— Пожа-а-а-а-а-ар!!!

Тишина — и взрыв испуганных голосов, топот ног, дамские крики, суета… В поднявшемся гвалте и толчее Катерина пробилась к дверям, с силой отпихнула кого-то, выскочила в прихожую, затем — на двор. И ничуть не удивилась, почувствовав на запястье сильную горячую руку и услышав спокойный, деловитый, ничуть не испуганный голос:

— Тикаем, малышка, коняшник у забора.

Не спеша, с достоинством они спустились с крыльца, прошествовали мимо лакея, пересекли дорожку, вышли на улицу, Грек помог Катерине подняться в пролетку, сел сам, и извозчик ударил по лошадям.

— Оторвались!.. — восторженно вырвалось у девушки, когда экипаж покинул «чистую» часть города и загремел колесами по темным улицам «нижней» Одессы, спускающимся к морю. Грек молча достал папиросу, закурил, и, увидев в короткой вспышке спички его лицо, Катерина с удивлением поняла, что вор ничуть не взволнован.

— Остановь, Яшка, — приказал он извозчику, и тот послушно сдержал лошадь у едва заметной в темноте вывески старого ресторана «Суламита». Грек спустился, подал руку Катерине. Они вошли в ресторан. Почтительно поклонившийся Греку швейцар принял у них пальто и проводил до дверей зала.

— Шмуля, как обычно, и сгинь, — отрывисто распорядился вор, и мальчишку-официанта как ветром сдуло.

Катерина, помолчав, озадаченно спросила:

— Я что-то неправильно сделала, Грек?

— Деточка, неправильно было ВСЁ, — помолчав, задумчиво ответил Грек. — Все, начиная с галстука этого штымпа. Зачем ты его сработала?

— Но… Ты же сам сказал — мы на работе…

— Это я на работе. — Темные блестящие глаза Грека были непроницаемы, и Катерина, как ни вглядывалась в них, не могла определить, сердится ли вор, смеется или издевается над ней.

— Работал я, — медленно, раздельно повторил Грек. — А ты должна была только смотреть.

— Но я подумала… Я хотела попробовать…

— А я разве говорил, что можно? Деточка, это был такой риск, что я от страха за тебя совсем утратил соображение! И хряк с портсигаром тому доказательство! Да бог ты мой, у меня лет десять такого позора не было!

— Но… Я же смогла… — Катерина невольно прыснула, впомнив, с какими безумными лицами все носились по дому после ее вопля. — Разве я не сделала все как надо?

— Деточка, тебе надо было уходить, — вздохнув, произнес Грек.

— И бросить тебя?! — не поверила она.

— Разумеется, моя милая. Как ты думаешь, у меня это первый такой случай?

— Сам же сказал — десять лет… — фыркнула Катерина.

— Ну-у, может, не десять, а шесть… Или три, — Грек не выдержал, усмехнулся, блеснув зубами. — Катька, вот клянусь своей оставшейся свободой, этот боров через минуту бы понял, что сам всё уронил, и начал бы извиняться. Здесь главное — просто держать лицо до последнего. Коли не можешь — займись в жизни другим делом. И, кстати, если бы ты погорела на этой дурацкой булавке — я смылся бы в ту же минуту. Да-да, девочка, и не делай мне больших глазок. Такое наше ремесло. Валет в свое время тебя из рук выпустить не сумел — и где он сейчас?..

— Сережу не трогай! — тут же ощетинилась Катерина.

Грек посмотрел на нее, медленно кивнул — и неожиданно широко улыбнулся.

— Покажи слам, раз уж все равно прилипло.

Катерина, криво усмехнувшись, достала сумочку.

— И вот тоже глупость сделала! — не вытерпел Грек. — Надо было сбросить прямо в доме, мало ли что, вдруг повязали бы в воротах… Ох, молодая ты еще, Катька, ох, молодая, дура… Но молодец все-таки, лихо с этим пожаром обернулась! Я и сам с перепугу чуть в окно не выскочил!

— Не ври, старый бандит… — проворчала Катерина, чувствуя, что Грек пытается поднять ей испорченное настроение.

Не глядя на него, она бросила на стол сумочку, Грек деловито перевернул ее, взял галстучную булавку, бегло осмотрел, усмехнулся краем губ — и, прежде чем изумленная Катерина поняла, что он собирается делать, бросил бриллиант на пол и со всей силы наступил на него ботинком.

— Ай, сволочь!.. — придушенно вырвалось у девушки, она вскочила было из-за стола, но вор рассмеялся, жестом приказал ей сесть, театрально поднял ногу, — и совсем сбитая с толку Катерина увидела на дощатом полу россыпь стеклянной крошки.

— Фуфло, — объявил Грек. — Прими мои соболезнования. Я и сам сначала бросил глаз на эту штучку, но потом сообразил, что хорошие вещи таких размеров не бывают. По крайней мере, на таких свадьбах.

Раздосадованная донельзя Катерина молчала. А Грек тем временем взял в руки золотой браслет, который она «увела» для забавы у облитой вином почтенной дамы, и с заметным удовлетворением осмотрел его.

— А вот это — виртуозная вещь. В самом деле ценно, поздравляю, все-таки удачный почин.

— Не заправляй арапа… — уныло сказала Катерина. — Чего в ней ценного?..

— Время, — пояснил Грек. — Видимо, фамильный браслет, ему лет двести, видишь, как сделано? Жаль мадам, долго будет рыдать… Ну, что ж, это жизнь.

— Может, я оставлю его себе?

— И думать забудь! Сгореть из-за цацки?! Продашь, купишь себе три таких! — распорядился Грек. И, в упор посмотрев в растерянное лицо подельницы карими, блестящими глазами, тихо рассмеялся.

— Слушай, я ничего не понимаю, — угрюмо, глядя в стол, произнесла Катерина. — Все было хорошо или плохо? Ты со мной работаешь или нет?

— Девочка, для первого раза все было чудно. Ты артистка, и с тобой можно крутить большие дела. Но никогда больше не смей меня спасать. В таких разах обычно горят оба, и то, что сегодня мы снялись, это чистый случай. Бог тебя вытащил для начала, но второй раз связываться не станет. И на меня тоже никогда не рассчитывай. Работаем вместе — горим врозь. Тебе это годится?

— Да, — коротко ответила Катерина. — Слушай, я хочу есть.

Грек кивнул, коротким движением смахнул в карман золотой браслет семнадцатого века и повернулся, ища глазами официанта. А на другой день, не дав Катерине даже предупредить Хесю, вор увез подельницу в Киев «на шикарную гастроль».

Дальше были Харьков, Кишинев, Ялта, Алупка, Вильно, Варшава… Грек утверждал, что «дела» лучше всего «вести в разъездах», чтобы не примелькаться, и оказался прав: красота Катерины, с каждым годом более яркая, с одной стороны очень облегчала им задачи, с другой — стала бьющей в глаза особой приметой. Когда полтора года спустя словесный портрет подруги Грека, зеленоглазой брюнетки графини Катерины Николаевны Грешневой, уже лежал в папках уголовных сысков всех больших городов империи, вор решил, что пора дать русской полиции, пошли ей бог здоровья, вздохнуть спокойно, заставил подельницу вспомнить иностранные языки и увез ее за границу.

Париж, Лондон, Рим, Венеция, Берлин… Грек всюду чувствовал себя как дома, свободно говорил на основных европейских языках, был, к удивлению Катерины, вхож в самые блистательные гостиные, имел за границей массу знакомств и легко заводил новые связи, приучая к тому же и подельницу: «Девочка, я не вечный, когда станешь работать одна, пригодится». К загранице Катерина осталась равнодушна, любовников не заводила, и страстные мужские ухаживания во всех странах Европы ее не трогали.

— Ты странная девочка, — говорил иногда Грек со смесью одобрения и сожаления. — Ты молодая, тебе нужен мужчина, чего ты ждешь? Кого я должен тебе привести, чтоб ты повелась? Тебе бы не воровайкой, а монашкой быть…

— Зачем тебе нужно, чтоб я повелась? — смеясь, спрашивала его Катерина. — Брошу тогда дело, и все. Не пожалеешь?

— Пожалею, не знаешь как, — серьезно и, кажется, искренне отвечал Грек. — Стоило с тобой, босявкой, возиться столько времени… Но это ж будет жизнь, и ничего не поделаешь. Обидно, когда такой цимес сохнет даром…

Катерина молчала. Грек не настаивал.

Любовниками они так и не стали — несмотря на то, что очень часто во время своих операций изображали мужа и жену и ради достоверности снимали общие номера в гостиницах. Первое время Катерина напряженно ждала, когда же Грек начнет неизбежную, как она была уверена, мужскую атаку на ее прелести, и сама не знала, как ей в таком случае себя вести. Но время шло и шло, а подельник держался с ней по-прежнему — спокойно, иронично, чуть отстраненно, ни на шаг не переходя границ. Катерина уже начала было с облегчением думать, что она, вероятно, не в его вкусе, — и для нее оказалось колоссальной неожиданностью, когда, спустя уже два года после их знакомства, Грек все же рискнул.

Это случилось в Италии, в Венеции, в дни знаменитого карнавала, когда, как уверял Грек, «только ленивый не ворует». Провернув многодневную головокружительную комбинацию по избавлению сейфа князей Виллареджинанца от фамильных драгоценностей, подельники вернулись на ночь в гостиницу на Канале-Гранде. Опасности не грозило ни малейшей, князь Паоло Виллареджинанца, мастерски опоенный «малинкой», должен был, по прикидке Катерины, спать до полудня следующих суток, и поэтому они с Греком решили не пороть горячку и, как порядочные, переночевать в гостинице, а уж наутро перебираться на материк и уносить ноги во Францию. Вор осмотрел добычу, присвистнул, попросился по достижении преклонного возраста в Катеринины приживальщики, получил согласие и куда-то исчез. Девушка, усталая, счастливая и слегка пьяная (пришлось пить вино вместе с князем), кое-как разделась, вытащила из волос шпильки и упала в высоко взбитую постель.

Она проснулась среди ночи от четкого ощущения того, что кто-то на нее смотрит, и немедленно замерла, как зверь в норе, готовая одновременно и к бегству, и к нападению. В стрельчатое старинное окно комнаты заглядывала огромная луна; в ее неживом голубоватом свете глаза различали все, как днем. Катерина, уже стиснувшая было под одеялом маленький дамский револьвер, про который Грек неуважительно говорил: «Звону больше, чем проку», с облегчением разжала ладонь, увидев сидящего на постели подельника. Вор молча, в упор смотрел на нее. Лунный свет пропадал в его глазах, делая их похожими на пугающие темные трещины.