— Не пробовали вы остановить дочь, когда она собралась за него замуж?

Еще один залп — и стаканчик пуст.

— Моя дорогая, — начала женщина слегка заплетающимся языком, — я не только пробовала остановить ее. Я запретила ей даже разговаривать с ним. — Она повернулась и снова наполнила стаканчик, даже не заметив, что Саша не прикоснулась к своему. — А ее отец был просто вне себя. Он грозил выгнать ее из дома, если узнает, что она была с ним. — Она передернула плечами. — Но было уже слишком поздно.

Сашу удивил не столько рассказ женщины о том, как они, родители, реагировали на увлечение дочери, сколько свое отношение к самой женщине, к пьющей женщине вообще. Впервые она подумала о собственной матери без гнева, отвращения и печали.

— А почему вы так возражали против него?

— Потому что он — животное, — сказала женщина, отчетливо выговаривая каждый слог. — Мой муж знавал таких. Я вам рассказывала. Он сражался в Алжире. Уж он-то знал, как они всаживают вам нож в спину… Однако этот был еще хуже.

— Почему?

— Потому что он был политической проституткой без будущего и работы. Что он мог дать нашей дочери?

Саша решила, что можно продвинуться еще дальше.

— Но у него как у политика было будущее в ООП.

Женщина посмотрела на нее, как на сумасшедшую.

— Уж не думаете ли вы, в самом деле, что о такой жизни мы мечтали для нашей дочери? — Она засмеялась. — О таком будущем — жить в окружении дикарей?

Саша подумала, что за этими словами кроется скорее социальная подоплека, чем простые предрассудки. Она подождала еще немного.

— Дело не в том, что мы поддерживаем евреев на Ближнем Востоке… те из нас, кто остался, кто достаточно трезв, чтобы последовать за господином Ле Пеном… все беды в мире происходят из-за того, что арабы и евреи дерутся друг с другом на Ближнем Востоке.

Саша молчала, размышляя над тем, что услышала. Как будто в этих словах содержались здравые мысли. Как будто почувствовала себя свободнее, когда женщина так беспристрастно высказалась о том, что она не любит.

— Как вы думаете, ваша дочь знает, чем занимается ее муж?

Саша ожидала, что женщину разозлит то, что она нарушила их договоренность. Но, к ее удивлению, мадам Вилленев как-то сникла и увяла, бессильно утонув в своем огромном кресле с ободранной обивкой и протертыми подлокотниками.

— Мы не обсуждаем эти вещи.

— И правильно делаете, я думаю, — сказала Саша, слегка отступая. — К тому же, ваша дочь вряд ли вообще что-то знает об этом.

Что, если она не клюнет на это? Намек был слишком груб. Может быть, она решила, что разговор потерял всякий смысл, и хочет совсем прекратить его?.. Однако продолжение последовало.

— Не смешите меня, — проворчала она, — дочь, как и все, читает газеты. Даже если он ни о чем не рассказывает ей, то она-то не законченная дура!

Саша притворилась удивленной.

— И вы все-таки не обсуждаете этого?

Женщину понесло.

— Что говорить о той, которая ослепла от любви и которая дошла до того, что желала смерти собственному отцу?

Ответа не требовалось.

— Мой муж умер от разрыва сердца, — продолжала она. — Что он должен был чувствовать, если его единственный ребенок, его дочь предала его таким образом?

Саша почти достигла того, к чему стремилась, однако почему-то решила остановиться.

— Вы, наверное, очень сильная, — нежно сказала она, — если смогли все это перенести.

Дрожащей рукой женщина стала поправлять свой шиньон.

— Иногда я жалею об этом. — Она взглянула на Сашу. — Может быть, у меня было время смириться с этим, потому что дочь доверяла мне и рассказывала обо всем с самого начала.

Больше об этом браке нечего было рассказывать.

— У вас есть какие-нибудь фотографии? — спросила Саша.

Женщина поставила свой пустой стаканчик на комод и положила на стол альбом в кожаном переплете. Она откинулась в кресле, пока Саша занялась фотографиями.

Множество снимков, приклеенных к страницам альбома пожелтевшей лентой. На большинстве фотографий — маленький ребенок, бессмысленно таращащийся в объектив. Изможденное, хрупкое и ужасно грустное существо. Затем — девочка-подросток. То же трагическое выражение. Насупленные бровки. Падающие на лоб светлые тонкие волосы. На остальных снимках — молодая особа, едва повзрослевшая. Неряшливая хиппи. Невеста. Стильная дама. Супруга. Газетное фото — Жозетта между мужем и Ясиром Арафатом на корабле. Надпись под снимком гласит, что она отправляется в Ливан, чтобы бороться и умереть вместе с мужем.

Просмотрев альбом, Саша взглянула на женщину и увидела в ее глазах слезы. Саша снова занялась альбомом и долго рассматривала фотографию, на которой Жозетта прислонилась к пальме. Цветастое платье обтягивает увеличившийся живот.

— Почему у нее такой несчастный вид?

Женщина взглянула на фотографию и отвернулась.

— Это она в Египте во время беременности, — уклончиво сказала она.

— В первый раз?

— Нет, — мягко проговорила она, — это уже после трагедии.

— Какой трагедии?

Женщина выглядела совсем разбитой.

— После того случая, — она вздохнула, — после Тарика… Первого Тарика. Того, что убили, сбросив с балкона…

Как она могла пропустить это, когда собирала биографические материалы?

— Какой ужасный случай!

Женщина передернула худыми плечами.

— У них это называется «случаем».

— Разве это не случай?

— Единственное, что было случайно, так это то, что люди, ворвавшиеся в дом той ночью, не знали, что мой зять находится в тюрьме и его нет дома. — Она пошевелила пальцами. — И ребенка выбросили с балкона, вероятно, от злости. — Она помолчала, собирая силы, чтобы продолжать. — Пожалуй, это было недоразумение. — Ирония была очевидна. — Видимо, у них именно так решают недоразумения.

— Мне очень жаль, — сказала Саша.

Может ли подобная причина служить оправданием тому, что человек потерял остатки сострадания?

— До того, как это произошло, — продолжала женщина, — мы еще надеялись, что, может быть, со временем они повзрослеют и переоценят свои революционные идеи. Мы бы приняли его, если бы, например, он нашел работу в американской компании в Каире и начал нормальную жизнь. Мы хотели примириться с ним, — повторила она. — Но, к несчастью, все оказалось напрасно.

Саша уже знала достаточно, чтобы не прерывать эти излияния, в которых женщина пыталась объяснить то, что произошло много лет назад.

— Трагедия случилась в декабре шестьдесят девятого, — рассказывала женщина, — а через три месяца, в марте они бросили все и отправились в Иорданию. В сентябре семидесятого, — в ее голосе послышалось презрение, — король решил изгнать всех палестинцев из своей страны. Это событие было названо Черным сентябрем. — Она помолчала. — В это время мой зять уже был заметным человеком в движении, а моя дочь стала примером для всех арабских женщин. Можете вы себе такое представить?.. Однако худшее только начиналось. После первых террористических акций имя Тамира появилось в газетах. Он взял ответственность на себя. Потом фотографии дочери и детей. Потом вся эта газетная канитель про политику, мотивы, причины и так далее. И вдруг — он стал известен как человек, совершающий убийства ради своей страны… Вот только никакой страны у него не было. Но тогда это казалось огромной проблемой, не так ли? Слава богу, что мой муж не дожил до всего этого. По крайней мере, он не страдал из-за того, что произошло за все эти годы.

Саша чувствовала, что вся история только теперь и начинается. Было что-то, чего она не могла понять, несмотря на то, что расспрашивала десятки людей и слышала от них столько объяснений происходящему. У нее созрел еще один вопрос.

— Вот вы как мать, как считаете, что может чувствовать Жозетта, когда читает, что невинный ребенок был убит в результате…

— …взрыва бомбы, которую подложил ее муж? — договорила за Сашу Елена Вилленев. — Я понятия об этом не имею.

О каком «понятии» может идти речь, если фаза легкого опьянения давно сменилась, как минимум, средней.

— Ну вот мы и заговорили о том, о чем я поклялась себе никогда не говорить, — сказала женщина с тоской.

— Мы договорились, что не будем обсуждать Рим, мы и не обсуждаем его. Но мне интересно понять, как ваша дочь относится к насилию.

— Я не могу отвечать за мою дочь.

— Конечно, не можете.

— Но если бы вы когда-нибудь спросили ее об этом, и она бы вам ответила, мне самой было бы ужасно любопытно узнать ее мнение.

Саша решила, что терять уже нечего.

— А какого вы мнения обо всем этом?

— А какого я должна быть мнения? Вы хотите, чтобы я сказала, как я шокирована, возмущена, как мне стыдно, не так ли? Ну, когда-то давно я испытала все эти чувства, а потом вообще перестала что-либо чувствовать. Я как будто оглохла к самой себе.

— Как вы полагаете, она разделяет его убеждения?

— Достаточно того, что она делит с ним постель, и у них общие дети, общая жизнь. Как может женщина после всего этого не разделять с ним такую малость. Конечно, она разделяет его убеждения. У моей дочери вообще никогда не было ничего своего.

— Довольно оригинально с ее стороны выйти замуж именно за такого человека.

— Ничего оригинального. Кошки тоже мало разборчивы, как вы знаете.

Саша внутренне содрогнулась.

— И все же ваша дочь и ее муж стремятся вести относительно нормальную жизнь, если судить по…

— Вы полагаете, это нормально, когда телекамеры натыканы по всему дому? Маленькие следящие глаза в спальнях, на кухне, на веранде. Это нормально, когда за каждым их шагом наблюдают посторонние? Нормально, что моя дочь держит под подушкой пистолет? А эти отвратительные субъекты, слоняющиеся по дому с оружием и рациями?