— Послушай, — вмешался Рафи, — почему ты упорно называешь его, употребляя партийную кличку? Может, и ты подчиняешься ему? Он что, твой лидер?

— Нет лидеров, — ответил палестинец с неожиданным цинизмом, — есть только жертвы.

Они проехали немного, пока Рафи не приказал водителю остановить автомобиль у небольшого холма, на котором стояло несколько разбитых фургонов — напоминание о погибших в войне за независимость 1948 года.

— Увы, пока люди будут употреблять такие возвышенные слова, — заметил вскользь Рафи, — нет никакой надежды добиться настоящего мира.

— Мой брат принадлежит к ООП, — сказал Саба. — Я — нет.

— В этом вся проблема, — кивнул Гидеон.

— Понимаешь ли, Саба, в ООП есть радикалистская фракция, которая планирует убрать Карами, — солгал Рафи.

— Они полагают, — продолжал вслед за ним Гидеон, — что он хочет переговоров с Израилем.

— Но мой ребенок, моя семья! Причем здесь они?

— Вы все близкие родственники. Все зависите один от другого, — сказал Гидеон. — Если один в беде, остальные помогают. — Тут он слегка улыбнулся. — И если с Карами что-нибудь случится, то в этом отчасти будет виноват твой брат, так как он должен был присматривать за ним.

— Но если он сделает нечто такое, что спасет Карами жизнь, — вступил Рафи, — все будут довольны. — Он снова улыбнулся. — И вознаграждены.

— Но вы же не палестинцы. Какое вам дело до того, что с Карами что-нибудь случится?

Гидеон проигнорировал это замечание. Если все объяснять, можно еще больше запутать дело. Пусть палестинец остается со своими подозрениями.

— Твой брат может спасти Карами, — продолжал он, — если только согласится помочь нам. Если он будет сообщать нам некоторые сведения.

Говоря «мы», он как будто закреплял в голове Сабы все сказанное им прежде.

— И само собой разумеется, непременное условие, чтобы твой брат ни о чем не рассказывал Карами, ведь в его доме находятся люди, которые хотят его убить. Если он расскажет Карами, тот сделается подозрительным и изменит свой обычный распорядок.

— А если он это сделает, — вступил Рафи, — то убийцы поторопятся и нанесут удар тогда, когда мы не будем этого ожидать.

— А значит, мы не будем готовы и не сможем предотвратить убийство.

— Но что должен делать мой брат? — спросил Саба.

— Пока требуется только твое участие, — сказал Гидеон. — Твой брат узнает, что надо делать, когда будет к этому готов. — Он потер глаза и надел очки. — Мы хотим, чтобы ты передал брату, что кое-кто хочет с ним поговорить. — Он слегка покачал головой. — Скажи, что это вопрос жизни и смерти.

— Чьей жизни и смерти?

— Твоего сына, — сказал Гидеон со вздохом, ненавидя самого себя.

— Аллах акбар, почему он, почему мой ребенок? Ведь он родился уже после начала Интифады!

— Твой сын был все равно что мертв, когда ты садился в этот автомобиль, — холодно сказал Рафи. — А мы даем тебе шанс.

— Просто расскажи брату правду, — посоветовал палестинцу Гидеон, хотя сам не знал, в каких именно словах из тех, что были сказаны в автомобиле, содержится эта правда. — Объясни, что к тебе обратились за помощью те, у кого есть сведения о заговоре против Карами. Скажи брату, что он единственный человек, который может его спасти. Все остальное должно быть передано лично. Никаких телефонов, факсов, записок и третьих лиц. Только лично.

— К тому же времени у нас мало, — предупредил Рафи.

— И у тебя, Саба, тоже, — добавил Гидеон и, помолчав, сказал:

— Мы доставим тебя в полицейское управление. Если кто-нибудь это увидит, то решит, что тебя задержали для проверки документов. — Гидеон приоткрыл окно и выбросил окурок. — Тебе придется посидеть в одиночке сегодня и завтра, а когда тебя выпустят, ты позвонишь брату в Сиди Боу Сад в дом Карами.

Было видно, что палестинец колеблется, но Гидеон сделал вид, что не замечает этого, и отвернулся к окну, предоставив продолжать Рафи.

— Скажешь брату, что нужно поговорить, — учил тот, — причем срочно, и что ты встретишься с ним в доме ваших родителей в Иордании.

— Ты поедешь туда обычным путем, — сказал Гидеон, снова поворачиваясь к палестинцу. — Через мост Алленби из Иерихона, а там шестнадцатым автобусом до Джеббел Хуссейна.

— Видишь ли, Саба, — спокойно сказал Рафи, — твоему брату очень повезло. — На лице палестинца отразилось недоумение. — Когда все закончится, он станет одним из героев революции.

Саба взглянул на Гидеона, как будто ожидая подтверждения, но Гидеон отвернулся.

— Какое вам дело до того, что Карами убьют? — повторил свой вопрос Саба, и Гидеон решил, что на этот раз следует ответить.

— Существуют очень важные и секретные встречи между американцами и арабскими лидерами. Если Карами убьют, то это отбросит все дело по крайней мере на шесть месяцев назад, пока не появится кто-то со взглядами Карами и способный его заменить. А это значит, что палестинцы, которые живут-поживают на Ривьере и разъезжают на шикарных машинах, будут и дальше наслаждаться жизнью в то время, как другие палестинцы будут гнить в лагерях на оккупированных территориях.

Это было одновременно и правдой, и ложью.

— А когда ты встретишься с семьей и поговоришь с братом, — сказал Рафи, возвращаясь к предмету их разговора, — вам обоим нужно будет отправиться в Амман. По вполне понятным причинам вам нельзя возвращаться на территорию Израиля.

Не было никакой нужды объяснять Сабе, что с того момента, как его брат присоединился к ООП, ему запрещен въезд на территорию Израиля.

— Вы переправитесь через Иордан, а мы будем ждать вас в условленном месте на заброшенной электростанции, — сказал Гидеон. — Как только твой брат прибудет в это безопасное место, ты сразу же отправишься в больницу к жене и детям.

Палестинец согласно закивал. Гидеону не казалось странным, что тот не отказывается переправляться через усиленно охраняемую границу. Окажись он на его месте, он бы не только согласился на все условия, а прополз бы на брюхе от Бейрута до Триполи ради спасения собственного сына.

— Скажи, — спросил он, — Палестина имеет для тебя какое-то значение?

Гидеон не ожидал внятного ответа. Внутри каждого человека существует предел самопожертвования, когда он готов отдать жизнь за свой народ, ради идеи или из-за того, что когда-то в прошлом политики совершили ошибку.

— Я устал от всей этой борьбы, — сказал Саба. — Я боюсь за своих детей.

Гидеон видел в глазах Сабы и эту усталость, и этот страх. Ему эти чувства были уже недоступны.


Автомобиль выехал на автостраду и помчался к Иерусалиму. Через десять минут они миновали здание Кнессета и почти выехали на Наблус Роуд. Вдруг, прервав общее молчание, Саба обратился к Рафи:

— Он говорит на арабском с израильским акцентом. Он еврей?

Для Гидеона это был знак того, что палестинец понял свою выгоду в этом деле и теперь, расслабившись, даже задавал посторонние вопросы.

— А какая разница?

Саба пожал плечами.

— В любом случае ребенку нужна операция.


— А что, если нас схватят, когда мы будем переправляться через Иордан? — спохватился Саба. — Что если нас заметят бедуины? А если израильтяне начнут стрелять? Или иорданцы? — Реальность брала свое. — Что если я откажусь?

— Слишком поздно, — быстро сказал Рафи.

— Предоставь нам позаботиться о бедуинах, израильтянах и иорданцах, — добавил Гидеон. — А сам позаботься о том, чтобы встретиться с братом. — Он полез в карман и вытащил удостоверение личности. — Посмотри повнимательнее, — посоветовал он Сабе, — и запомни точную дату, когда удостоверение было выдано и когда его следует продлить.

— Но это другое удостоверение! — воскликнул Саба, а рассмотрев его получше, закивал головой. — Вы сделали это из-за брата, — понимающе зашептал он, — чтобы он поверил, что меня задержали из-за удостоверения.

Гидеон предпочел не замечать, как из жертвы палестинец на глазах превращается в помощника. Вместо этого, он крепко сдавил его плечо.

— Удачи, Саба, — сказал он, когда автомобиль остановился за воротами полицейского управления. — И помни, твоего сына будут оперировать лучшие доктора.

Палестинец подавленно кивнул.

— Израильские доктора, — тихо сказал он, а через секунду прибавил: — Евреи.

На его запястьях защелкнулись наручники.

— А что если бы не было ребенка, которому нужна операция? — поинтересовался Яков.

— Тогда был бы отец, нуждающийся в пересадке почки. Или мать, которой нужен мешок риса. Или сестра, которой необходима химиотерапия. Всегда найдется кто-то, кому нужны хотя бы удостоверение личности и разрешение на работу, чтобы не голодать.

— А где же кофейщик сейчас? — спросил Ронни.

— Храпит в соседней комнате, — ответил Рафи. — Приходит в себя после небольшой травмы.

— А что случилось?

— Он был ранен в ногу, — сказал Гидеон, стараясь казаться равнодушным.

— Почему? — смущенно спросил Ронни.

— А ты бы хотел, чтобы он разговаривал не с нами, а с аллахом? — удивился Рафи. — Он был ранен в ногу, потому что это лучше, чем быть раненым в сердце.

— А как получилось, что он вообще оказался ранен?

— Иорданский пограничник застукал их, когда они переходили брод. Выстрелил и промахнулся. Кофейщик мог быть убит, поэтому один из наших людей не растерялся и подранил его, целясь в ногу, чтобы тот немного поторопился, переходя границу.

— Но как теперь отнесется ко всему этому Карами? — спохватился Яков.

— Тем же самым сейчас озабочен и кофейщик, — сказал Рафи.

— И что же? — спросил Бен.

— А то, что в соответствии с законами внутри их собственной группировки, первый выстрел в ногу означает первое предупреждение, второй выстрел в другую ногу — второе предупреждение, а третий делают уже в сердце — конец дискуссии.