В глубине души Катерина понимала, что «свекровь» права. Глупо было надеяться, что кто-то поможет Валету вырваться с каторги. Скорее всего, никто ему этого и не обещал, вор просто обманул подружку, зная, что так легче заставить ее подписать протокол. От последней мысли у Катерины темнело в глазах, она сжимала до боли кулаки, шепча: «Сволочь… Какая же ты, Сережка, сволочь, сукин сын…» и одновременно понимала, что сама поступила бы точно так же, если б смогла додуматься. Но Валет был старше, опытнее, он мгновенно все сообразил, этот туз из Москвы, Анин любовник, подыграл ему… и теперь ей не увидеть Сергея никогда.

Когда теплая южная осень сменилась ветреной, неожиданно холодной зимой, Катерина почувствовала, что ее черное отчаяние понемногу отступает. Сходив однажды в город, она принесла с собой рулон тонкого полотна, нитки и иголки, разложила все это на столе и достала ножницы. Хеся, двигающая поварешкой в кастрюле с борщом, подозрительно посмотрела на нее.

— Што это за цацки?

— Не могу же я у тебя и дальше на шее сидеть, — глухо проговорила Катерина, разравнивая руками полотно. — Сейчас раскрою, вышью, рубашек хороших наделаю, в магазин сдам.

— Или умеешь? — заинтересованно спросила Хеся, бросив поварешку и недоверчиво глядя на тонкую ткань, беспомощно распадающуюся под лезвиями ножниц.

— Умею. Мы с сестрами на продажу шили. И в приюте много чему научилась.

— Так, может, тебе швейную машинку достать?

— Дорогая вещь… — отмахнулась Катерина. — И не умею я на ней.

— Научишься. Вечером прибудет.

И через несколько часов действительно машинка прибыла. Вместе с ней прибыл немного испуганный еврейский мальчишка лет семнадцати, отрекомендовавшийся: «Исаак Рабиц, фирма «Рабиц, Рабиц и Шмуллер», шьем брюк, пиджаков и чего надо починяем!» Он в мгновение ока обучил девушку обращаться с агрегатом, заправлять нитку, правильно подкладывать под лапку ткань и вертеть колесо, затем чмокнул ручку смеющейся Хесе и умчался. Катерина тоже хмуро улыбнулась, пожала плечами и начала неловко вставлять выкройки под иглу.

Зима тянулась бесконечно. С моря дули ветры, снег запорошил прибрежный песок, свинцовое небо сыпало колючей ледяной крошкой, дни были короткими и сумрачными.

— Гитя, глаза сломишь, хватит! — уже после обеда начинала бурчать Хеся. — Вон, вже темнеет, не лето небось! Хватит, дура, тебе говорят, уж на полк солдат нашила, ослепнешь! Карасин все равно жечь не дам! Пошла бы лучше до города, погуляла, в ресторане села…

— Очень надо…

— Гитька! Дура проклятая! — Хеся с грохотом швыряла в угол половник. — Тебе сколько лет?! Тебе семнадцать, шалава! Тебе мужика надо! Гулять надо, вино пить, всякое удовольствие иметь! Подойди, лярва, к зеркале, погляди на свою морду! Это же не морда, а счастье! Иди сними фраера, побудь с ним вечерочек, ты с него больше поимеешь, чем со всех этих рубашек!!!

— Не могу, стошнит, — коротко отвечала Катерина, и «свекровь» умолкала, чувствуя, что «невестка» говорит правду.

Но Хеся Пароход недаром слыла в Одессе женщиной целеустремленной. Через несколько дней в доме появился Левка Кот. Это был известный всему городу налетчик с довольно красивой нагловатой физиономией, которую немного портил шрам над левой бровью — результат давней драки в пивной. Женщин Кот любил, обращался с ними с уверенностью профессионала, но, по мнению Хеси, ему слегка не хватало ума, и посему она заранее предупредила:

— Не попри на девку, как на кассу, халамидник, осторожность имей, больше барыша получишь.

Левка здравому совету не внял. Явившись в дом Хеси под обычным предлогом покупки «малинки», он увидел склонившуюся над шитьем Катерину, ее сумрачное, смуглое лицо с худыми скулами, зеленые глаза, равнодушно блеснувшие из-под длинных бровей, черную косу, небрежным узлом сколотую на затылке, — и пошел напролом:

— Мадмуазель, вам тут не скучно?

— Мадам, — холодно поправила Катерина, откусывая нитку и беря в руки ножницы. — Закройся, мамино несчастье, бейцы отстригу.

Если Кот и растерялся, то ненадолго. Решив, что девчонка просто ломается, он деловито обошел стол, остановился за спиной Катерины и запустил обе руки в вырез ее кофты.

Хеся в это время разметала во дворике снег. От раздавшегося в доме дикого мужского рева она уронила веник, охнула и тяжело побежала к крыльцу. Прямо на нее с крыльца скатился, зажимая правый глаз окровавленной ладонью, воющий, как портовый гудок, Левка Кот. За ним выскочила белая от ярости Катерина с ножницами в кулаке.

— Глаз у хлопца на месте? — быстро спросила Хеся.

Катерина с явным сожалением кивнула:

— Промахнулась слегка…

— Нельзя так, Гитька… — озадаченно сказала старая малинщица, наблюдая за тем, как Кот, взахлеб матерясь, окунает голову в ведро с ледяной водой и та мгновенно окрашивается в розовый. — Человек все ж-ки.

— Я его дважды предупредила! — процедила Катерина, швыряя ножницы на крыльцо. — Если тут всякая гнида будет меня хватать за грудь, что я потом Сереже скажу?

— Когда скажешь, дура?! — взвыла Хеся, перекрыв истошную ругань Кота. — Через двадцать лет?!

— Хоть через сто!!! — Дверь бешено хлопнула.

Хеся вздохнула. Кряхтя, подняла ножницы, сунула их в карман фартука и повернулась к Коту:

— Упреждала ведь, шаромыжник? Куда она тебя саданула? Дай взгляну… У-у-у, знатно… Да ничего, живой, и глаз смотрит! Метка, конечно, останется, что ж делать… Ну, будешь у нас с двух профилей одинаковый красавец!

Больше Хеся не пыталась подсовывать «невестке» ухажеров. Да никто бы и не согласился на эту роль, поскольку после неудачного кавалерствования Кота слухи о «марухе» Валета поползли самые отчаянные. Воры являлись посмотреть на нее, как на музейный экспонат; входя к Хеське, в упор, без стеснения таращились на черномазую девчонку, сидящую за швейной машинкой, ждали, пока она поднимет голову, улыбались — и тут же каменели, встретившись с ледяным взглядом зеленых глаз. Было очевидно — в любовнике Катерина не нуждается.

— Оставь девочку в покое, дура, — посоветовал Хесе старый друг ее молодости Илларион Грек, заглянув однажды на огонек. — У ней свой интерес, не все же бляди вроде тебя и одним передом думают.

— Какой ей интерес, какой, вейзмир, ей может быть интерес в этой нашей вшивой жизни… — безнадежно запричитала Хеся. — А насчет моего переда молчал бы, сам с него свой цимес имел…

— Ну! Вспомнила бабка, как бог землю делал… — Вор поднялся, обогнул стол, подошел к Катерине, ожесточенно крутящей колесо швейной машинки, и уставился на ее руку. Девушка, казалось, не заметила этого, продолжая следить взглядом за уползающей из-под иглы лентой материи, но Хеся обеспокоенно предупредила:

— Грек, она ножницами мечет, как макрель икрой.

— Знаю, Кот на всю Одессу расстраивался… — Грек продолжал смотреть на руку Катерины. Стрекот швейной машинки смолк, девушка подняла глаза и в упор взглянула на вора ничего не выражающими глазами. Грек спокойно выдержал этот взгляд, улыбнулся и взял Катерину за руку.

— Ша… — прошептала Хеся, закрывая глаза.

Однако было тихо. Помедлив, Хеся осторожно открыла один глаз и, к своему неописуемому изумлению, увидела, что Катерина улыбается — правда хмуровато и недоверчиво — и руки не отнимает. А Грек, не отрываясь, смотрит на ее пальцы — длинные, худые, с обломанными грязными ногтями.

— Хеська, ты идиоткой родилась и идиоткой сдохнешь, — наконец задумчиво проговорил он. — Ты кидала глаза на ее руки? Смотрела вот эти золотые пальчики? Я таких двадцать пять лет не видел! Что ты ей их портишь этой швейной дурой?!

— Я порчу? Я?! — возмутилась Хеся, но Грек ее не слушал. Темно-карие, блестящие, чуть сощуренные глаза вора пристально смотрели на Катерину. Та, слегка удивленная, не отводила взгляда.

— Деточка, чем вы занимались с Валетом? — мягко спросил Грек, отпустив наконец руку Катерины.

— Налётами, — пожала плечами она. — А до того имела «медведя» в Москве.

— «Медведя» вы работали собственноручно?

— Почти, но он был старый, и это оказалось очень легко.

— Опасное занятие для красивой женщины.

— Ничего другого я не умею.

— Ничему другому, деточка, вы и не учились, — сочувственно сказал Грек. — Но это поправимо. Скажите, верно ли брешут по Одессе, что вы из порядочной семьи?

— Более чем, — улыбнулась против воли Катерина. — Я графиня Грешнева. Кровная.

— Это заметно, — светски улыбнулся Грек. — Не спрошу, как вы дошли до жизни такой — у нас всех свой мыш за подкладкой… Но на кой черт вам сдался этот босяк Валет? Он только испортил вашу карьеру… Ходили слухи, правда, что он отмазал вас от каторги, это правда?

Хеся за столом зажмурилась, уверенная, что теперь-то Греку точно не миновать ножниц, но — ничего не последовало. Катерина просто молча улыбалась, глядя в лицо собеседника зелеными опасными глазами. Через несколько минут Грек понял, что ответа не дождется, и пожал плечами.

— Что ж… пардон, это ваша частная жизнь. Но у вас, девочка, приличная биография, чудная мордочка и филигранные пальчики. За ваш характер промолчу, вы — женщина и можете себе позволить, лишь бы это не мешало делу… Вы даже не представляете, какие перспективы перед вами открываются. Поспрашивайте за меня в Одессе, и вам скажут, что Грек просто так слов не мечет. Я хотел бы взять вас в долю.

— Спасибо, — вежливо улыбнулась Катерина. — Но я не могу подписаться на темный гоп. Я вас не знаю, и ваша работа мне неизвестна.

— А я и не говорю — сейчас. Спросите в Одессе, спросите у мадам Пароход. — Грек вдруг широко улыбнулся, блеснув белыми зубами. — Я не тороплю вас, деточка. Подумайте. Я готов вас ждать хоть до Страшного суда. У меня понимающий глаз. Такие ручки, как у вас, мадемуазель Грешнева, родятся раз в сто лет. Если я дам им пропасть, бог потом скажет, что я неудачно прожил жизнь, и мне будет нечего ему ответить.