— Нет, да и вам незачем представляться таким сердитым, я вас лучше знаю и уверен, что моя просьба уже исполнена. Я это уже давно прочел в ваших глазах. Вы позволите мне поблагодарить вас?

Морленд, внутренне бесясь, ничего не ответил, но не спускал глаз с молодого человека, а затем вдруг спросил:

— Почему вы не едете со мной?

— Потому что мое отечество призвало меня к делу, и я не имею права отказываться от него. Итак…

— Зайдите ко мне в четыре часа, мы поговорим.

Зигварт радостно вздохнул, он был уверен в победе.

— Позвольте мне проститься с вами, — обратился он к коммерции советнику, — меня ждут со страхом и надеждой, а в таком случае минуты кажутся часами.

— Идите к Адальберту, — серьезно проговорил банкир. — Он нашел в вас хорошего адвоката.

Зигварт подошел к американцу и с безмолвной благодарностью протянул ему руку.

После ухода Германа Морленд спросил вполголоса:

— Что ты скажешь об этом человеке?

— Скажу, что этот человек окончательно покорил тебя, а это нелегко сделать. Сознайся, Вильям, ты до сих пор не можешь примириться с тем, что должен отказаться от него?

— Кто тебе сказал, что я от него отказался? Я еще никогда в жизни не отказывался от того, чего хочу.

— Ну так это будет впервые. Теперь, когда Зигварт добился огромного успеха, попробуй-ка оторвать его от дела! Ты можешь предложить ему целое состояние, и он все-таки останется здесь.

— Да, деньгами его не возьмешь, не возьмешь, пожалуй, и честолюбием, потому что все его честолюбие сводится к тому, чтобы служить своей милой Германии. Но я знаю, против чего не устоит даже его упорство и перед чем он неминуемо сдастся. Очень возможно, что я скоро произведу над ним этот опыт. Ты не понимаешь? Впрочем, это еще не настолько вызрело, чтобы говорить о нем.

В тот же самый день Морленд зашел к своей дочери и рассказал ей о том, что произошло на вилле Берндта. Графиня не удивилась этим новостям, так как Траудль уже многое ей рассказала. Раз речь шла о спасении Адальберта, она не знала страха даже перед холодной и гордой Алисой и, все рассказав ей, попросила ее помощи. Морленд узнал об этом от дочери.

— Ишь ведь какова эта маленькая баронесса! Все думали, что она только и умеет, что играть в куклы, — насмешливо заметил он, — а она ночью бежит к своему поручику и проводит с ним столь романтическую встречу. Но ты, разумеется, не поверила в револьвер и трагический исход?

— Нет, я верю и тому и другому, — решительно ответила Алиса.

— Глупости! Он-то мог серьезно отнестись к этому делу, потому что у него не было другого выхода, но семнадцатилетняя девушка вряд ли может серьезно думать о смерти.

— В ней есть что-то такое, о чем мы и не подозревали. Я убеждена, что она пошла бы на смерть с любимым человеком и разделит с ним жизнь, какова бы она ни была. Я обещала от твоего имени помочь ей, а если ты не хочешь этого, то помогу сама. Они должны быть счастливы.

— Не собираешься ли ты играть роль ангела-хранителя этой нежной парочки? Но эту роль уже взял на себя Герман Зигварт. Невозможный человек! Впервые в жизни получил маленький капиталец и немедленно расшвыривает его ради сына человека, обманувшего его.

— Но ты не допустишь этого? Ты внесешь эти деньги?

— Нет, да и тебе не советую. Зигварт настоит на том, что однажды вбил себе в голову. Он ответит тебе, что это тебя не касается и что он сам хочет спасти своего друга. Но вот в чем он прав: он просит для него не денег, а работы. В этом Гунтрам нуждается больше всего. Пусть он узнает, что у нас, в Америке, не только весело живут, но умеют и работать. Со временем выяснится, что из него выйдет. Но довольно об этом. У тебя есть известия из Равенсберга?

— Бертольд писал мне третьего дня. Он снова пытался переубедить меня.

— Это совершенно напрасно. Он отлично знает, что мы никогда не отступим от своих желаний. Сегодня истекает назначенный срок. Он не приехал, следовательно, дело решено.

Алиса быстро, с недовольным видом подняла голову.

— Он не может приехать, не может принять твое условие. Отказаться от владения Равенсбергов, формально отречься от отца, выплачивать ему ежегодно пенсию, так позорно обойтись со стариком он не может.

— Но ты уже была согласна на эти условия, — возразил Морленд. — Я действовал только от твоего имени. Во всяком случае, я того мнения, что лучше как можно скорее окончательно разорвать то, что оказалось непрочным.

— Но ведь на самом деле ты наносишь тяжелое оскорбление моему свекру.

— А знаешь ли ты, что он сделал со мной? Знаешь ли ты, что я выслушал от него во время последнего разговора? Граф знал, что было поставлено на карту, и осмелился говорить, что мы только жалкие торговцы, годные лишь для того, чтобы позолотить своими деньгами обветшавшую графскую корону, и что мы должны были считать за величавшую честь возможность породниться с Равенсбергами. Когда мы дошли до этого пункта, я просто-напросто ушел от него. Но он раскается в этом!

Алиса не возражала. Ее самолюбие тоже было уязвлено этими словами.

После короткого молчания Морленд снова заговорил:

— Теперь главный вопрос в том, решилась ли ты на развод.

— Да, — холодно и решительно ответила молодая женщина.

— Хорошо. Тогда все останется как было решено. Мы устроим свой отъезд, и ты поедешь со мной в Нью-Йорк. Оттуда ты откажешься вернуться к мужу, и он начнет дело о разводе. Относительно твоего состояния не приходится делать распоряжений, так как, согласно брачному контракту, все права на него у тебя. Как только с разводом будет покончено, мы передадим кому-нибудь закладную на Равенсберг, чтобы застраховать себя от неприятностей. Мы не ответственны за поступки других людей, и они могут сами постоять за свои права.

— А Бертольд? — спросила она. — Я не хочу отягощать его дальнейшую судьбу.

— Бертольд получит отступную с тем условием, что он не только не будет задерживать развода, но, напротив, будет способствовать его скорейшему окончанию. Тогда через полгода все может быть закончено.

Они говорили о разводе таким же холодным, деловым тоном, каким говорили три года тому назад о браке. Ни отец, ни дочь не придавали значения разрушению семьи, имя которой носила графиня. Они пользовались правом сильного, считая его справедливым.

— Итак, ты согласна со мной. — Морленд встал. — Во всяком случае, ты ведь сохранишь имя и титул Равенсбергов, пока не вступишь в новый брак. Ничего невероятного в этом нет. Тебе всего двадцать два года. Но, впрочем, время покажет. А теперь мне пора, сейчас четыре часа, а я назначил это время Зигварту.

Молодая женщина молча смотрела в окно. Отец подошел к ней.

— Алиса, с каких это пор у тебя завелись от меня тайны? Прежде между нами была полная откровенность.

— Тайна? Я боюсь, что для тебя это уже не тайна.

— Нет! Вы оба выдали себя тогда, когда он принес тебе известие о своей победе. Тогда я понял, почему ты так скоро согласилась на развод. Но ясно ли ты осознаешь, какую жертву приносишь человеку, которого еще месяц тому назад никто не знал.

— Но которого скоро узнает весь мир! — горячо воскликнула Алиса. — Если бы я и сомневалась в этом, то ты сам доказал мне это своими словами, папа! Ты сам теперь не возражаешь и не противоречишь тому, что прежде считал невозможным.

— А ты сама считала это возможным три года назад? Я сам начал свою жизнь с нуля, как теперь это делает Зигварт, но он не умеет наживать проценты на своем таланте, его надо этому научить, и тогда он сумеет добывать золото. Во всяком случае, он человек с будущим, а это имеет для него решающее значение.

— И для меня тоже. Что касается настоящего, то пусть он на это время довольствуется дочерью Вильяма Морленда.

— А ты уверена в его любви?

— Да, — с торжествующей уверенностью ответила Алиса.

— Тогда надо дать ему понять это, до сих пор он видел в тебе только графиню Равенсберг и не мог думать, что ты скоро будешь свободной. Но знаешь, Алиса, он не будет покорным, податливым мужем. Это равенсбергская кровь.

— Что это значит, папа? Ты уже раз сделал мне такой же туманный намек. Мы говорим не о Бертольде.

— Нет, но о сыне давно уже умершего старого лесничего Зигварта. Герман не похож на старика-лесничего, но не бросилось ли тебе в глаза другое сходство? Вспомни его энергичный профиль, лоб и глаза. Они точь-в-точь напоминают чьи-то другие черты.

— Отца Бертольда! — воскликнула Алиса, — ты говоришь про него? Ты знаешь?..

— Я ничего не знаю, — прервал ее Морленд, — я только делал предположения и напал на верный след.

— Он это знает? — тихо спросила Алиса.

— Возможно, но ничем не показывает. Во всяком случае, для всех он есть и останется Германом Зигвартом, который, на свое счастье, родился и вырос в скромных условиях. Будь он на месте Бертольда, он походил бы на старика-графа и тоже был бы уверен, что все должны преклоняться перед ним. Теперь он научился работать, жизнь для него была тяжелой школой и сделала его способным постоять за себя. Но темперамент и характер он всецело унаследовал от отца. Вредит это ему в твоих глазах или нет?

— Нет, — с глубоким вздохом сказала Алиса.

В эту минуту им доложили о приходе Зигварта.

— Попросите его в мой кабинет, — сказал Морленд и снова обратился к дочери: — Ты позволишь ему проститься с тобой? Судьба еще в твоих руках. Ты приносишь в жертву графскую корону и старинное дворянское имя. Не будешь ли ты потом раскаиваться в этом?

— Никогда! — страстно воскликнула она. — Для меня уже нет выбора. Я хочу быть, наконец, счастливой.

— Тогда я пришлю его к тебе.

С этими словами Морленд вышел из комнаты и отправился к человеку, будущее которого было только что решено им и его дочерью.