Ольга Горовая - Дурман

Виталий смотрит жадно. Гладит горячо так, кожа пылает.

— Нет, Зажигалочка. По ходу, я тобой заболел. До одури. До боли, когда ты не рядом. Знал же! Блин, как чувствовал, что ты меня в фарш перемелешь. И, что странно, мне по фигу. Хочу еще, больше… — шепчет прямо в кожу.

А ее трясет с каждым словом все жестче. От тона, интонации, смысла. И у самой сердце рвется от дурного какого-то счастья.

— Связался, на свою голову, — продолжает Виталий. — А ты мне череп вскрыла и себя туда засунула. Прямо в мозг. Трепанация, блин.

Таня расхохоталась от какой-то дикой и непривычной, странной радости.

— У меня есть в таком опыт! В трепанации, — захлебываясь смехом и его губами, признается. — И не только в этом. Я еще и кастрировать умею, Виталя, к сведению. Вот этими самыми руками. — Ерошит ему волосы.

Теперь он хохочет. А ее трясет всю из-за этого. Потому что сидит на нем. Потому что он ее в себя впечатал. И жаркий взгляд этих серо-зеленых глаз с карими крапинками всю ее покоряет.

— От таких экспериментов воздержимся, Зажигалочка. Я найду интересней занятие для твоих рук, обещаю! — и снова целует, почти кусает.

Его губы перебрались на ее щеки, скользнули на подбородок. Шея. Втянул кожу. Прикусил, заставив Таню застонать. И думать не получается. Хорошо, что далеко все. А она не в состоянии удержаться, прижимается к нему сильнее, вдавливает свои пальцы в его затылок, чтобы не прекращал. Свои бедра в его пах, ощущая, насколько он возбужден… И вдруг вспомнила, что он спрашивал три минуты назад, до этого взрыва.

— Черт с ними, со всеми! Поехали домой! — хрипло согласилась она, решив, что лучше уехать раньше, чем так себя и его мучить.

Да и от этих женских взглядов в его сторону, которые так бесили ее последние три часа, избавится.

Казаку другого разрешения не было нужно, видимо. Встал и потащил ее к машине, заставив Таню рассмеяться, несмотря на дикое возбуждение. И вспомнилось, как они из ресторана так уезжали недавно. С ним все время на грани, на каком-то пике безумном, с которого вниз смотришь и голова кружится. И страшно. И эйфория по мозгу бьет. Грудь нараспашку и сердце сжимается, словно бешеный ветер бьет в лицо. Дыхание давит…

Страшно, да… Но и без этого ощущения уже представить себя не можешь!

Влюбилась, однозначно. И не боялась признаться. Что дурочку из себя строить? Смысл? Из нее это чувство сочится, выплескивается, просто, через край. Не утаишь.

— Тань…

У нее нет сил. Правда. Все из нее выпил, выжал до капли. Не может отозваться. Даже глаза открыть. Свежий воздух, пикник, и сам Казак — все измотало. Да и сколько сейчас? Часа два ночи?

Только слабое:

— М-м-м… — в ответ.

Казак хмыкает. Она ощущает, как пружинит матрас и он снова впритык. Просунул руку под ее затылок, затащил ее голову к себе на плечо. А она ничего не может. Как кукла. Но как же хорошо, мамочки!

— Зажигалочка, — тянет хрипло Казак. И смеется. Похоже, она его тоже вымотала. — Глазки открой, свет мой ясный, — его ладонь накрывает ее щеку и поворачивает лицо Тани.

Она просто не может. Тело будто не ее. Вообще не слушается.

— Зачем? Меня и так все устраивает, — прошептала почти беззвучно.

Ткнулась ему в щеку носом. Улыбнулась. Сама себе напомнила слепого котенка, который на запах матери тянется. Так и она. Никак Виталием не надышится.

Он тоже улыбается. Она кожей это чувствует. Обнимает ее двумя руками. И Таню снова в жар, несмотря на усталость. И под закрытыми веками вновь вспыхивают картинки: как он над ней нависает, погружаясь со всей силой в ее тело; как наматывает ее волосы на кулак, заставляя выгибаться, прижиматься к нему, пока сзади в нее вторгается, заставляя кричать. Не может с ним молчать, про всякую сдержанность забывает… А вторая рука ее грудь сжимает с жадностью. Нараспашку вся… Для него… И он ей кожу на затылке прикусывает, а Таню в дрожь от этого. И на кусочки разум…

Синяки точно будут. Засосы. Ну и к черту!

Знает, что прижимается к нему. И что он это чувствует. Вновь нападает на ее рот, и про новый вздох забывают оба.

— Так, замри, — отрывается он, смеется тихо, держа ее затылок. — Я ж не для этого лез.

Ее опять хватает только на:

— М-м-м? — зато, теперь уже с вопросительной интонацией.

На секунду даже глаз приоткрыла.

— Чего бы тебе хотелось, Зажигалочка? — шепчет на ухо. — Давай, хочу тебе приятное сделать. Порадовать. И не прогадать…

— Уже, — еле слышно снова.

Дыхания на слова не хватает.

— Не понял.

Казак наклонился ниже. Она чувствует его ухо на своих губах. Поцеловала, не удержалась. Скользнула языком, щекоча. Дразня. Знала, что его это будоражит. Да и ее.

Виталий рассмеялся и сжал ее. Перекатился на спину. Лег. Она на нем. Подбородок на груди. Сердце стучит под щекой. И ноги на его ногах. Хорошо так. Ничего больше. Сказка…

— Что ты сказала, Тань? Не услышал, — повторил вопрос Виталий.

Она все-таки приоткрыла глаза. Вздохнула от того, что он ее заставлял напрягаться:

— Говорю, уже. И приятно. И все, что хотелось. И не прогадал ни с чем. Не видишь, я в полной нирване? — лениво улыбается.

Хорошо до чертиков. А он снова ее в руках сжимает, как ненормальный. И улыбается так, что она забывает, как это происходит: ”выдох-вдох”. Что за чем делается?

— Я не о том, Зажигалочка.

Опять его губы на ее щеках. На веках. И она сдается, закрывает глаза. Слушает его сердце, его голос, вибрирующий в груди Казака.

— Что тебе подарить? Чего бы хотелось? Давай, не ограничивай себя…

Вот тут ее глаза просто распахнулись. Уставилась на Казака, вдавив подбородок ему в грудь. Решила, что прикорнула, и не так что-то поняла.

— Ты нормальный? — хлопает глазами, пытается хоть как-то стряхнуть усталость. — Виталь, ты о чем? Какие подарки? Мне бы тебя “переварить”, подарок судьбы мой, нежданный, — хотела улыбнуться и не справилась, зевнула так, что в челюсти что-то щелкнуло. Закрыла глаза и устроилась на свое прежнее место щекой. Поцеловала его кожу с закрытыми глазами. — Похоже, мне сейчас ничего и никого, кроме тебя, и не нужно, — борясь с зевотой, бормотала она. — Ну, может, чая еще. Но потом. Попозже, часа через два. Или уже утром…

Сонливость побеждала, затягивая ее.

— Ты, не пропади, с рассветом, главное. А то так тяжко без тебя как-то стало… Всю прошлую ночь маялась… — глотала буквы и слова, кажется.

Слишком сонная. Уплывала.

Только и поняла, что он обнял ее руками сильно-сильно. Боялся, что она с него свалится? Или неудобно ему? Таня дернулась, в уже не очень осмысленной попытке дать свободу Казаку, а то, и правда, разлеглась тут, будто он матрас. Только никто ей не позволил. Еще и ногу Виталя перекинул поперек ее бедра. Может, для надежности. И прижал подбородок к ее макушке.

— Это гарантирую, Таня. Даже захочешь — прогнать не сможешь.

Тихо прошептал он ей в ухо. Правда, может ей и послышалось.

День получался каким-то сонно-ленивым. Воздух был тягучим и густым, сладким и влажным. Шел двенадцатый час, а они только собрались нормально завтракать. И поднимались уже раз: он кофе пил, Таня свой чай, который Казак для нее теперь каждый раз на заправках закупал и набивал заготовками свой холодильник…

Мелочно, возможно, но, вроде как, еще один повод ей к нему приехать, а не остаться у себя дома.

Перекусили тем, что обнаружили из заготовок его домработницы. А потом просто сидели во дворе, наслаждаясь воскресеньем и хорошей погодой. И выспались, вроде бы, оба, а все равно: ни торопиться никуда, ни заниматься ничем — не хотелось. Ему так точно.

Они и сейчас с тарелками выбрались во двор, устроившись в беседке, которую Таня с первого своего визита в его дом, облюбовала. Она медленно ела, а он курил и смотрел на Таню, одетую в его футболку, потому как запасной одежды у нее здесь все еще не было, и думал об их вчерашнем пикнике и об этой ночи. Обо всех словах, сказанных друг другу. Особенно о том, что она ему сказала, почти засыпая уже. О том, что ему спать не давало еще добрых два часа, заставляя так и держать Зажигалочку в своих руках.

Затушил сигарету и поднялся.

— Ты куда? — Таня удивленно вскинула голову.

— Сейчас, — он коснулся ее волос рукой, направившись в сторону дома. Пропустил пряди сквозь пальцы. — Вернусь через минуту.

Прямо чувствовал, как Таня провожает его удивленным взглядом. Зашел в дом на секунду, осмотрелся, порылся в комоде, разыскивая, взял и вышел опять на улицу. Быстро пересек двор и вернулся в беседку.

— Держи. — Виталий положил перед Таней ключи от дома. — Твой набор.

Таня медленно проглотила то, что жевала, и отодвинула тарелку. Вскинула голову, снизу вверх глядя ему в глаза.

Повисла пауза. И она все затягивалась. Ни один из них не двигался.

Она смотрела. Он ждал.

Страшно? Возможно. Мандраж, скорее. Почти, как под прицелом. Но риск был по жизни ему знаком. Без этого они никогда и ничего бы не получили.

И все же, Виталий никогда такого не делал. Никому не предлагал ничего подобного. Его дом — это не просто его крепость. Этот дом — был воплощением всего того, о чем он когда-то мечтал. Самым страстным желанием и дикой фантазией, когда он прятался в подвале, искал объедки на помойке, или таился от собутыльников матери, в редкие дни, в которые удавалось спрятаться в их крохотной однокомнатной квартире; когда терпел побои и от этих алкашей, и от дворовых пацанов, считавших его легкой добычей, пока не появился Батя. Казак мечтал о своем доме, когда воровал с другими металлолом и отсев на отвалах в промзоне, обжигая руки в темноте, то и дело ожидая облавы ментов, пока Димка служил в армии по воле отца, а потом сдавал это за гроши. И снова ночью возвращался.