Эльза Вернер - Два мира

— Хочу ли я? Вы оказываете мне незаслуженную милость.

— В таком случае, заслужите. Но нас зовут обедать.

Траудль действительно пришла сама за своей дорогой гостьей, и барон присоединился к дамам. В его сердце невольно пробудилась смелая, безумная надежда. «В таком случае, заслужите эту милость». До этой минуты он не слышал от этой красивой женщины такого тона, не видел такого взгляда. Обычно она обращалась с ним холодно и свысока, как и со всеми остальными.

Залек мечтал иногда о сказочном счастье, которое свалится к нему прямо с неба, но был действительно слишком большим реалистом, чтобы верить в осуществление подобных желаний. Ему ли мечтать об этом, нищему авантюристу, уже двенадцать лет борющемуся с нищетой и лишениями? Но ведь кто-нибудь выиграет же этот приз, это миллионное богатство вместе с рукой дочери Вильяма Морленда. Кто-нибудь? А ведь он, Дитрих Залек, все же потомок старинного дворянского рода. Это все, что оставалось у него от прошлого, но это могло быть принято в расчет, если бы графиня Равенсберг надумала вторично выйти замуж.

Под одним из лесных великанов, которых пощадили, чтобы сохранить тенистый уголок около дома, сидела Траудль и смотрела за своим потомством, резвившимся на лужайке. Маленькая Алиса делала первые попытки ходить при усердной помощи братьев. Непоседливые мальчики относились к ней со снисхождением, имевшим в себе что-то рыцарское. Они взяли сестренку за руки и учили ее ходить. Однако малютке это скоро надоело, она шлепнулась на землю и начала ползать с самым довольным видом. Братья немедленно составили ей компанию, изображая диких зверей, и все трое с визгом возились на траве.

Траудль разговаривала со стоявшим рядом с ней Гофштетером, читая ему нравоучение, не производившее, к сожалению, особенного впечатления. Маленькая златокудрая Труда превратилась в очень энергичную женщину, командовавшую всем домом, причем ферма и ее обитатели чувствовали себя под ее началом очень неплохо.

— Я прошу тебя быть повежливее, — закончила она свою речь, — графиня Алиса — наша гостья и дочь Морленда, которому мы многим обязаны. Ты это отлично знаешь.

— Но ведь я делаю все, что требуется, — проворчал Гофштетер, — я всегда здороваюсь с ней как следует.

— Но зато с каким угрюмым видом, совсем по-медвежьи! И при первом ее появлении ты немедленно исчезаешь. Неужели, по-твоему, она этого не замечает?

— Нет, не замечает, потому что для графини наш брат совершенно не существует, и, прослужив верой и правдой своим господам целых тридцать лет, все-таки останешься в ее глазах слугой и больше никем. Державный властелин, мистер Морленд, поступает точно так же, а еще называет себя свободным американцем и хвалится демократическими убеждениями. Черт бы побрал всю эту чванливую компанию!

Траудль смутилась, потому что в этих словах была большая доля правды. В доме Гунтрамов Гофштетер пользовался всеми правами семьянина, и с ним обращались как с дядюшкой, но для графини он оставался прежним лесником, и она не обращала на него внимания. Труда все же неодобрительно отнеслась к словам старика и сказала с укором:

— Это отвратительно! И не стыдно тебе, Гофштетер?

— Чего мне стыдиться. Я еще в «Совином гнезде» говорил вам, что графине нужен человек, который хорошенько прибрал бы ее к рукам. Бедный граф Бертольд не сумел сделать этого, да и Залек тоже вряд ли справится, хотя в настоящее время с ним обращаются поразительно милостиво. Слишком уж он покорный слуга, а этого графиня не выносит. Ей нужен человек, который бы ею командовал и не интересовался бы ее деньгами, одним словом такой, который вполне подчинил бы ее себе. Боже великий, если бы мне только дожить до этого! Мне кажется, я с радостью стал бы вверх ногами.

В этот момент в саду показались Гунтрам и Зигварт, и мальчики кинулись к ним.

— Где вы были все утро? — спросила их молодая хозяйка. — В лесу?

— Нет, мы осматривали маисовые[4] поля и другие посевы. Я проникаюсь все большим уважением к Адальберту и к вам, дядя Гофштетер, — сказал Герман. — Если будет так продолжаться, то к тому времени как дети подрастут, ваша ферма будет представлять целое состояние. Тогда вы передадите хозяйство им, а сами будете жить на проценты.

— Дай Бог, чтобы так было! — весело сказал Адальберт. — А пока надо усиленно работать. Я надеюсь, Герман, вскорости уплатить тебе остальную часть своего долга.

— Если тебе уж так не терпится, то пожалуй, хоть мне эти деньги не нужны.

— Вполне верю. Музей принес тебе изрядную сумму, да, кроме этого, сколько ты еще заработал проектами и планами. Но где же графиня? Все еще не вернулась с охоты?

— Они хотели вернуться к обеду, — ответила Траудль, — но Залек, наверное, опять начал разыскивать всевозможные следы. У него прирожденная страсть к охоте.

— Ну, тут дело, кажется, не в этой страсти, — шутливо заметил Адальберт. — Ему хочется подстрелить отличную дичь, но она нелегкая добыча. Впрочем, кажется, счастье наконец улыбнется ему.

— Я не понимаю Алисы, — задумчиво сказала Траудль. — Когда она была у нас в последний раз, Залек был уже здесь и часто провожал ее на охоту. Он хороший охотник, и ей было очень удобно иметь его своим компаньоном, но вообще она казалась равнодушной и недоступной, а теперь обращается с ним так, что у него поневоле рождаются разные смелые надежды.

— Я, право, не обратил на это особенного внимания, впрочем, не думаю, чтобы мистер Морленд одобрил подобную партию.

— Морленд прежде всего хочет, чтобы его дочь снова вышла замуж, желает этого давно, — заметил Гунтрам. — Что будет с его громадным состоянием, если Алиса останется вдовой и бездетной? Он, конечно, метит на первых европейских аристократов, но если Алиса серьезно захочет чего-нибудь, то он уступит ей. Она привыкла настаивать не только на своих желаниях, но и на своих капризах. В конце концов Залек тоже из старинного дворянского рода. Она поменяет графский титул на баронский, а Дитрих в качестве владельца равенсбергских поместий будет играть более выдающуюся роль, чем Бертольд. Во всей этой истории я не вижу ничего невероятного.

Зигварту, по-видимому, наскучил этот разговор. Он вдруг встал и коротко сказал:

— Пойдемте к детям, дядя Гофштетер!

Последний с готовностью согласился.

— Вам придется волей-неволей привыкнуть к этому, — насмешливо проговорил он, идя рядом с Зигвартом. — У нас все вращается около графини, когда она здесь, у них нет других интересов и других разговоров. Она здесь всем распоряжается.

— И кончит тем, что остановит свой выбор на счастливом рыцаре, который торопится ковать железо, пока горячо. Его спекуляция удастся ему.

— Может быть. Вот и вы, Герман, избегаете ее. Я это отлично заметил, и мне кажется, что она гневается на вас за это. Мы с вами не позволим собой командовать. Мы мужчины и не способны гнуть шею, но ведь нас только двое и есть.

Герман не ответил, потому что дети полностью завладели его вниманием.

Между тем по лесной дорожке, проложенной к ферме из участка, купленного Морлендом для охоты, ехали верхом графиня Алиса со своим спутником. Великолепные верховые лошади шли шагом, а на некотором расстоянии за ними следовали берейтор и негр с трофеями. Залек очень выигрывал на лошади. Он был смелым наездником и явно наслаждался, сидя на благородном животном, повиновавшемся малейшему движению повода. Он говорил о своих семейных обстоятельствах с такой откровенностью, которая казалась несколько удивительной при его обычной замкнутости.

— Да, моему брату тоже выпала нелегкая доля. Он не мог удержать за собой родовое имение и не имел права продать его, оно было майоратом и потому было отдано под опеку. Ему предоставили право жительства в Роткирхене и назначили небольшую пожизненную ренту, которой едва хватает ему и его семье на самое необходимое. Он сидит в имении, где был прежде полновластным господином, смотрит, как хозяйничает управляющий, ставленник его кредиторов, и молчит. Его сын получит когда-нибудь майорат, но сам он вряд ли доживет до того времени, когда долги будут погашены.

Казалось, Алиса слушала его с некоторым интересом и вдруг спросила:

— Это и вам стоило военной карьеры?

— Конечно! Я полностью зависел от брата, а когда он разорился, то и я вместе с ним вылетел в трубу. Гунтрам оказался счастливее меня, у него нашлись друзья и покровители, и он мог с честью и по своей воле уйти из полка, а меня на это вынудили. Я не мог больше оставаться на родине и отправился на чужбину, «на горе и нищету», как говаривалось в старину, и на себе испытал, что в этих словах есть большая доля правды.

Алиса окинула его пытливым взглядом. Ей, избалованной богатством, была непонятна подобная судьба, но ей нравилось, что Залек не пытался скрывать от нее свое положение, а непринужденно рассказывал о себе как о неудачнике, кем и был на самом деле.

— Вы останетесь у своего друга? — спросила она.

— Нет! Он предложил мне остаться у него под предлогом, что я могу быть ему полезен, но я вижу, что он и Гофштетер отлично справляются с фермой и что третий тут совершенно лишний, а мне не хочется быть этим лишним. Месяца два я еще мог пользоваться гостеприимством моего бывшего товарища, но дальнейшую милостыню не могу принимать от него. Недели через две я куда-нибудь уеду. Я всегда кое-как выпутывался, а если на этот раз не удастся, то, по крайней мере, будет конец. Кто, как я, привык играть ва-банк[5], тому решительно все равно прожить несколькими годами больше или меньше.

— Обратитесь к моему отцу, — быстро прервала его Алиса, — я скажу ему про вас.

— Благодарю вас, графиня, но я прошу не упоминать ему моего имени.

— Я вас не понимаю.

Залек улыбнулся, но в этой улыбке было столько же горечи, сколько и в его словах.