Барбара Мецгер - Дуэль

– Боже мой, – сказал его друг Карсуэлл, незаметно вошедший в комнату, – как можно есть в такое время? Я с трудом смог проглотить кусочек яйца.

Йен положил вилку. Есть ему тут же расхотелось. Он указал на чайник и кофейник, а также на графины с более крепкими напитками:

– Подкрепись и расскажи мне, что происходит. Отведут ли меня к мировому судье?

– Нет, если только ты не спал и с его женой тоже. – Карсуэлл сел за стол напротив Йена и налил себе кофе. Положил в чашку сахар, добавил сливок, потом взялся за сладкий рулетик, баранью котлету и тарелку с копченой рыбой.

Йен поднял брови, но не стал подвергать сомнению способность друга переварить все перечисленное, и, как подобает хорошему хозяину, вооружился вилкой.

– Как чувствует себя мальчик? – спросил Карсуэлл.

– Врачи говорят, что для оптимизма пока нет оснований. Эти коновалы пугают меня лихорадкой, застоем крови и потерей сил на долгое время.

– А у меня есть приятные новости. Пейдж уехал из Лондона.

– Как, уже?

Карсуэлл кивнул, не переставая жевать, проглотил пережеванное и сказал:

– У дома его ждала карета, вещи были собраны и уложены. Кажется, он заранее вознамерился выстрелить прежде времени и стрелять на поражение.

– Он так сильно меня ненавидел? Странно, я ничего плохого ему не сделал. Разве что спал с его женой. Еще кофе?

– Спасибо. Филпотт говорит, что этот скряга не вылезает из долгов. Застрели он тебя, это было бы удобным предлогом бежать от кредиторов и не заплатить карточные долги.

– Он предпочел, чтобы его считали убийцей, а не уклоняющимся от уплаты долгов?

– Он плыл по реке под названием Кредит прямиком в долговую тюрьму, так что ему ничего не оставалось, как бежать из страны. Поскольку он все равно собирался покинуть Англию, то решил доставить себе некоторое удовольствие перед отъездом. У него, кажется, есть наследственная собственность в Шотландии.

– Мона будет огорчена. Она обожает Лондон с его, скажем так, развлечениями.

– Значит, леди Пейдж будет счастлива, что муж не взял ее с собой.

– Хочешь сказать, что этот поганец устроил дуэль ради спасения ее чести, а потом оставил одну? – Йен подлил бренди в кофе себе и другу.

– С бейлифами на пороге. Но не беспокойся, эта шлюха найдет себе содержателя. Лучше подумай о том, какое добро Пейдж сделал тебе.

– Добро? Эта свинья Пёйдж?

– Теперь все будут обвинять Пейджа в несчастье, которое произошло с этим юношей, полагая, что именно из-за этого он уехал из Англии. Неужели не понимаешь?

– А ты хотел, чтобы я уплыл на твоей яхте.

– Я просто предлагал тебе такой выход, вот и все.

Они ели и пили, обдумывая создавшееся положение.

Спустя некоторое время Йен сказал:

– Приехала сестра. Вещей кот наплакал, прислуга распущенная. Юный Ренслоу был прав, ее нельзя оставлять одну.

– Это напомнило мне еще об одной новости, которую я услышал сегодня утром. Ты будешь доедать мясной пирог?

Йен передал другу тарелку и стал ждать. Когда Карсуэлл вытер наконец свои унизанные кольцами пальцы о льняную салфетку и изящно утер рот, Йен спросил:

– Что за новость?

– Я навел справки насчет Ренслоу у моего родственника. Помнишь виконта Ренсдейла?

– Такой низкорослый, на несколько лет старше нас, скучный и скуповатый? Если не ошибаюсь, хромой. Не помню, чтобы я видел его в Лондоне. Кажется, волокита и прескверный игрок.

– Это он. Спартак Ренслоу, виконт Ренсдейл из Дерби. Твой гость – его наследник.

Спартак, Афина, Трой… даже собаку зовут Рома – сплошной Древний Рим.

– Проклятие! – В другом мире сын какого-то виконта был бы не более важен, чем кузнец, но в этом мире все иначе. Тут Йен произвел в голове арифметические подсчеты и пришел к выводу, что такое вряд ли возможно, даже если Ренсдейл смолоду был распутником. Он не мог себе представить, чтоб этот темноволосый виконт был отцом двух молодых людей с бирюзовыми глазами, которые находятся сейчас на втором этаже его дома, особенно маленькой блондинки с развевающимися волосами. – Ты сказал, что Трой – его сын?

– Нет, единокровный брат от второй жены его покойного отца. Она умерла родами.

Йен с облегчением вздохнул.

– Значит, этот Ренсдейл не может произвести на свет собственных наследников.

– Не может. – Карсуэлл предложил Йену понюшку из украшенной эмалью табакерки. Йен отказался, но ему пришлось подождать, пока его друг вкушает наслаждение от неприятной, но модной привычки чихать до тех пор, пока на глазах не выступят слезы. – После многих лет супружества его жена так и не понесла. Она одна из дочерей Харкорта.

Йена передернуло.

– Если она хоть немного похожа на своих сестер, трудно себе представить, чтобы Ренсдейл особенно усердствовал с этим.

– По словам моего родственника, она была уродлива, и к тому же мегера. За четыре сезона в Лондоне ей никто не, сделал предложения, и Харкорту пришлось удвоить размер ее приданого. Ренсдейл ухватился за эту сделку.

– Прекрасная сделка – жена-ведьма и никаких наследников. Надеюсь, приданое стоило тех мук, которые он теперь испытывает. Неудивительно, что подростки предпочли переехать к дяде, хотя супруги Ренсдейл остаются их опекунами. К несчастью, дядя уехал – отбыл на войну. Мне придется написать Ренсдейлу.

– То-то он будет счастлив.

– Мне от всего этого тоже мало радости. Ему следовало получше присматривать за юнцом и не позволять ему самостоятельно бегать по Лондону.

– Дело в том, что мальчик – существо болезненное, как сказал мой родственник. Он приехал в Лондон, чтобы посоветоваться с врачами.

Йен вспомнил, каким легким показался ему мальчик, когда он нес его, и удивился, почему тот не в школе.

– Черт побери! Я ранил больного человека.

Лихорадка началась в ту же ночь. Йен не знал об этом допоздна, потому что Карсуэлл заставил его отправиться на званый обед к леди Уолтем, чье приглашение он получил заранее.

– На пустом месте сплетни расцветают пышным цветом, – сказал ему Карсуэлл. – Если ты не придешь туда и не опровергнешь слухи, они разрастутся, как волшебные бобы, и дотянутся до неба. Но если будешь держаться так, словно ничего не случилось, семена просто не дадут всходов.

– Ты что, занялся сельским хозяйством?

– Чтобы марать руки? Ни за что. Но я знаю высший свет и любителей сплетен. Они решат, что тебя ранил этот трус или что ты убил его и увез его тело из Англии на корабле; Одному небу известно, какие истории они состряпают, если им не за что будет ухватиться.

Йен уехал на весь вечер, послав с лакеем записку Ренсдейлу, чтобы не дожидаться почты. После обеда он отправился с другом на бал, а потом на раут, где в маленьком помещении собралось слишком много людей.

Он танцевал, пил, сыграл пару партий в карты. Ел омаров, запеченных в тесте, и расточал фальшивые комплименты хозяйкам. Поддерживал разговоры о погоде, о войне, о том, кто с кем будет танцевать очередной вальс. Если кто-то заводил речь о Пейдже или о дуэли, он доставал монокль, рассматривая собеседника с аристократическим высокомерием, и пропускал его вопрос мимо ушей. Затем, улыбнувшись, кивал и уходил.

Он не обращал внимания на намеки и подмигивания касательно будущего леди Пейдж, которые бросали мужчины за портвейном или игроки в карты, отметая их взмахом своей ухоженной руки и едва заметным порицанием в голосе:

– Джентльмен не станет трепать имя леди.

И этот джентльмен поклялся никогда не иметь дело с этой особой или с ей подобными. К счастью, делишки леди Пейдж его больше не касались. Он прекратил с ней отношения, как только Пейдж стал выказывать возмущение. К сожалению, это произошло, лишь когда этот грязный тип уже послал ему вызов, то есть слишком поздно.

Как бы то ни было, Йен порвал с женщиной, которая никогда ничего не значила для него, была просто источником поверхностных наслаждений и не вызывала ничего, кроме легкого зуда. Мона сама постелила себе постель, обзавелась будуаром в беседке, ложем в сарае, койкой за кустами. После этого ее никогда больше не будут принимать в обществе.

Если Йен слышал шепотки о Неистовом Мардене, он их тоже игнорировал. Его друзья знали, что это прозвище дали ему за дерзкие скачки с препятствиями на бегах, а не за дурной нрав. Он был хладнокровен, держал себя в узде. Он был истинным джентльменом, человеком праздным, его слегка скучающее безразличие говорило лишь о том, что он размышляет об очередном подношении в театре «Друри-Лейн».

Господи, думал граф, ему следовало бы предложить роль в новой пьесе. Мышцы лица ныли от не сходившей с него любезной улыбки, шея затекла от необходимости высоко держать голову, его тошнило от всего, что он съел и выпил за этот день, растянувшийся на половину ночи.

Наконец ему перестали задавать вопросы и шептаться у него за спиной. Теперь все перемывали косточки леди Ингерсолл, ее полнеющей талии и красивому главному садовнику. Да будут благословенны те, кто способствует всяческому произрастанию и дает Лондону возможность поболтать о чем-то, кроме неудачной дуэли!

Даже Йен уже почти поверил, что в его жизни все в порядке, если не считать несварения желудка, и верил до тех пор, пока не ступил на дорожку перед своим домом. Выйдя из кареты, он угодил ногой прямо в доказательство присутствия своих незваных, нежеланных и неизбежных гостей с их мерзкой собакой.

Босой, в отвратительном настроении, он вошел в дом и тут же повысил одного из своих лакеев до должности псаря, поручив ему заботиться о глухой как пень кусачей собаке и сопутствующей ей грязи.