В квартире было тихо — только тикали часы, — темно — только желтый свет уличного фонаря в окно — и одиноко. Кристина заварила чай, купленный по дороге, и задернула шторы.

Сюда, в эту старую квартиру, приезжала удивительная женщина — Жанна… В последний раз — из Аргентины. Из каких еще далей возвращалась переводчица в Москву? Из Испании? Мексики? Англии? США? Сейчас Жанна во Франции. Но она непременно позвонит, ведь Кристина написала ей свои адрес и телефон и оставила у себя ключи от ее квартиры.

Кристина позвонила отцу и сказала, что переночует у подруги. Потом налила чаю и включила телевизор. Два канала вели прямую трансляцию футбольного матча (кажется, это был чемпионат мира); другие два канала крутили музыкальные клипы, дальше шли новости, затем — реклама… Кристина оставила канал, транслирующий чемпионат. Она ничего не понимала в футболе и никогда им не интересовалась, не знала ни по имени, ни в лицо ни одного игрока, ни разу не посмотрела ни одного футбольного матча. Но сейчас ей важно было слышать сотни голосов, эти бессмысленные, нечленораздельные крики болельщиков и монотонный голос комментатора, который произносил непонятные слова: «офсайд», «аут», «угловой», «стандарты». Кристина закрыла глаза и представила, что все эти голоса идут не с футбольного стадиона, а с улиц Франции, и где-то среди толпы Жанна. Только она не кричит, как все эти дикие люди, не размахивает руками. Она спокойно смотрит на происходящее своими голубыми глазами и улыбается. Она просто стоит среди чужих людей, но очень скоро ей надоест вся эта толпа, и она вернется туда, где ее ждут, где Кристина станет ее рабой, ее сестрой, ее любовницей…

Кристина открыла глаза. Что за бред!

На экране крупным планом показывали голкипера. Высокий, в светло-синей майке, со строгим лицом. Он показывал куда-то рукой и что-то кричал на своем языке. Комментатор объяснил, что голкипер выстраивает «стенку», и еще рассказал, что этот игрок проводит сегодня свой последний матч, после которого навсегда уходит из большого футбола.

В это время вратарь прыгнул в сторону, поймал мяч и с силой ударился головой о перекладину. Кристина выключила телевизор. Какая грубая игра! Так можно и инвалидом остаться, и все только ради того, чтобы не пропустить в ворота мяч. Какая глупость! Странно, что некоторые считают эту игру мужественной. Нет, сегодня не может быть никакой грубости; Кристина прошла в ванную, включила воду и взглянула на зеркало. Сколько раз Жанна смотрела в него своими голубыми глазами, поправляла волосы, смывала косметику! Рядом с раковиной стоял небольшой розовый пуфик. Дома, в Питере, у Кристины есть точно такой же, только светло-синий, как майка голкипера. Она складывала туда грязное белье для стирки. Когда Кристина собирала вещи Алесандра, она даже не подумала заглянуть под крышку розового пуфика. Теперь она коснулась ее и осторожно подняла. Но вовсе не для того чтобы найти там незамеченные в прошлый раз вещи Алесандра и отнести их ему в больницу, а чтобы обнаружить там вещи, которые еще совсем недавно надевала Жанна. На них должен был остаться ее запах…

Сверху лежали черные капроновые колготки и фиолетовый бюстгальтер. Кристина осторожно достала бюстгальтер, некоторое время смотрела на него, затем отложила в сторону, взяла колготки, а за ними — белую порванную простынь. Под простыней лежала помятая, согнутая тетрадь, которую девушка принялась читать, присев на корточки и скомкав на коленях простыню.

Избей меня, оставь мне пустоту,

Не согревай, позволь замерзнуть,

На самом длинном в городе мосту

Ловить губами предрассветный воздух.

Кристина сложила обратно колготки и бюстгальтер, закрыла пуфик и присела на край ванной.

Когда-нибудь случайно, в тишине,

Ты вспомнишь это имя: А…

На влажной, мытой ливнями земле

Избей меня.

Кристина закрыла кран, взяла простынь, тетрадь и вышла из ванной, погасив свет. Затем она прошла в комнату, включила торшер, убрала с кровати покрывало, одеяло, постелила рваную простынь, взятую из розового пуфика, положила подушку повыше и легла, поджав ноги и повернувшись так, чтобы свет падал на тетрадный лист.

Это ее почерк. Небрежный. Буквы мелкие. На листах то тут, то там видны чернильные разводы, как если бы тетрадь уронили в воду. Кристина тут же представила себе Жанну в ванной, до краев наполненной теплой водой и белоснежной пеной. В руках у нее тетрадь. Жанна пишет на весу, поэтому почерк получается такой неровный. Тетрадь выскальзывает и падает в пену, но Жанна снова берет ее и продолжает писать. Ей неудобно, она хочет повернуться и на этот раз окунает тетрадь в воду. И вот уже листы совсем мокрые. Но вместо того чтобы вытереть их полотенцем или положить на батарею, Жанна бросает тетрадь в розовый пуфик, к грязному белью. Потом встает… в полный рост… На теле остатки белой пены…

Послушай, кто же остановит дождь?

В холодных водах Финского залива,

На Ладоге, в Фонтанке, на Неве —

Повсюду дождь. Все улицы в дожде.

Решетка Летнего, Сенная — все размыто.

Так значит, Жанна бывала в Питере… Или нет, она не была там, никогда. Она только писала и мечтала о нем. А это значит, что, когда Жанна вернется, Кристина обязательно пригласит ее к себе. Они пойдут вдвоем по набережной и увидят, как разводят и сводят мосты. Кристина обязательно покажет ей Невский, Петропавловку, они загадают желания грифонам под сфинксами, поднимутся на смотровую площадку Исаакиевского, съедят мороженое в сквере за Аничковым мостом — там, где расположен памятник Екатерине, — проедут на лошадях по Гатчине или Петергофу и обязательно проплывут на катере под мостом поцелуев.

Возвращаюсь домой, а в подъезде нет света,

В холодильнике — сока, на экране —

мультфильмов.

Я не рядом с тобой. Ни потом, ни сейчас.

У кого-то из нас

Нет и не было крыльев.

 * * *

Он вернулся в Петербург в тот ранний час, когда не сведены еще все мосты, когда еще закрыто метро, клубы работают в основном только на выход и не все путаны покинули Невский.

Он пил жасминовый чай в привокзальном кафе, дрожа от холода, и единственное, о чем жалел, так это о тетради со стихами, которую эта безмозглая Марина… или как ее там, Карина?.. не нашла или забыла положить в сумку с другими его вещами. Ну как так можно собирать вещи, чтобы не положить самое главное? Впрочем, хоть телефон да кошелек она ему принесла, и на том спасибо, идиотка. Если бы он мог, то сам пошел бы к Жанне и забрал свои вещи. Уж тетрадь-то он точно не забыл бы. Алесандр писал эти стихи по настроению и в основном тогда, когда в очередной раз уходил от наскучившей за неделю или за ночь девушки или отказывал навязчивому юноше.

Нет, все-таки не пошел бы он к Жанне, даже если бы и мог. Проклятая гордость! Где он в последний раз видел тетрадь? На кухне? Нет, в ванной. Точно, в ванной. Он читал Жанне стихотворение, свое самое любимое, самое гениальное, которое написал, кажется, в поезде, ночью, при мелькающем за окнами свете фонарей и с бутылкой шампанского в руке, под стук колес и храп соседа. Это было, когда он возвращался из Петербурга в Москву, чтобы ждать Жанну. Писал как послание от нее к себе. Потом он дописывал это стихотворение, сидя за кухонным столом, на который только что пролил коньяк, и слушая дождь за окном. А незадолго до того все пассажиры метро наблюдали, как он, молодой и красивый, горько плакал, да так и не узнали о ком и о чем.

Как же оно начиналось? Алесандр помнил его целиком, кроме первых строк… Неужели он больше никогда не увидит своего стихотворения? Да, он читал его Жанне, когда они лежали в ванной, наполненной сиреневой и лавандовой пеной, ели сливы при свете тридцати свечей с красными колпачками и негромких звуках индийской музыки. Затем он положил тетрадь на розовый пуфик, и они с Жанной стали целоваться. Потом он взял женщину на руки и вода полетела брызгами в разные стороны. Тогда Жанна сказала, что листы намокнут, и он, не сводя глаз с любимой, наощупь сунул тетрадь в пуфик с грязным бельем, а потом забыл о ней.

Но как же оно начиналось?

Подумай,

Кто же остановит Дождь?

Где капли слёз,

где капли от Дождя —

не различить.

Повсюду —

промокшие дворцы,

мосты,

промокший плащ,

земля…

Ответь мне,

Кто же остановит Дождь?

Быть может,

ангел с Петропавловского шпиля?

Но слишком у него намокли крылья.

Фонарщик?

Он сегодня не зажег

ни одного ночного фонаря!

Быть может,

Я?

Рисуй мне,

Кто же остановит Дождь?

Быть может,

львы, что охраняют город?

Грифоны?

Сфинксы?

Фонтанов в Дождь слетающие брызги?

ТЫ?

Пиши мне,

Кто же остановит Дождь?

Иду — глотая —

Дождь, ступая —

в Дождь,

в Дождь — падая,

в Дождь — превращаясь.

Скажи мне,

Кто же остановит Дождь?

Васильевский размыт,

залит Елагин,

Крестовский утонул,

на Марсовом — потоп.

Дождь ничего мне не оставил.

В душе есть только ТЫ.

+45,

Озноб.

Кричи!

Ну,

Кто же остановит Дождь?

Кричи мне,

Кто же остановит Дождь?

Кричи,

ну, Кто же остановит Дождь?