— Браво, девочка, браво, — мягко произнес Грек. — Ты, как всегда, была великолепна. Я понадеялся на твой талант — и мы с тобой в доле с богом! Ну — показывай слам!

Катерина, надменно улыбаясь, расстегнула широкий рукав-»фонарик». Изнутри в нем оказался пришитым карман-колбаска, из которого один за другим появились и легли на стол брошь «Антарктида», колье из александритов, кольцо с изумрудом-уральцем, огромные рубиновые серьги, два бриллиантовых браслета и длинное ожерелье из антильского розового жемчуга.

— Когда?.. — коротко спросил Грек, смеясь темными глазами.

— Когда проверяла товар в «Элизиуме», — пожала плечами Катерина.

— Неужели ничего не заметили?

— Им не до того было. Мальчишка таращился на мои плечи, а старик слишком боялся тебя разбудить. Футляры я сразу же закрывала, эти дураки в них и не заглядывали. Мы могли бы даже, я думаю, не устраивать маскарад с купеческой четой… Ненавижу эту вату во рту!

— Ничего, береженого бог бережет, — пусть ищут генерала с дочерью… И я ведь первый в Одессе сказал, что этим ручкам цены нет! — Грек с довольным видом взял тонкую руку спутницы и поцеловал длинные красивые пальцы. — Но каков был риск, девочка! Что, если бы им пришло в голову проверить за тобой?

— Все под богом ходим, — дернула плечом Катерина. — Такое уж наше с тобой ремесло. Скажешь, нет?

— Зачем ты пошла в эту жизнь, Катя? — уже серьезно, не улыбаясь, спросил Грек. — Ты благородная барышня, хорошей семьи. Могла бы совсем по-другому судьбу наладить. Неужели из-за Сережки? Да что в нем было, кроме форса? Шкет сопливый!

— Я начала, когда еще и знакома с ним не была, — с едва заметным раздражением возразила Катерина. — Я свой счет в пятнадцать лет открыла, и тебе это известно. Хватит, Грек. Прости, я устала сегодня слишком.

— Это ты прости, — несколько смущенно улыбнулся вор. — Отдыхай, малышка. Ты так отыграла бенефис, что теперь отдохнуть — дело святое. Спи, ночь долгая.

Он растянулся на диванчике не раздеваясь, подсунув под голову свой саквояж и свернутую поддевку. Катерина пристроила себе в головах узел и, тоже как была, в купеческом грогроновом сером платье, легла напротив, уверенная, что заснет немедля. Однако сон не шел. Не шел, несмотря на страшную чугунную усталость, на тяжесть в веках и напрочь, казалось, опустевшую голову. Луна все плыла и плыла за окном вагона, ее голубоватый свет лежал наискосок на платье Катерины, и та машинально гладила его рукой, не сводя взгляда с белого диска в черном осеннем небе. В голове медленно текли воспоминания.

Три года назад Катерина Грешнева ограбила московский приют, в который ее поместили после поджога родового имения и убийства брата, и бежала в Крым, а оттуда — в Одессу. Стояла весна, по всему городу цвели акации и каштаны, разливая по переулкам Молдаванки и Ближних Мельниц опьяняющий аромат, солнце пятнами скакало по булыжным мостовым и молодой зелени, море уже было теплым. Вспоминая о нем, Катерина тут же вспомнила и Валета: в ее мыслях он и море стали неразделимы. Ей тогда сравнялось шестнадцать лет, Валету — двадцать пять. Что еще нужно было для любви?..

Она хорошо помнила лицо Валета, знаменитого одесского налетчика, — смуглое, жесткое, со странно смотрящимися на нем светлыми серыми глазами. Белые зубы так ярко вспыхивали на этом темном лице, когда он глядел на нее, Катерину, и улыбался. Валет часто улыбался… он любил на нее смотреть. Три года прошло, а всё не забывается. Почему?.. Ведь все говорят, что он не вернется…

Непрошедшая острая боль вдруг стиснула сердце, и Катерина чуть слышно застонала сквозь зубы. Даже сейчас, три года спустя, невыносима была мысль о том, что она не увидит больше Валета. И ведь все из-за нее самой, боже, все из-за нее… Это она, Катерина, встретила тогда в Одессе графа Петра Ахичевского, любовника своей старшей сестры, который бросил Аню ради выгодной женитьбы. Девушке сразу же пришла в голову идея отомстить за сестру. Катерина попросила о помощи Валета, и тот согласился не раздумывая. Вдвоем они «взяли» богатую дачу Ахичевских на Фонтане, помимо денег и фамильных бриллиантов Катерина прихватила какие-то деловые бумаги. Зачем, зачем?! Девушка и сама не знала, что побудило ее сунуть в узел связку документов, но как раз из-за них подельники и «погорели». Это оказались очень важные бумаги государственного значения, из-за которых поднялся шум на всю Одессу, их с Валетом искала вся полиция города, нашла наконец… Катерина, отчаянно сопротивляясь при задержании, застрелила наповал жандарма. Валет понимал, что ее ждет многолетняя каторга, и поэтому на допросе решительно взял все на себя. Катерина так же решительно отстаивала свои показания, повторяя опешившему следователю: одна брала дачу, одна украла документы, сама застрелила казенного человека, отпустите Сережу, он только помогал… Валет твердил то же самое с точностью до наоборот. Очная ставка превратилась, по словам следователя, «в сущую семейную сцену»: подельники благим матом орали друг на друга, путая показания и усиливая следовательскую головную боль. Ни один не собирался отступать. Неизвестно, чем бы это все закончилось, если б из Москвы не примчалась Анна Грешнева со своим нынешним покровителем: действительным тайным советником Максимом Модестовичем Анциферовым.

Анциферов был человеком опытным. Пока Анна лила слезы перед крайне раздосадованной Катериной в кабинете следователя, в соседней комнате шел разговор с Валетом. Тот, сразу же почуяв в собеседнике делового человека, моментально рассказал правду и, в свою очередь, выслушал предложение советника. Еще через полчаса Катерине и Валету дали свидание и оставили их наедине.

Дав девушке несколько минут порыдать у него на груди, вор уговорил ее «заткнуться на дознанке» и позволить ему взять все на себя.

— Катя, я-то еще с этапа сбегу, не впервой, мне этот туз помочь обещал.

— Анциферов?! Он врет, Сережа, он все врет! Зачем ему это нужно?

— Такие не врут, я наверное знаю. Он при больших делах в столице, слышал я за него. Коли обещал, так сделает. Уж к зиме вернусь до тебя, ты жди… А ежели ТЫ сядешь, то так двадцать пять и отмотаешь, старухой выйдешь… коли вовсе выйдешь. Ну зачем нам это, Катя? Отпусти меня. Вернусь к тебе, вот чтоб мне до смертного часа воли не дождаться!

По сей день Катерина не могла успокоиться, проклиная себя за то, что согласилась на это. Она была слишком неопытна, слишком молода… Да и Валет умел уговаривать. Она подписала все, что от нее потребовалось, и вышла на свободу. Валета девушка больше не видела.

Выйдя из тюрьмы, Катерина пешком через весь город пошла в Слободку, к матери подельника. Хеся Пароход, прозванная так за величественную походку и безразмерные габариты, известная на всю Одессу «малинщица», еще хранящая следы былой красоты, жила в крошечном беленом сплошь оплетенном виноградом домике, окна которого выходили прямо на море и вечно пустую песчаную косу. Здесь, в мощенном битым кирпичом дворике с абрикосами и черешней, мать Валета варила свою «малинку», за которой приходили воры со всего города, принимала на сохранение контрабанду и краденые вещи, иногда прятала беглых каторжников или скрывающихся от полиции налетчиков. С подругой сына она была знакома. Катерина собиралась спокойно и без лишних эмоций рассказать старой бандерше о том, что произошло, но, войдя в маленький дворик и увидев Хесю, неожиданно для себя самой осела на землю, схватилась за голову и взвыла в голос, по-деревенски: «У-ы-ы-ы-у-у-у-ы…»

Хеся, в свою очередь, издала звук, заглушивший гудок «Святой Нины», проходящей мимо в Новороссийск. Обе женщины, молодая и старая, обнялись и заголосили.

— Как же ты выскочила, шалава? — между двумя оглушительными фиоритурами спросила Хеся.

— Он на себя взял все… Ы-ы-ы-ы…

— Вейзмир, дурака родила, дураком и сдохнет… Ой, ве-е-е-ей… С чего жить теперь будешь?

— Не знаю… Вовсе не буду-у… В море утоплю-ю-юсь…

— Я ж и кажу, что дура… — Хеся вдруг перестала завывать и, схватив Катерину за руку, сильным рывком заставила ее подняться. — Пошли, Гитька, до хаты. Голодная? Покормлю. И спать ляжешь, а завтра поглядим. Иди-иди, свекровь слушаться надо.

Катерина усмехнулась сквозь слезы, но все же пошла за матерью Валета по дорожке к дому. Там она уплела за один присест сковороду жареных бычков с хлебом и помидорами, выпила полкрынки молока, от водки отказалась, упала на покрытую половиком оттоманку у стены и мгновенно заснула.

«Свекровь» не предлагала Катерине оставаться жить у нее: это было само собой разумеющимся. Куда бы еще она могла пойти, Катерина не представляла; мысль вернуться в Москву к старшей сестре ей даже в голову не приходила, о средней, Софье, девушка и вовсе ничего не знала.

Первое время ей было совсем плохо. Днем Катерина часами лежала в хате на оттоманке, глядя в потолок и бездумно вслушиваясь в гудки пароходов, идущих морем, в крики чаек, в фальшивое пение Хеси во дворе, в тихий плеск волн. Ночью рыдала взахлеб, просыпаясь вновь и вновь от измучившего ее сна: они с Валетом обнимались как сумасшедшие в кабинете следователя. Проснувшись, Катерина явственно ощущала, что у нее болят плечи от этих объятий. Однажды, после очередных ночных судорог Катерины, когда девушка, шатаясь, выбралась из хаты на темный двор, чтобы попить воды из ведра, Хеся вышла за ней и задумчиво сказала:

— Не убивалась бы ты так, Гитька… Што делать, жисть ваша лихая такая. Не ждала б ты, не воротится.

— Он обещал мне…

— Ну! Все они обещают. А с двадцати годов каторжных кто ж вернется? Я тебе дело говорю, ты молодая совсем. Красотуха вон какая. Ходи гуляй! А про Сережку забудь. Не повидаетесь боле.

Катерина, ни слова не ответив, прошла мимо нее в хату и легла на оттоманку вниз лицом. Хеся еще немного постояла на крыльце, глядя на низкие звезды, усыпавшие осеннее небо, затем шумно вздохнула и, тяжело ступая, вернулась в дом.