Ее взяли в театр так легко, что Софья даже приняла происходящее за розыгрыш. Спросили, кто она, где училась пению, в каких спектаклях играла, имеются ли рекомендательные письма. Последних у Софьи не было, но когда она сказала, что училась в Неаполе у Паолы Росси и дебютировала в «Театре Семи цветов», а после этого еще спела арию Виолетты, — первую, сложнейшую, написанную для хрустального колоратурного сопрано, — ее сразу же взяли во второй состав и назначили жалованье.

Дни шли за днями — одинаковые, ровные, уже бесслезные, но и безрадостные. Софья ходила на репетиции, принимала участие в спектаклях, пела вторые роли, ничуть не грустила из-за того, что больших партий ей не дают, бывала в театрах и в гостях. Если Мартемьянов оказывался в Москве, выезжала с ним в рестораны или кафешантаны. Так прошло три года.

Иногда Софья виделась с Черменским на вечерах у сестры. Они встречались как чужие, едва знакомые люди, да, в сущности, так оно и было. Анна не теряла надежды на то, что сестра и Владимир сумеют все же объясниться, но ни Софья, ни Черменский, казалось, не стремились к этому. Часто Софья видела его в театре во время спектаклей, но он ни разу не пришел к ней за кулисы, ни разу не прислал цветов. Все, казалось, минуло, как случайный весенний сон, как несбыточная фантазия, и Софья не понимала, почему она до сих пор плачет каждый раз после этих редких встреч. Она не кривила душой, говоря Анне о том, что лучше бы ей никогда больше не видеть Владимира Черменского. Не его вина в том, что так сложилась жизнь. Только она, Софья Грешнева, виновата в собственной глупости. Она сама — и, наверное, матушкина бешеная черкесская кровь. И поделать тут уже ничего нельзя. Остается только забыть.

Софья легла в постель, натянула на плечи одеяло. Еще раз взглянула уже слипающимися глазами на снег, по-прежнему валившийся как пух из распоротой перины, вспомнила, что Анна так и не вернулась, — и провалилась в сон.

* * *

Анна Грешнева, покинув сестру, отправилась в свою пустую гостиную. Впрочем, когда хозяйка дома вошла туда, комната пустой уже не была. За круглым полированным столом расположился тайный советник Анциферов. Напротив, на краешке кресла, неестественно прямо, со сложенными на коленях руками сидела Манон — одна из «кузин графини Грешневой», худенькая большеротая девушка лет двадцати. По ее несколько растрепанному виду, красным пятнам, горящим на щеках, и выбившимся из прически светлым пушистым прядям волос было видно, что она совсем недавно прибежала откуда-то сломя голову.

— Просто шармант, Аннет, — с улыбкой повернулся к вошедшей Анне Максим Модестович, но глаза его под полуприкрытыми тяжелыми веками не смеялись. — Верите ли, эта прелестная особа примчалась пять минут назад — и ровно столько же я пытаюсь добиться от нее, в чем, собственно, дело. Она геройски отвечает, что у нее, вообразите, инструкция!.. — и что все вопросы может задавать только мадам!

— И она совершенно права, — спокойно подтвердила Анна. — Благодарю вас, Манон, вы все сделали верно. Итак?.. Можете говорить свободно при этом господине.

Блондинка Манон все же недоверчиво посмотрела на Анциферова, затем победоносно улыбнулась Анне и извлекла из-за корсажа измятую связку бумаг.

— Неразумно, дитя мое, — строго заметила ей графиня. — Теперь будет сложно придать им первоначальный вид. Могут возникнуть ненужные вопросы…

— Я знаю, мадам. Но другой возможности, право, не было. Мне пришлось спешить, — торопливо, проглатывая слова, произнесла Манон, и, несмотря на правильную светскую речь, в ее голосе начало проскальзывать явное волжское оканье. — Вы говорили, что бумаги нужны непременно на этой неделе, а завтра… то есть сегодня, уже воскресенье.

— Вы уверены, что взяли именно то, что я просила?

— Да. Письма к австрийскому консулу, к германскому послу, к испанскому… и вот это, вероятно, недавние ответы на них.

— Сколько имеется времени?

— Очень мало. Граф Будницкий должен проснуться, если я правильно рассчитала, к пяти утра. Мне нужно успеть вернуть бумаги на место.

— Вас видел кто-нибудь, когда вы покидали графа?

— Никто. Прислуга была отпущена, супруга графа в Ницце. У меня есть ключ.

— Браво, девочка моя, — вполголоса сказал Максим Модестович.

Анна и Манон одновременно взглянули на него, но тайный советник не стал пояснять, к которой из них относится комплимент. Он придвинул к себе стопку бумаг и не спеша начал их просматривать.

— У вас менее часа, Максим Модестович, — напомнила Анна. — Скоро утро, а вы слышали, что сказала Манон. Не стоит подводить мою лучшую девушку.

Манон залилась краской от этой похвалы и с таким обожанием посмотрела на Анну, что Анциферов уважительно приподнял брови.

— Не беспокойтесь, дамы. Я справлюсь за полчаса.

Он углубился в чтение бумаг, а Анна и Манон тем временем вполголоса разговаривали в уголке дивана. Вернее, говорила Манон, а графиня слушала, изредка кивала или задавала тихие вопросы, на которые следовали совсем уж едва слышные ответы.

— Благодарю вас, это все, — наконец сказал тайный советник, отодвигая от себя бумаги.

Анна и Манон дружно встали с дивана.

— Моя девушка не зря трудилась, господин Анциферов? — спросила графиня.

— О, что вы, напротив… Сии сведения весьма ценны. Спасибо, дитя мое, извольте принять за прекрасно выполненную работу. — Максим Модестович снял с пальца массивный золотой перстень и протянул его Манон. Та не тронулась с места. Не поднимая глаз, ровным голосом произнесла:

— Благодарю вас, ваше превосходительство, но за выполненную работу может платить только мадам.

— Спасибо, Манон. — Анна прикоснулась к ее руке. — Вы можете идти. Торопитесь, у вас остался час.

— Брависсимо! — с нескрываемым восхищением воскликнул Анциферов, когда Манон тщательно собрала в пачку все бумаги и скрылась за дверью. — Аннет, как вам удается добиваться подобных результатов? Они, как дрессированные собаки, берут корм только из ваших рук и доверяют только вам!

— Не понимаю вас, Максим Модестович. — Анна пожала плечами. — Вы сами предоставляли мне девушек, все до одной выбраны лично вами, и…

— Но воспитанием их я не занимался! Сие исключительно ваш труд — и труд, как я вижу, немалый! Эту Матрену… м-м… Манон вы натаскивали три года, и результат выше всяких похвал!

— Стало быть, вы не ошиблись в моих скромных способностях.

— Но как вы это делаете?! Поделитесь секретом, и тайна во мне умрет!

— Нет никакого секрета. — Анна устало присела на подлокотник кресла. — Помните, весной я просила вас помочь одному молодому человеку, попавшему в тюрьму за крапленые карты и поножовщину? Ему грозила каторга, и вы любезно согласились облегчить его участь.

— Как же, припоминаю. Некто Иван Крашенинников…

— Верно, память у вас отменная. Это родной брат моей Манон, брат младший и очень любимый. Вы спасли юношу от Сибири, и его сестра теперь ваша до гробовой доски.

— Вернее, ваша, — уточнил Анциферов.

— Вы сами всегда настаивали на том, чтобы ваше имя было скрыто.

— Разумеется. — Максим Модестович взял руку Анны, поцеловал. — А я, признаться, тогда никак не мог взять в толк — что вам за дело до этого испорченного мальчишки с его семью тузами в колоде? Я даже полагал…

— Что он мой любовник, — со вздохом продолжила Анна. — Боже, Максим Модестович… Ведь мы с вами столько лет знакомы. Вы уже могли бы знать…

— Я все знаю, Аннет. Простите старого осла. Но мои глупости должны быть для вас извинительны. Вы ведь помните…

— Нет, ваше превосходительство. Не помню ничего.

Анциферов взглянул на Анну в упор, но она, не оборачиваясь, смотрела в окно, наблюдая за падающим снегом.

— Жаль, — без всякого выражения произнес Максим Модестович. — Ну, что ж, тогда перейдем к последнему моему делу к вам.

— Что-то еще? — не смогла скрыть удивления Анна. — Я полагала, что Манон со всем справилась великолепно. С послом Вимгельштейном уже работает Одиль, но вы не упоминали, что там нужна срочность, и посему…

— Простите, девочка моя, это не касается… м-м… Одиль. Пусть она поступает, как сочтет лучшим: с Вимгельштейном в самом деле спешка не требуется, он господин весьма основательный. Я хотел просить вас о другом.

— О чем же?

Анциферов медлил. В его темных, неподвижных глазах бился огонек свечи. Глядя на собеседника, Анна вдруг почувствовала беспричинный страх.

— Что вы скажете о Газданове? — вдруг спросил Максим Модестович.

— О Газданове?.. — с невольным облегчением переспросила Анна. — Но… право, что же я могу о нем сказать, если мы только сегодня познакомились? Ведь вы, верно, знаете все сами, это же вы привели его ко мне!

— О да. И в моих интересах, Аннет, чтобы он как можно чаще появлялся в вашем доме.

— Понимаю, — медленно кивнула Анна. — Я должна предложить ему свою «кузину»? Какую же, на ваш взгляд? Манон тут не подойдет, у нее вид парижской гризетки, а вульгарность по нраву не всякому. Господин Газданов создает впечатление человека с хорошим вкусом. Впрочем, мне трудно судить, сегодняшний вечер дал мало поводов для размышлений. Может быть, вы расскажете мне?..

— Извольте. Александр Газданов — личность незаурядная. Выходец из древней, но крайне бедной осетинской семьи. Образование получил в России, блестяще закончил военное училище, затем — Академию Генерального штаба, воевал в последнюю кампанию — причем находился не в штабе, а в действующей армии, при генерале Скобелеве, участвовал в сражениях на Шипке и под Плевной, все повышения в званиях получил за боевые заслуги. Войну окончил в звании ротмистра. Потом начал службу по дипломатической линии, при военной разведке, входил в состав русского посольства в Париже, прекрасно говорит на четырех языках, вхож в лучшие дома Европы, имеет обширные знакомства за границей… некоторые из которых вызывают беспокойство моего ведомства.