— Именно выдрессировать! Только я чувствую, что Траудль не поддастся этой дрессировке. И не кажется ли тебе, что большое счастье расти свободной, вольной и счастливой? Мы оба никогда этого не испытали. Ты воспитывалась в лучшем учебном заведении, я рос слабым, болезненным мальчиком, которого постоянно берегли и холили. В таких случаях о свободе нет и речи.

— Возможно, что ты и не справился бы со свободой, бедный Бертольд! — иронически-сострадательно заметила Алиса.

Он стиснул губы, не желая показать, что оскорблен этими словами, и переменил разговор.

— Нельзя сердиться и на ласковое обращение Траудль с лесничим, — сказал он, возвращаясь к прежней теме. — Он носил «свою баронессочку» на руках, когда она не умела еще ходить, когда же с его господами случилось несчастье, он, по своей сердечной простоте, предложил помочь им всем, что имел. У Гофштетера никогда не было ни жены, ни детей, он был всегда очень неприхотлив, ограничивался самым необходимым и в тридцать лет скопил себе маленький капиталец. Когда Гельфенштейны обанкротились и имение было назначено к продаже с аукциона, Гофштетер явился к барону, положил перед ним несколько расписок сберегательной кассы и чек государственного банка и спокойно сказал: «Вот, господин барон, все, что у меня есть, может быть, этого будет достаточно? И если даже все это пойдет к черту, мы все-таки попытаемся выкарабкаться».

— Что же, барон взял эти деньги?

— Конечно, нет! Да и вся сумма была бы каплей воды, упавшей на раскаленный камень. Но лесничий непременно хотел отдать все скопленное тяжелым трудом и был просто безутешен, что ему этого не разрешили.

Молодая женщина задумалась. Она случайно заглянула в совершенно другой мир, которого не понимала. Почтительная, прекрасно вымуштрованная прислуга в ее доме в Нью-Йорке менялась довольно часто и заботилась лишь о том, чтобы чем-нибудь поживиться в богатом доме. Господа знали это, но допускали, потому что были бессильны что-либо изменить.

— Ты ничего не имеешь против того, чтобы мы сделали небольшой крюк? — спросил Бертольд. — Мне хотелось бы заехать в лесничество и переговорить со старшим лесничим. Я там выйду, а ты поезжай дальше.

— Нет, я лучше пройдусь пешком, — возразила Алиса. — Папа говорил вчера, что пешеходная тропинка очень красива.

— Она действительно красива, но тебе придется идти по ней около часа, а не можешь же ты совершенно одна…

— Почему? Разве ваши леса не безопасны?

— Вполне, но папа будет недоволен, если ты без провожатого…

— Нет, уж позволь мне поступить по собственному желанию, — твердо прервала молодая женщина.

Доехав до лесничества, оба вышли из экипажа. Лошади остались ждать молодого графа, а его супруга пошла одна по лесной дорожке. Стояли прекрасные жаркие дни. Все в чаще замерло, только изредка раздавалось и опять смолкало птичье щебетанье. Казалось, все задремало и застыло в эти знойные часы.

По узкой тропинке, пересекавшей равенсбергский лес, шел Зигварт. освободившийся на несколько часов от своих занятий, чтобы почувствовать себя «человеком». В Эберсгофене ему отравляли жизнь придирками, и ему приходилось платить за свою неуступчивость и за то, что он особенно рьяно выражал ее по поводу стройки, дороговизна которой и так заставляла охать отцов города. Зигварт уже несколько раз пытался бросить место, на которое смотрел как на тяжелое ярмо, но куда ни обращался, нигде не мог получить места. Приходилось, скрепя сердце, покориться. Погруженный в мрачные мысли, он не обращал внимания на окружающую его природу. Свернув на более широкую дорожку, он чуть не наступил на какой-то маленький предмет, лежавший на земле. Он нагнулся и поднял его.

Это была очень изящная записная книжка с монограммой и золоченым карандашом. На первых страницах были какие-то заметки на английском языке, а в боковом карманчике лежало несколько визитных карточек, на которых под графской короной значилось: «Графиня Алиса фон Равенсберг».

Кладя находку в карман, чтобы занести ее в лесничество, Зигварт заметил шагах в ста даму, гулявшую, по-видимому, в полном одиночестве среди лесной глуши. Она была высокой и стройной, по осанке, туалету и большой шляпе со страусовыми перьями в ней легко было узнать даму из высшего общества.

«Не сама ли это графиня? — подумал Зигварт. — Тем лучше, я могу немедленно возвратить ей книжечку».

Он ускорил шаги и через несколько минут нагнал Алису. Она обернулась — перед Зигвартом стояла незнакомка с горного озера.

Оба сразу узнали друг друга. Несколько минут они молчали, потом Зигварт вынул из кармана книжку и произнес:

— Позвольте узнать, не вы ли потеряли эту книжку? Я только что нашел ее в лесу.

Молодая женщина быстро взглянула на протянутую ей вещь.

— Да, это моя книжечка. Но… кажется, что мы видимся уже не впервые.

— Мы виделись два года тому назад в Швейцарии.

— Помню, на горном озере. А теперь встречаемся в лесах восточной Пруссии.

— Да, в совершенно другом уголке Европы, — сказал Герман. — Прошу прощения, что прочел визитную карточку, но я считал себя вправе выяснить, кому принадлежит моя находка.

Алиса, взяв книжечку, сказала обычным холодным тоном:

— Мне хвалили красоту этой тропинки, а так как и вы, вероятно, гуляете, то… — и она легким движением руки пригласили архитектора составить ей компанию.

Он принял приглашение с несвойственной ему застенчивостью, встречу в Швейцарии он редко вспоминал и, вероятно, окончательно забыл бы ее, если бы она случайно не была связана с воспоминанием о горном озере, очаровавшем его тогда своим величественным уединением.

Итак, это была графиня Равенсберг! Зигварт не понимал, почему это известие так неприятно поразило его. Не все ли ему равно? Но он не мог преодолеть неприятное ощущение и молчал, предоставив ей начинать разговор.

— А как вы сюда попали? — спросила Алиса, когда они медленно пошли по тропинке. — Вы ведь говорили, что живете в Берлине.

— В то время я еще жил в Берлине, но в зависимости от того, где я найду себе работу, я должен и жить там. Я ведь не принадлежу к высшему обществу и должен пробивать себе дорогу собственными силами, а вы из тех кругов, где не имеют понятия о тех, кто борется с трудностями жизни.

Слова были вполне почтительны, но в тоне звучала та же скрытая насмешка. Алиса поняла его и, с негодующим видом подняв голову, ответила:

— Мой отец всем обязан исключительно только себе. И он когда-то был «внизу», и только труд поднял его на высоту и сделал могущественным.

Зигварт с изумлением посмотрел на нее. Он не знал, как Морленд приобрел свое богатство, но был уверен, что графиня Равенсберг вместо воспоминаний о прошлом своего отца постарается поскорее позабыть о нем. В глазах Зигварта эта молодая американка, купившая себе на отцовские деньги немецкую графскую корону, не могла претендовать на особенное уважение.

— Мистер Морленд может гордиться результатами своего труда, — возразил он, — но не всякому выпадает счастье найти свое дело, в котором он может утвердиться и дойти до процветания.

— Мой отец создал себе карьеру сам. Где есть воля, там найдется и путь — говорит наша американская пословица. Но не всякий умеет хотеть.

В последних словах звучало легкое пренебрежение, Зигварт выпрямился и с ударением сказал:

— Я хочу!

Пораженная Алиса ничего не ответила. Она не раз слышала эти слова из уст своего отца, но здесь они прозвучали особенно впечатляюще. В этом «я хочу» слышалась железная энергия.

— В таком случае найдется и путь, — наконец сказала она, смущенная странным оборотом, который неожиданно принял разговор, совсем как и в прошлый раз.

Они и тогда говорили о самых незначительных вещах, но она натолкнулась на такой характер, с каким до сих пор ей не приходилось встречаться. Эта мысль невольно промелькнула в ее голове и поразила ее не меньше только что услышанных здесь надменных, гордых слов. И она даже не знала, кто этот человек и что он из себя представляет!

— Наша встреча была мимолетной, — снова начала она, — мы расстались, едва успев познакомиться. Это не должно повториться. Вы знаете мое имя, могу я узнать ваше?

— Я архитектор Зигварт и работаю в Эберсгофене.

Алиса отшатнулась, ее лицо стало ледяным, и она в безмолвном удивлении смотрела на архитектора.

Он понял ее молчание и медленно произнес:

— Вы, по-видимому, знакомы с моим именем, графиня? Может быть, вам уже называли его?

— Да! — жестко ответила Алиса. — В связи с именем Гунтрама?

— Да! — и Алиса отошла от Зигварта еще дальше, как будто одна его близость была уже ей оскорбительна, и смерила его с головы до ног презрительным взглядом.

— Предоставляю вам судить как вам угодно, — произнес Зигварт, глаза которого загорелись гневом. — Но иногда можно и ошибаться. Смею спросить, угодно ли вам и теперь, чтобы я проводил вас?

Его слова прозвучали с язвительной горечью.

— Благодарю вас, господин архитектор!

Алиса надменно кивнула головой.

— Имею честь засвидетельствовать вам свое почтение, графиня.

Зигварт пошел обратно прежней дорогой, но вскоре остановился и оглянулся.

Графини уже не было видно, она скрылась за поворотом дороги, очевидно, торопясь уйти от него подальше. Лицо Германа покрылось смертельной бледностью. Значит, и здесь его уже успели оклеветать и очернить! Стоило ему назвать свое имя, чтобы от него тотчас отвернулись. Конечно, в доме Берндта говорили о нем и Гунтраме и тоже осудили, не выслушав. Старая песня!

В голове Зигварта роились отчаянные мысли. «Где есть воля, найдется и путь?» Вот он хотел самостоятельно устроить свою жизнь, пробить себе дорогу, не щадил энергии, а в результате — лямка, которую он ежедневно тянет в Эберсгофене. Нет, все-таки лучше уйти куда глаза глядят. Но тут в нем проснулся прежний протест: он должен заставить всех поверить ему! Да, всех, и эту графиню, стоявшую перед ним с презрением в гордых, холодных глазах, отшатнувшуюся от него, как от прокаженного…