Диана Килина - ДУ/РА

— Я хотела бы остаться, — тихо сказала я, зная, что он слушает, — Но, наверное, слишком поздно.

Провела рукой по резному дереву, покрытому темны лаком. Оттолкнулась ладонью, выпрямляя спину и вздрогнула, когда дверь открылась.

Тимур, сощурившись, посмотрел на меня. Капли стекали по его лицу, собираясь на подбородке и падая на грудь. На полу быстро собралась лужа, но Агеев даже не обратил на нее внимания.

Он открыл рот, но ни звука не слетело с его губ. Просто стоял и смотрел на меня, не пряча слезы, покатившиеся по грубому лицо и исчезнувшие вместе с остальной водой, падающей на пол.

— Просто хочу, чтобы ты знал, — пожала плечами я, — И, Тимур, — замерла на полпути к выходу, — Не надо думать, что тебя никто не будет ждать. Я — буду, — выдохнула едва слышно, выходя из квартиры.

Снизу послышались шаги — наверное недовольный сосед в очередной раз хочет выразить свое возмущение. Спускаясь по ступенькам, я чудом не налетела на него и застыла, когда мне перегородили путь:

— Безобразие! — заверещал мужчина, — Как можно так орать…

— Иди ты на х@#, — отодвинув его рукой, я спокойным шагом пошла дальше, радуясь благоговейной тишине, повисшей в подъезде.

Тимур, наши дни

Привычка — вторая натура, кажется в народе так говорят. Вот и моя привычка открывать глаза еще до звонка будильника приросла ко мне с корнем. И раздражает до ужаса.

Потирая лицо, я смотрел в окно на тусклое, серое небо, плотно затянутое облаками. Потянулся и замер с застывшими в воздухе руками, услышав вибрацию телефона под подушкой.

Нащупав сотовый, тихо чертыхнулся увидев на экране номер Игоря.

— Да, — устало протянул, готовясь к очередной словесной перепалке, которой заканчивались наши разговоры в последнее время.

— Оля рожает, — тревожно прозвучало из трубки.

— Куда ехать? — подскочив на ноги, схватил джинсы, валяющиеся на полу со вчерашнего вечера, и принялся скакать на одной ноге, вторую засовывая в штанину.

— Центральное отделение «Скандинавии».

— Меня пропустят?

— Да, я уже договорился о вас с Романовой.

— Скоро буду.

— Спасибо, брат.

Глаза защипало от давно не звучавшего обращения. Моргнув, я засобирался, рассовывая по карманам документы. Взглянув на кошелек, открыл ящик тумбочки возле кровати и взял стопку купюр, по привычке отложенных на «черный день».

Город еще спал — машин на дорогах было мало, и это сыграло мне на руку. Доехав до больницы, я припарковал машину, и посмотрел на снующих туда-сюда мужиков, курящих без остановки. Лазарева среди них не заметил, а это хорошо — если тот закурит, значит нервы совсем ни к черту.

На стойке регистрации на меня посмотрели привычно — со страхом. Едва медсестричка, проходящая мимо, услышала фамилию Лазаревых, она схватила меня за локоть и поволокла в сторону.

— Флюорографию делали? — спросила, выдавая бахилы и халат.

— Какую флюорографию? — удивился, натягивая шуршащие ярко-голубые пакеты на ноги.

— Так, ясно. Тогда маску держите, — засунув протянутую вещь в карман халата, я усмехнулся.

Каждый мужик, отвечаю — каждый, боится этого места. В нашем представлении, роддом — это что-то среднее между пыточной, и концлагерем. И каждый представляет себе это место примерно одинаково: крики, стоны, багровые реки…

Но, на мое удивление, ничего этого не было. В коридоре царила тишина, нарушаемая только звуком шагов меряющей расстояние от стены до стены Илоны.

— Эй, — окликнул я, подходя ближе.

Она замерла, поднимая на меня взгляд. Кивнула, когда я подошел ближе и, обхватила себя руками.

— Игорь в палате, — просипела, шмыгая носом, — А я тут вот. Жду.

— Я вижу. Давно началось?

— Часа два назад. Мы тут минут сорок всего, Игорь сумку с вещами не мог долго найти, а Оля не брала трубку…

— Все будет хорошо, — успокоил я, видя наливающиеся слезами глаза, — Иди сюда.

Странный порыв — успокоить, защитить, дать понять, что она не одна; что есть кто-то рядом. И странное чувство, когда Илонка прижалась ко мне, обнимая за талию и пряча лицо у меня в шее.

Сладко-горькое. Словно из другой жизни.

— Мне так страшно, Тимур. Так страшно…

— Все будет хорошо, — повторил, замечая, как над дверью палаты загорелась красная лампочка.

Или не будет…

За дверью послышалась возня; голоса, явно на повышенных тонах. Потянув на себя девушку, я отошел в сторону и посмотрел, как в палату бегут врачи — двое.

— Что происходит? — заорал Лазарев.

— На выход, — скомандовали ему новоприбывшие, — Операционная готова.

— Какая нахуй операционная? — голос друга не предвещал ничего хорошего, заставляя меня крепче сжать руки на завозившейся у груди Романовой.

На него никто не обращал внимания. Я только увидел, как его вытолкнули из палаты, а следом по полу загромыхали колеса.

Игорь простонал, глядя им вслед:

— Бл@ … — схватился за голову, присев на корточки, — Этого не может быть. Не может быть. Только не с нами, нет.

— Твою мать, — прошептал я, глядя на проносящихся мимо врачей и неестественно бледную Олю, без сознания лежащую на каталке.

Я заметил пятно крови, расползающееся по простыне, которой небрежно прикрыли тело девушки, прямо под большим животом. Заметила это и Илона — судорожно выдохнув: «Нет».

Снимая маску, в коридоре появилась невысокая женщина. Посмотрела на нас с Романовой и покачала головой:

— Кесарить будут. Ждите.

***

— Что ж так долго-то… — выдохнул я, сидя на скамейке у операционной.

Лазарев молчал. Только глядел невидящими глазами в одну точку, даже не моргая. Илона ходила туда-сюда, пряча заплаканные глаза, едва наши взгляды пересекались.

Есть в жизни такие минуты, которые ты с удовольствием стер бы из памяти. Это — был тот самый момент, потому что осознание беспомощности; того, что ты не можешь сделать ничего — ни-че-го, абсолютно — угнетает, разрушает изнутри.

У меня даже слов не было, чтобы как-то поддержать их. Просто не было.

Положив руку на плечо Лазареву, я вздохнул, когда он даже не шелохнулся. И продолжил ждать.

Тихий детский плач, донесшийся из палаты, заставил подскочить на ноги. В эту секунду друг поднял голову на дверь, моргнул один раз и снова вернулся в прежнее состояние зомби. Я чувствовал, что надвигается буря и закрыл глаза.

«Аллах, не за себя прошу»: мысленно обратился к тому, в чье существование, хоть слабо, но верил. «Помоги».

Илона подошла к двери, вцепившись в ткань своего свитера. Младенец по ту сторону продолжал жалобно плакать и на ее лице расцвела слабая улыбка.

— Артемка… — прошептала она.

Потекли слезы — крупные, как горошины. Повернувшись ко мне, она продолжала улыбаться и плакать.

Я же смотрел на Игоря, гадая, что происходит у него в голове, если крик сына не изменил на его лице ничего. Даже ни одна мышца ни дернулась.

Дверь операционной открылась и оттуда, в маленькой металлической кроватке вывезли ребенка. Санитарка, склонившаяся над новорожденным улыбнулась:

— Мальчик, — довольно сказала она, — Мы отвезем его в отделение новорожденных.

— А моя жена? — хрипло спросил Лазарев, даже не взглянув в их сторону.

— Возникли осложнения. Хирург старается, но врачи не Боги… Вы сможете навестить сына через час, когда его осмотрит педиатр.

Лазарев промолчал.

***

Глядя на крошечные кроватки, стоящие друг за другом, невольно улыбнулся. Илона стояла у одной из них, разглядывая племянника и что-то говорила медсестре. Я не сразу понял, что происходит, когда она потянулась вниз и бережно подняла ребенка, прижимая его к груди.

Так много слез я еще не видел. И сам ненароком смахнул одну, когда крошечная ручка обхватила ее палец, и младенец причмокнул губами.

Рядом, плечом к плечу, стоял Игорь. Смотрел на них с бесстрастным выражением на лице, напрягая меня с каждой секундой больше и больше.

— Ты не хочешь подержать его? — спросила Илона у моего друга — прочитал по губам — когда повернулась в нашу сторону.

Игорь молчал. Долго молчал. Невыносимо долго, так, что тишина в воздухе зазвенела.

— Игорь, посмотри, какой он хорошенький, — расслышал из-за стекла, — На тебя похож.

— Убери этого ублюдка! — как бешеный заорал Лазарев.

Младенец на руках Илоны захныкал, вместе с ним остальные, испугавшись громкого звука. Медсестра в ужасе уставилась на нас, а Романова отступила на шаг назад, прижимая к груди крошечное тельце. Схватив друга за шкирку, я оттащил его от окна и поволок по коридору, пока он завывал, пытаясь отцепить мою руку от своей шеи. Добравшись до двери, на которой висела табличка «Для персонала», я толкнул ее и впихнул туда Игоря.

Он сошел с ума. Свихнулся, потерял берега — иначе я не могу объяснить то, что он кинулся на меня с кулаками, издавая непонятные звуки — то ли рычание, то ли еще что. Пытаясь его удержать, я пару раз врезал ему по морде, стараясь бить «аккуратно, но сильно».

— Успокойся! Возьми себя в руки! — как заведенный талдычил я, но это не помогало.

С каждой минутой ожидания я терял друга, я понимал это. Когда Ольгу увезли в операционную в его глазах что-то вспыхнуло, а потом погасло. Я видел это. Видел, как он сломался. И в последний раз это закончилось тем, что он начал отстреливать людей, разъезжая по стране с винтовкой.