— Ну, а какая вторая причина, по которой вы пришли к нам? — спросил он.

— Вторая причина, — начала Саша, держа в одной руке чашку с кофе, а другой блюдце, — это то, что мне нужны сведения о двух подданных Израиля, которые погибли во время взрыва. — Она была удивлена, когда ей показалось, что на этот раз, несмотря на молчание обоих, ее слова вызвали подобие реакции. — Я бы хотела узнать что-нибудь об их родственниках в Израиле. Это входит в вашу компетенцию, — закончила она с нажимом.

— А почему именно об этих двух?

— По многим причинам. Но еще и потому, что среди погибших был только один ребенок — маленький мальчик. И у меня впечатление, что погибшая женщина — его мать. Так ли это? — спросила Саша, переводя взгляд с одного на другого.

«Сова» молчал. «Помощник» пожал плечами.

— Мы можем все это точно проверить, — сказал он наконец.

— То есть вы хотите сказать, что не знаете?

— Пожалуйста, поймите, мисс Белль, для всех взрыв в Риме — телевизионная сенсация, для нас же это лишь еще один кошмар, — спокойно сказал Рафи. — У нас в стране такое происходит почти ежедневно. И не имея на руках соответствующих официальных сводок, весьма затруднительно назвать имена тех или иных жертв в тех или иных инцидентах. Но я, конечно, свяжусь с Иерусалимом и попробую получить для вас эти сведения.

Однако она не купилась на это. Не поверила ни одному слову. Но прежде чем она успела что-то возразить, дверь снова открылась, и та же женщина, которая принесла печенье и кофе, на этот раз принесла большой конверт. Она отдала его пресс-атташе, а тот протянул его Саше.

— Думаю, вам это понадобится.

— Благодарю, — сказала она, и снова повернулась к Рафи. — Но можете ли вы сообщить мне по крайней мере имена жертв, чтобы я могла запросить наше бюро в Тель-Авиве и узнать через них?

Рафи улыбнулся.

— Это очаровательно, — сказал он.

— Что именно? — спросила она, слегка приподняв подбородок.

— Вы гораздо более привлекательны в жизни, чем на телеэкране, — ответил он, и Саша поняла, что беседа окончена.

10

Саша переодевалась дважды. Первый раз нарядилась под сицилийку. По крайней мере в соответствии с голливудскими представлениями о сицилийках. Черные лосины, свободная блузка цвета мальвы. Черные туфли на шпильках. Волосы падают на лицо и бегут по плечам. Глаза подведены черной тушью. Бледные губы. Почти что Анна Маньяни в «Трамвае «Желание».

В другом наряде она была словно блудная дочь из «Вокеган Кантри клаба». Ах, эти чулочки, приспущенные почти до колена. Чтобы оценить впечатление в целом, она забралась на стул перед зеркалом в ванной. Коротенькая красная юбка от Армани. Длинный красный жакет. Радужный шифоновый шарф. Лицо без капли косметики, а волосы собраны назад двумя заколками-пряжками. Ну если не блудная дочь из «Вокегана», то тогда Джульетта Мазина из известного фильма «Дорога» вырядилась по случаю карнавала в Иллинойсе.

В Париже слегка дождило, а дождь всегда ассоциировался у нее с итальянскими актрисами и трагическими кинофильмами. Дождь напомнил ей о Риме. Впрочем, о Риме ей напоминало теперь все, что угодно.

В конце концов у нее осталось не более пятнадцати минут, чтобы собраться и отправиться на свидание с мужчиной из Тюильри. Она бросилась в спальню привести себя в порядок. Результат оказался не так уж плох, поскольку все ее достоинства вытекали из ее недостатков, которые придавали ей очарование чувственной взбалмошности. Окончательный ее наряд состоял из короткой черной шелковой юбки, белой шелковой блузки, никаких браслетов и прочего, черно-белый кашемировый платок наброшен на плечи, и его концы свешиваются чуть не до пола. Волосы взбиты, глаза подведены тушью, на губах помада цвета зрелого персика. Она почувствовала себя отвратительно. Какой-то приступ дурноты. Как будто начиналось удушье. Нитка жемчуга на груди. Ей показалось, что она вот-вот грохнется в обморок. На запястье защелкнулись золотые часы, и она словно перенеслась в свое нью-йоркское прошлое. Чулки ни к чему, решила она и начала стаскивать их с себя. Они никогда не облегают ногу как надо. Не успеешь оглянуться, как сморщатся где-нибудь на щиколотке, когда будешь вылезать из машины или просто посидишь за столом. Леггинсы — вот единственно верное решение. Добрые старые всеамериканские леггинсы — враг сексуальности, которые, как говорил Карл, возводят подсознательный барьер. Славный он был парень, с ним всегда можно было поболтать о подсознательных барьерах. Позанимаешься с ним любовью, а потом долго шепчешься, словно через исповедальную решеточку в кабинке со священником. Но что сейчас особенно действовало на нервы, так это то, что чувствовала себя идиоткой, вырядившейся на свидание. Она и знать не знала об этих самых свиданиях. Обычно просто растворяешься в компании на вечеринке, где совмещаешь приятное с полезным и уж, конечно, не упустишь случая завести интрижку, будь то любовь с первого взгляда или после многолетней дружбы.

Само собой, дело не в том, что нормальные и умные люди не назначают свиданий. Бывает, что и назначают. Рекламные агенты назначают свидания провинциалкам. Разведенные женщины средних лет встречаются с пожилыми вдовцами. Королевы прилавков с футболистами. Все встречаются, кого ни возьми. Глория Стайн и та ходила на свидания… Но Саше свидание всегда представлялось чем-то вроде неловкого первого танца с незнакомым мужчиной, утомительной прелюдией перед постелью или супружеством.

Она стояла перед зеркалом и слышала стук своего сердца. На столе грудой лежали расческа, косметичка, пачка кредитных карточек, мелкие деньги, паспорт, конверт из Рима, другой конверт с фотокарточками — снимками на Виа Венето сразу после взрыва, улица, еще не отдраенная водой и мылом. Ни Маури, ни Берни даже не догадывались, что у нее имелись такие снимочки. Их она намеревалась подсунуть под нос Карами во время интервью — что он скажет?

Отбросив с лица волосы, она всматривалась в свое отражение. Заброшенный дом — дом, открытый ветрам. Заброшенный нужник — нужник, в котором не функционирует бачок. К чести сказать, она никогда не принимала вещи в их буквальном значении. Однако судьба хватила через край, когда обрушила на нее то, что произошло в Риме, даже если это было необходимо, чтобы забыть Карла. Отвернувшись от зеркала, она ненавидела себя за то, что принимала все так близко к сердцу, за свою беспомощность, но больше всего за то, что она уцелела, а другие погибли.

Она вдруг вспомнила, что отправиться в Рим ее надоумила мать. Именно Каролина Белль предложила Рим, восклицая, что Виа Кондотти как раз то чудодейственное местечко, которое лечит любые сердечные раны; улица, которая наполняет человека новыми желаниями, будит мечты и избавляет от неприятных воспоминаний и боли. Однако для Саши Рим стал тем местом, куда люди приехали за покупками и отдохнуть, а вместо этого нашли страдания и смерть.

В фойе она едва не прошла мимо него. Но не потому, что хотела, чтобы он заметил ее первым, а потому что плохо видела без очков. Несколько мгновений она вглядывалась в окружавший ее туман, потом все-таки достала и надела очки. И сразу же увидела его…

Он успел подстричься и помолодел лет на пять. Впрочем, может быть, просто хорошо выспался. Ей понадобилось какое-то время, чтобы собраться с духом, прежде чем войти в образ обаятельной и привлекательной. И она опустила глаза, чтобы посмотреть на его обувь. «Обувь — это лицо мужчины» — учила ее мать. Вот о чем, дескать, всегда нужно помнить. На Гидеоне были обычные черные с коричневым туфли. Самый подходящий цвет. Не серые или голубые, или, боже упаси, белые. До сих пор для Саши самой непостижимой загадкой было то, с чего это мать решила, что белые туфли непременно следует надевать накануне Дня поминовения, но никак не после оного.

Он уже был рядом с ней и слегка касался ее руки.

— Привет, — сказал он, оглядывая ее с головы до ног, — мне вас не хватало.

На нем был темно-синий костюм, прекрасно подогнанный под его атлетическую фигуру. Из нагрудного кармана выглядывал светло-голубой носовой платок. Не франтовато-распущенно вылезал, а просто скромно-старомодно выглядывал. Глаза Гидеона были такими же голубыми, как и утром.

Когда они выходили на улицу, он чуть приобнял ее за талию, а швейцар у дверей взял под козырек. Дорогой черный «рено» ждал у подъезда. Швейцар распахнул перед ней дверцу, и она скользнула внутрь и устроилась на сиденье нога на ногу. Гидеон сел рядом, и она почувствовала его взгляд.

— У вас чудесная грудь, — заметил он.

Повернувшись к нему, она подумала о том, что благодарить его за этот комплимент глупо, а возмутиться или негодовать слишком по-ханжески. Кроме того, ведь никто не принуждал ее надевать белую шелковую блузку без лифчика. Она ничего не сказала, а он вдруг озаботился ее реакцией.

— Я вас не обидел?

Не прошло и минуты, а ее тело уже успело подвергнуться осмотру и обсуждению. Она снова задумалась. Ответь она сейчас утвердительно, то покажется ему глупой провинциалкой, ответь отрицательно — легкомысленной. Она прибегла к мудрости талмуда.

— А если да?

— Тогда я бы попросил вас простить меня, — ответил он, снова взяв ее за руку.

Загудели автомобили. Он отпустил ее руку и повел машину по авеню Георга V. Для полного счастья ей не хватало сигареты. Она смотрела, как в ответ на ее просьбу он роется в бардачке. Потом он положил ей на колени пачку «Мальборо» и щелкнул зажигалкой.

— Не знал, что вы курите.

— А я и не курю, — ответила она, доставая сигарету.

Он выглядел смущенным.

— Как насчет ужина в «Нормандии»? — предложил он, сворачивая на мост и выезжая на левый берег Сены.

— Почему именно в «Нормандии»?

— Просто там приятно. Вы когда-нибудь там были?

— Во время свадебного путешествия.