Ольга Горовая - Дурман

— Виталь… — неуверенно начала Таня, кутаясь в куртку, еще на подходе.

Он не дал закончить, чтобы она там не собиралась говорить. Сгреб в охапку, бросив сигарету под ноги, и дорвался до ее рта. Начал целовать за все эти дни, как ненормальный. Она тихо застонала, ухватившись за его шею, то ли, чтобы не упасть, то ли сама не могла, хотела сильнее вцепиться. И так же сильно, безумно целовать начала.

Казака затрясло. Сдавил ее руками, как тисками, сам понимал. А иначе — не хотел и не мог… Ну не мог он без нее, блин! Не мог! Вообще. Четыре дня, и уже дуреет.

— Любишь, значит? — даже, чтобы спросить, не смог нормально оторваться от ее губ. Будто приклеили его к ней.

— Люблю, — она и застонала, и засмеялась, и всхлипнула ему в рот. — Прости, что так по-глупому вышло. Скандал на пустом месте устроила, да? — попыталась отодвинуться, чтоб глянуть ему в глаза.

Виталя назад дернул, погрузил ладони в ее растрепанные после сна волосы, намотал на пальцы.

— Ничего, Танюш, — уткнулся носом в макушку. — Оба издергали друг друга.

И вдруг — матюкнулся. Сам отодвинулся, уставившись на нее, хоть и хр*н, что разберешь в этой туманной темноте.

— Танечка, — прищурившись, вкрадчиво потянул ее за волосы. — Ты, елки-палки, что? Подстриглась? Я не ясно что-то объяснил в прошлый раз? — рявкнул он так, что эхо в тумане пошло. — Когда успела?!

Но Таня, по ходу, не испугалась, а хихикнула, прижавшись к его груди всем телом. Покачала головой, насколько позволял его захват.

— Вчера. Кончики обрезала, не утрируй, Виталь, — кажется, это выражение стало у нее одним из любимых, когда хотела его подколоть. — Пять сантиметров, я специально оговорила, не видно даже. Чаще бы приезжал — не заметил.

Он ухмыльнулся. Отпустило. Осадило. Не то, что она его слова всерьез не воспринимает, а то, что скучала. Чаще требует приезжать.

— Сама перерыва захотела, — напомнил он, и не думая отпускать волосы Тани. — Сама ушла из дому.

Таня тяжело вздохнула. И дрожь в ней зародилась. Он уловил. Ругнулся, поняв, что хоть куртку и натянула, а под ней — один медицинский костюм, который ни фига, не на утеплении, между прочим!

— А если я была не права? — тихо спросила Таня.

Но он сейчас думал о том, что ее колотит от холода. Рывком распахнул двери заднего сиденья и затащил Таню в машину.

— Ты что, не могла нормально одеться? — снова рявкнул. И вновь — с претензией.

— Не могла! — огрызнулась она в ответ. — К тебе торопилась.

Виталя выдохнул. Сам сел, ее усадил себе на колени, распахнул ее куртку, забрался под нее руками, пытаясь Танюшу согреть. Прижал к своему телу. Свой свитер содрал, ее кофту поднял, чтоб кожа к коже, и она его тепло себе взяла. А она задохнулась, задрожала больше. Нежно-нежно погладила его плечи, так, что Витале стало невыносимо, тут же кровь от мозгов вниз ухнула, к паху.

— Болела же только-только, — продолжил ругать, но уже мягче, целуя щеки, веки, лицо.

— Уже больше месяца прошло, Виталь. Даже два, почти, — тихо улыбнулась она в ответ. — Выздоровела давно.

Странный разговор. Скачки в тоне, в темах, в настроении. И все равно — не могут отодвинуться, будто прилипли друг к другу. Оба нуждаются в этом тепле и близости.

Захлопнул двери машины, чтобы согрелась быстрее. Хотел привстать, ссадив ее на сиденье, включить двигатель, чтобы натопить салон. Но Таня не дала себя с места сдвинуть.

— Виталь, так что, если я ошиблась, и уже не могу так, не хочу перерыва? — еще тише спросила.

Блин! А глаз не видно в темноте. И что сказать — он не знает. Не потому, что не хочет! Бл***! Да у него череп с мозгами в разные стороны разъехались от ее слов, от радости, что Таня готова вернуться, закрыть этот вопрос. Но открытой-то остается другая проблема. С безопасностью. И с тем пониманием, которое сегодня накрыло с головой.

Хочет вернуть. А подставить не может.

— Танечка, свет мой ясный! — прижал к себе до боли, до невозможности сделать вдох.

Теперь его затрясло. Только не от холода.

— Я очень тебя люблю, — она так же обхватила его руками. — Не могу решить ничего. Не могу с этим смириться… Но и без тебя — не жизнь это. С ума схожу, Виталь. И злюсь, бешусь из-за этого. Тебя мучаю, достаю придирками.

Прижалась губами к шее, поцеловала так жарко, что у него испарина на затылке выступила. В голове пусто. Зато в теле пульс по сосудам дробь отбивает. Пах горит от ее тепла, от тяжести тела Тани, такой желанной и такой ему необходимой. Соскучился дико! Она ему нужна больше всего!

Не выдержал, набросился на ее рот, начал целовать, как сумасшедший. А она ему навстречу, и смеется. И чувствует же, знает, что уже сорвало у него тормоза. И хочет ее, и нет ограничений сейчас, не подействует на Виталю ничего, дорвался до Танюши.

— Казак! Ты меня, таки, затащил на заднее сиденье, еще при первой встрече грозился, — хохочет, и целует в ответ.

Расхохотался сам, запрокинув голову, обхватил ее плечи, опрокинул на сиденье, вдоль, навалился сверху.

— Таки затянул! — согласился, засасывая кожу на ее шее, оставляя метки, грудь ее мучил губами, заставляя Таню стонать. — Сбылась мечта! — хохотнул.

Добрался ладонями, зудящими от необходимости в ней, в ее коже, в ее теле, забрался под форменные брюки, сжал бедра. Чтобы снова стонала от удовольствия, чтобы ей — хорошо, и улыбалась, и его от себя и на сантиметр не отпускала. Ведь уже вцепилась в плечи, царапает же, сто пудов. А ему не больно, ему до дрожи в солнечном сплетении — хорошо. И не надо ничего в жизни больше. Таня с ним, и сама этого хочет, не мучается по этому поводу.

Блин, хорошо так! Словно раньше! Свободно и просто между ними, когда нет ни претензий, ни секретов. Один кайф и удовольствие!

И она за ним тянется. Его брюки расстегивает. Тесно им, неудобно, к большему простору привыкли. А сейчас — без разницы. Просто хотят друг друга до ломоты в костях.

Рванули друг к другу. Он погрузился в нее. Штаны у обоих на ногах, спутывают, мешают. Таня смеется и стонет одним голосом. Обхватила его голову руками, давит на затылок, ладони на его щеках. Стянула свои брюки совсем, обхватила его еще и ногами, словно всего в себя втянуть хочет. А и так, ведь, ничего больше не хочет и не видит, полностью в ней потерялся. Чего хотела, того и добилась, по ходу, даже если сама этого еще и не поняла. И сейчас — ни притормозить, ни остановиться не может, голова в отказе. Только ощутить ее надо, до боли почти, до закушенной кожи и губ, до стонов таких, что сто пудов спалили бы их, не будь ночь вокруг. И двигается, как бешеный, не давая ей спуску. Волосы на свои кулаки накрутил, чтобы никуда из-под него, всем телом накрыть. Потому что его! До последней клеточки кожи, до кончика волос, тех самых, что обрезала!

— Виталь! — закусила его плечо со всей силы, а все равно — не удержалась, застонала в голос.

И бедра ему навстречу, а Казак чувствует, всем телом впитывает ее дрожь, ее удовольствие. И самого накрыло с головой, отключило любое понимание. Вдавил себя в нее, вжал, придавил, хоть бы не до боли. Хотел, и не мог откатиться хоть на сантиметр, чтоб дать воздуха глотнуть Танюше. А она цепляется за его плечи ногтями сильней, не пуская. Кажись, уже до крови. А ему — по фигу. И хорошо так, пальцем пошевелить не может, уже от кайфа. Все тело в нирване. И запах ее по всему нему.

Таки сгруппировался. Уперся в переднее сиденье, перекатился, ее на себя сверху устроил. Блин! Что ж тут места так мало? Раньше не замечал, всего хватало. А об удобстве тех, кого трахал, вообще не парился. Танюшу же хотелось по высшему классу и в любой дыре устроить.

Обнял опять. Она на нем устроилась. Глаза закрыты. Дышит прерывисто, но затихая. Словно уже засыпает на нем.

— Танюш, — прижался губами к ее переносице. Волосы с лица убрал. — Свет мой ясный. Слышишь? — позвал.

— Ммм? — она глаза не открыла. Только повернулась больше к нему. Так же сонно.

— Танечка, сейчас не лучшее время, чтобы ты возвращалась. Правда, — меньше всего хотел бы это ей говорить. Да он без нее сатанел!

Но и рисковать женой — вообще не собирался. Обнял обеими руками.

А она услышала. И глаза открыла. Уперлась подбородком и посмотрела на него растерянно. И так грустно, что у него в груди что-то перевернулось. Сжалось до боли.

— Что, не все простить можно, да? — тихо и горько спросила Таня.

Это было больно. И опустошало. Возможно, именно так чувствовал себя сам Виталий, когда она выставляла ему требования? Как спросить? Да и надо ли?

Таня так много всего обдумала за эти четыре дня, после их последнего разговора — словами не передать! Больно, когда понимаешь, что любимый человек может тебя с кем-то сравнивать. И что сравнение это — не в твою пользу.

Нельзя сказать, что данное понимание заставило Таню отринуть собственные принципы. Нет. Но вот задуматься о том, готова ли она потерять любимого человека, оттолкнув своим упрямством — вынудило однозначно. Нет, она доверяла Витале. Помнила все, что он сказал, когда однажды усомнилась в его верности и собственной необходимости для него. И все же… Стало неприятно. И, наверное, впервые она в полной мере попробовала посмотреть на происходящее между ними — с его точки зрения. Непросто. Очень сложно признать, что любимый человек может иметь свою правду и свои резоны для того, чтобы совершенно иначе относиться к такому болезненному для нее вопросу. И что своей позицией, она причиняет ему не меньшую боль, чем и он ей, не желая или не имея возможности тут же изменить жизненные приоритеты.