— У тебя одной волосы, как у мамы, — сказала она, глядя на черный, блестящий локон Катерины на своей ладони. — Мы все — другие, с рыжиной, а у тебя — совершенно черкесский шелк… даже с синевой на отливе. Какая же ты стала красавица, Катя! И совсем взрослая… Отчего ты не писала, не появлялась все эти годы?

— Зачем было?.. — пожала плечами Катерина, сидящая с запрокинутой головой и закрытыми глазами. — Ты же знаешь, какую жизнь я веду. Еще не хватало, чтобы у тебя были из-за меня неприятности.

— Она тебе нравится — твоя жизнь? — осторожно спросила Анна.

Катерина, не открывая глаз, кивнула.

— Я, наверное, тебя понимаю… — Анна машинально продолжала расчесывать волосы сестры. — Ты слишком влюблена в своего… Валета. Ведь это он втянул тебя…

— Аня, Аня! — с досадой перебила ее Катерина. — Ты все забыла! Мое первое дело было — в Москве, в приюте! А за что я там оказалась, помнишь?! И ни о чем не пожалела! До сих пор — ни разу — ни о чем! А когда Сережу в каторгу взяли, я пошла с Греком! И тоже бога благодарю за то, что так получилось!

— Так он тоже твой?..

Анна не договорила, но Катерина, резким движением освободив волосы, обернулась и прямо посмотрела в лицо старшей сестры.

— Ни-ког-да! — отчеканила она. — С Греком — просто работа и больше ничего! Он меня научил всему, я с ним и за границей гастролировала, и в обеих столицах… Да вот ведь в Москве прошлой осенью, магазин Штакенберга на Кузнецком мосту! Наверное, и в газеты тогда попало?

— Постой-постой… — Анна наморщила лоб. — Действительно, было много шума… Какие-то бриллианты на огромную сумму, банда мошенников…

— Не банда, а я и Грек! — гордо заявила Катерина.

Анна внимательно посмотрела на нее. Задумчиво, глядя на гребешок в своих руках, произнесла:

— Катя, если я правильно поняла, ты с… этим человеком… занималась своим ремеслом не один год. И между вами ничего не было.

— Никогда! Я Сереже слово давала!

— Допустим. То, что ты об этом не думала, вполне возможно, ты — юная женщина, неопытная и влюбленная до смерти совсем в другого. Но — он?.. Катя, ты красавица, ты молода, ты невероятно интересна, и мне трудно поверить, что этот… Грек… не увлекся тобой.

— Да ничего подобного! Аня! Он же мне в отцы годится! — взвилась Катерина.

— Господи правый, какая же ты молодая… — с горечью вздохнула Анна. — Ну, хорошо, Катя, хорошо, я вижу, ты уже сердишься… Ответь мне на один, последний, вопрос — и я больше не вернусь к этому разговору, обещаю. Тем более что ты сама прекрасно справляешься со своей жизнью, теперь я вижу. И гораздо, кажется, лучше, чем я со своей… Скажи мне: неужели ни разу за эти три года ты не заметила, не почувствовала со стороны Грека интереса к себе? Я имею в виду мужской интерес, который любая женщина, даже круглая дура, чувствует безошибочно. Катя — никогда, ни разу?..

— Нет, конечно же!.. — запальчиво начала было Катерина. И запнулась на полуслове, вдруг вспомнив теплую венецианскую ночь после карнавала, старинную гостиницу, темный номер, развороченную постель и приблизившиеся вплотную черные странно блестящие глаза Грека.

Анна пристально смотрела в изменившееся, сразу ставшее растерянным лицо сестры.

— Значит, я не ошиблась, Катя?

— Но… такое было всего один раз… давно… И он сказал, что это пустяки…

— Разумеется… Что же еще ему было говорить?.. — вздохнула Анна. — Катя, поверь мне, это в сто раз опаснее, чем все твои авантюры вместе взятые.

— О чем ты?..

— О том, что ты держишь при себе сразу двух влюбленных в тебя мужчин. И таких мужчин. Катя, это очень, очень рискованно, постарайся изменить ситуацию, иначе…

— Аня, я просто не могу поверить! — с нервным смешком сказала Катерина, отбрасывая за спину так и не заплетенные волосы и резким движением вытягиваясь на постели. В памяти ее встала минувшая осень, когда через неделю после возвращения Валета в доме Хеси Пароход снова появился Грек. Он спокойно и непринужденно поинтересовался у Валета и Катерины, чем они теперь намерены заниматься. Валет довольно холодно ответил, что лично он намерен сначала осмотреться и прикинуть, стоит ли продолжать налеты в Одессе, как прежде, или же понадобится перебираться в другой большой город.

— Это правильно, — одобрил Грек. — Здесь-то твою вывеску хорошо еще помнят. С Катькой что будешь делать?

— Что я с ней сделаю? Она сама себе голова.

— Я с тобой! — тут же заявила Катерина Валету, с вызовом посмотрев на Грека.

Тот тихо рассмеялся.

— Детка… стало быть, все мои труды насмарку? Чему я тебя учил столько лет, все коту под хвост? Я очень извиняюсь, Валет, но налеты — дело безголовых биндюжников, которые решили, что с большим стволом в кармане им многое в этой жизни можно. Мне наплевать, но ты таки доведешь малышку до каторги и сам подохнешь на Сахалине.

— Каждому свое, — хмуро отозвался Валет, переводя взгляд с безмятежного Грека на ощетинившуюся Катерину. — Я — вор, и доля моя воровская. Все когда-нибудь на тот Сахалин попадем. И подохнем тож все, ни один под лавкой не спрячется.

— Валет, воры — это тебе не семечки в кармане, они разные. Кто-то на базаре тараньку тырит, кто-то, — Грек посмотрел на Катерину, — берет в магазине камешки на полсотни тысяч и спокойно едет в Париж. Мне почему-то кажется, что нашей Катьке Париж понравится больше Сахалина.

— Так ты с богом в доле, и он тебя не посадит?! — начал злиться Валет. — Для тебя на Сахалине шконок не срублено?! От и ладушки, стало быть, сговорено! Катька, ты с им в Париж едешь? Едешь аль нет?!

— Давно в морду не имел?.. — проворковала Катерина, шаря возле себя в поисках чего-нибудь тяжелого.

Грек придержал руку девушки и, ничуть не испугавшись метнувшегося в его сторону василискового взгляда, снова повернулся к Валету.

— Посмотри на эти ручки, халамидник, — уже без улыбки произнес он, показывая Валету длинные, тонкие пальцы Катерины. — Такими нельзя ковыряться в навозе. Твои налеты — это навоз, и очень дурно пахнущий. Уж если греметь на Сахалин — то за большое дело, а не за лабаз на Ближних Мельницах. Валет, хорошо подумай, прежде чем ответить мне «нет». Я хочу взять тебя в долю.

— Нет, — сразу же сказал Валет.

— Ну, была бы честь предложена, — спокойно ответил Грек, выходя на улицу. Но на другой день Катерина пришла к бывшему подельнику и объявила, что и она, и Валет — к его услугам.

Вспомнив сейчас тот день и ту ночь, которую ей пришлось потратить на то, чтобы уговорить любовника работать с Греком, Катерина невольно забеспокоилась. И, словно защищаясь от опасных мыслей, вытянула вперед, в свет лампы, руку с тонкими, длинными пальцами.

— Знаешь, Аня… Я действительно шикарная воровка. Мне всего девятнадцать, а у меня уже есть своя репутация, меня знают, меня уважают воры. И все это только благодаря Греку.

— Вот уж действительно есть за что благодарить! — не сдержалась Анна, и Катерина повернулась к ней.

— Аня, я могла бы просто оказаться на панели…

— Почему б тебе было не вернуться ко мне?!

— Да ведь у тебя я делала бы то же самое! Да-да, то же самое! Ну, наверное, мела бы подолом не тротуар, а паркет… но ведь это не меняет сути! А я не хотела, понимаешь, не хотела, по мне лучше воровать! Прости, прости меня, но это так!

Анна молча отвернулась к стене. Катерина, не глядя на нее, продолжала:

— Грек говорит, что у меня настоящий талант, что он сразу же это заметил, что такие руки — редкость… Ты права, я мало разбираюсь в мужчинах, но… но мне почему-то кажется, что, если бы он просто хотел спать со мной, то не стал бы тратить на меня столько времени. У него был другой интерес. Аня, ты ошиблась, — с облегчением закончила Катерина, повернулась к сестре — и осеклась, увидев залитое слезами лицо Анны.

— Аня?! Господи, прости меня, я вовсе не хотела… Я совсем не то собиралась говорить… Аня, да что же ты плачешь?! Я тебя так обидела?! Аня, господи, я никогда в жизни не судила тебя, ведь ты вырастила нас с Соней, и я знаю какой ценой! Я плохая сестра, я всегда все делала не так, но я тебя люблю, я… Нет, нет, не то, я знаю, что не то… — Катерина обняла сестру, крепко, неожиданно сильно прижала ее к себе, и Анна захлебнулась рыданиями, уткнувшись в твердое, угловатое плечо младшей сестренки.

— Аня, Аня, что же ты… Бедная моя… И сегодня, в магазине, тоже… Расскажи, что случилось, вдруг я сумею помочь.

Анна не отвечала, содрогаясь от слез. Катерина гладила ее рассыпавшиеся по спине волосы. Через плечо сестры смотрела на круглый прикроватный столик, покрытый кружевной салфеткой. На ней, аккуратно прислоненный к статуэтке Венеры Милосской, стоял большой фотографический портрет мужчины в военной форме. Катерина заинтересованно всмотрелась в высокую фигуру с широким разворотом плеч, в твердое ястребиное темноглазое лицо. Вполголоса спросила:

— Аня, это… он?

* * *

— Девочка, не стоит рисковать впустую, — сказал Грек, глядя сквозь приспущенные занавески гостиничного номера на серое дождливое московское утро. — Я уважаю твои чувства, сестра есть сестра, но… Мы ничем ей не поможем и просто погорим безо всякой пользы. А поскольку это не цацки с магазина, а, как ты говоришь, государственные бумаги, то и спрос с нас будет… по-государственному. Прости, детка, но я не в доле. Каждый должен заниматься своим. Я — честный марвихер, а не шпион. В мои годы менять ремесло смешно.

— И черт с тобой, — холодно ответила Катерина, глядя в сторону, чтобы Грек не заметил бешенства в ее глазах. — Ты прав, это дело семейное, я справлюсь сама.

— Дура! — взорвался вдруг Грек так, что Катерина от неожиданности подскочила. И тут же взвился сидящий верхом на стуле Валет:

— Не ори на нее, рукопомойник!!!

— Кто тебе тут рукопомойник, сявка немытая, язык отрежу, — нежно пообещал ему Грек, поднимаясь с кровати.