю, как бы я вытянула. Справилась бы я, сильная и упорная, но с такими жизненными, физическими и духовными потерями, что на саму жизнь у меня бы сил не осталось. Я не собираюсь мусолить все эти «если» и перебирать варианты, как сложилась бы моя жизнь, — я точно знаю, что без него я бы таких успехов не достигла.

Но каждый день своих одиннадцати лет замужества я платила за эту сделку и за тот расчет, по которому вышла замуж! Каждый день. Все справедливо!


В начале две тысячи девятого Роман Олегович внезапно заболел.

У него обнаружили скоротечный рак поджелудочной железы. Это было не просто шоком для всех нас, это казалось настолько невозможным, что мы не могли поверить! Он всегда внимательно следил за своим здоровьем, занимался спортом, никогда не курил, никогда не злоупотреблял алкоголем, лишь на торжествах и официальных мероприятиях, и порой мог выпить граммов пятьдесят хорошего дорогого конька после тяжелого дня. Он вел здоровый образ жизни и правильно питался: практически не ел жареного, острого и соленого, включал в рацион много свежих овощей, фруктов, свежевыжатых соков и предпочитал мясу рыбу. Он был идеально здоров, бодр, молод — ему было всего пятьдесят восемь лет!

Роману Олеговичу стало плохо во время лекции, коллеги вызвали «Скорую», его срочно госпитализировали, и к тому моменту, когда я примчалась в больницу, врачи уже успели сделать предварительное обследование и поставить диагноз.

— Рак поджелудочной, — скорбным голосом сообщил мне доктор.

— Этого не может быть! — отказалась верить я и принялась объяснять: — Он следит за своим здоровьем, раз в полгода проходит обследование, ведет очень здоровый образ жизни. Может, вы перепутали что-то?

— Мирослава Витальевна, вы же знаете, я Романа знаю давно и дружу с ним, я перепроверил все дважды. Для меня это тоже полнейший шок!

— Что надо делать, Виктор Михайлович? — тут же собралась я.

— Ничего, — развел он руками, чуть не плача. — Рак скоротечный, уже неоперабельный, ему осталось несколько месяцев.

— Нет! — покрутила я отрицательно головой, отступая и от врача, и от страшного диагноза, и повторила: — Нет! Я отвезу его в Германию, в Израиль, скажите куда!

— К сожалению, ему и там не помогут…

Черной тучей безысходности на меня опустилось понимание, что это конец, и отчаяние от невозможности что-то изменить, исправить, помочь…

Последние четыре месяца его жизни были ужасом и кошмаром для всех нас, оставшихся без надежды на выздоровление Романа Олеговича, вынужденных видеть его мучения и стремительное угасание.

Я ушла с работы, отказавшись от всех дел и клиентов, назначив на свое место заместителя, уведомила Игоря о своем решении и осталась с мужем. Роман Олегович настоял, чтобы его поместили в дорогой хоспис, где в палате поставили кровать и для меня, чтобы была возможность постоянно находиться рядом.

Мама и Маргарита Валентиновна приезжали каждый день, возили нам еду, сменную одежду и все необходимое для меня — я практически не покидала госпиталь и отлучалась всего два раза за эти месяцы на короткое время, передоверив заботу о муже Маргарите Валентиновне.

Максим навещал нас чуть ли не каждый день. И первое время, пока Роман Олегович еще мог нормально общаться, они много и долго о чем-то разговаривали, выставляя меня из палаты, играли в шахматы, и Максимка стойко держался, стараясь не показывать, насколько испуган этой бедой. А потом я запретила ему приезжать, не хотела, чтобы он видел папу Ромолега обессиленным, в состоянии полного неотвратимого угасания.

Игорь почернел весь от беды. Я и не предполагала, что он был так привязан к отцу и так его любил, что Роман Олегович так много для него значил.

— Он не был демонстрирующим свою любовь отцом, — откровенничал со мной Игорь, когда Роман Олегович заснул, и, оставив присматривать за ним санитарку, мы пошли пройтись по госпитальному парку, — он был суровым, требовательным, отстраненным и холодным. И когда мама умерла, он даже не заплакал, и я долго обвинял его в этом. Порой мне казалось, что я его ненавижу. Но это прошло, просто однажды я понял, что он не говорит о своей отцовской любви и не выражает ее эмоционально, а проявляет ее делами и поступками. Понял, что всю жизнь отец вел, направлял меня, помогал постоянно и очень много для меня сделал.

Игорь так до конца и не верил, что я искренне уважаю и ценю его отца, и все одиннадцать лет нашей супружеской жизни все пытался уличить меня в корысти и при каждой встрече на семейных ли мероприятиях, на работе ли обращался ко мне со скрытой язвительностью.

Но один раз он неожиданно приехал в хоспис и застал тяжелую для зрелища картину, как мы с нянечкой занимаемся помывкой больного после желудочного «сброса» — это уже под самый конец Романа Олеговича было. Мы с мужем не хотели, чтобы кто-нибудь видел его в таком состоянии, и я пускала посетителей только тогда, когда Роман Олегович был помыт, побрит, причесан, с небольшим макияжем, делавшим его похожим на прежнего, ухоженного и элегантного.

Но Игорь, всегда открыто игнорировавший любые мои бытовые и житейские решения, просто вошел без стука в палату, постоял в полном шоке несколько минут и тихо вышел. И мы оба сделали вид, что этого его появления не было.

За несколько недель до смерти Роман Олегович взял меня за руку и измученным голосом, обессиленным уже шепотом сказал:

— Я так благодарен тебе, Мирослава, за нашу жизнь. Я был очень счастлив с тобой как мужчина, как муж и как твой наставник. Ты моя гордость учителя, и ты моя самая прекрасная любовница в жизни. Я знаю, я был сухарь и эгоист в сексе, но мне всегда хотелось именно такой близости, а женщины ждали и требовали от меня совсем иного, мне повезло только с тобой.

И попросил срочно пригласить Игоря, а когда тот приехал, потребовал оставить их наедине. О чем они говорили, не знаю, но, выйдя из палаты и осторожно притворив за собой дверь, Игорь подошел ко мне, молча взял мою руку, наклонился к ней и поцеловал долгим благодарным поцелуем. И ушел.

На похоронах собралось очень много народа. И вылились они в светское мероприятие с огромными венками и букетами цветов от бывших клиентов и друзей Романа Олеговича, известных и власть имущих людей, которых снимало телевидение.

Мама с Маргаритой Валентиновной, обнявшись, рыдали, Макс тихо плакал, Игорь украдкой вытирал одну за другой бежавшие слезы, и только я так и не смогла заплакать. Стояла у гроба, держала его за руку и смотрела на его лицо, и не могла отойти, пока меня кто-то осторожно не отвел, высвободив его иссохшую холодную кисть из моей руки.

На сороковинах, которые мы отмечали в кафе, заказанном полностью для нас и закрытом для иных посетителей на этот день, я отвела в сторонку Русакова-младшего, теперь ставшего старшим.

— Игорь, через две недели мы съедем из квартиры, вы с семьей можете туда въезжать, я уже поговорила с Мариной.

— Это совершенно необязательно, Слава, — он называл меня так с самого начала, скорее в пику отцу, и чтобы лишний раз подчеркнуть мою незначительность для него, ну а потом привык, наверное. — Мы же не на улице, ей-богу. Маринка с детьми вообще в нашем русаковском доме живут, а я мотаюсь между московской квартирой и загородом.

— Нет, Игорь, — настаивала я на своем решении. — Во-первых, я дала слово Роману Олеговичу, и ты знаешь — никогда не претендовала на эту квартиру, во-вторых, ты его наследник и должен жить там, в вашем родовом гнезде, и, в-третьих, мне это тяжело, там все напоминает о нем, и без него я там жить не могу.

— Я тебе так благодарен, Славка, — вдруг обняв меня, со слезой в голосе сказал он. — За все! За то, кем ты была для отца, за то, что сделала для него, за твою любовь к нему, за то, что была с ним до конца и помогала сохранить самоуважение и внешний пристойный вид, ведь это так много значило для него. И за то, что благодаря тебе за последние годы наша контора вышла на более высокий уровень и стала в три раза больше прежней. И вот за это: «Его наследник должен жить в своем родовом гнезде».

Это было его первое признание меня и для меня со дня нашего знакомства.

А через два дня выяснилось, что Роман Олегович настоял, чтобы «Адвокатскую контору «Русаков» возглавили мы оба, став партнерами и хозяевами, причем ровно в пополаме, никаких пятьдесят один процент, ровно пятьдесят у каждого, аргументировав это цифрами, которые отобразили картину последних лет, ясно демонстрирующую, что основные доходы принесла моя работа. Ну, это понятно — я не разводами занимаюсь и не дележом имущества, а сопровождением международных сделок и тяжб. А это, скажем так, несколько иные суммы.

— Я с отцом согласился полностью, — пояснил Игорь. — И еще до его смерти мы оформили все бумаги. Теперь ты фиг уйдешь куда-нибудь, и мы вместе будем богатеть.

— Давай будем богатеть, — согласилась и я.

За эти три с половиной года через что только мы с ним не прошли и из каких только ситуаций нам вместе не приходилось выпутываться, я имею в виду и рабочие моменты, и житейские — не имеет смысла перечислять. Но странным образом мы стали пусть не родными, но близкими людьми, единственными друг для друга, на кого можно полностью положиться и кто поддержит в любой ситуации. Хотя мы старательно это скрываем и немного играем в конкуренцию авторитетов, характеров и немножко в «кто в доме хозяин?». Я делаю вид, что уступаю ему, а он с удовольствием подыгрывает. И все довольны.