Саша убрала руку, чувствуя на руке жар в том месте, до которого он дотронулся.

— Если опустить технические подробности, — продолжал он, — то в настоящий момент я отправляюсь в командировку по Северной Африке. Точнее, не далее как послезавтра я вылетаю в Тунис, чтобы присмотреть место для строительства нашего нового завода.

Она едва не опрокинула кофе.

— Тунис?! Так ведь это у меня командировка в Тунис!

— Неужели? — сказал он.

В его голосе послышалось любопытство. Но отнюдь не чрезмерное. Настолько не чрезмерное, что не было необходимости охлаждать его радость по поводу счастливого совпадения. Скорее, наоборот. А с какой стати ему падать в обморок от удивления только потому, что кто-то, кого он только что повстречал, тоже летит в Тунис? К тому же он наполовину англичанин, а значит апатичен по натуре, и наполовину француз, а значит — рассудителен. Ничего общего с теми сумасшедшими американцами-телевизионщиками, составлявшими обычный круг ее общения. У этого человека, похоже, есть убеждения и мозги. Но вот чего ему явно не хватает — так это душевности и знания истории.

— Бывали когда-нибудь в тех краях? — светски поинтересовался он.

— Нет, никогда, — ответила она ему в тон.

— А как долго намерены пробыть?

— Около двух недель.

— В каком месте?

— Сиди Боу Сад.

— А! Я хорошо знаю это место. Это совсем рядом с нашей стройкой.

Она мужественно молчала с полминуты, чтобы удержаться от встречного вопроса.

— А где ваша стройка? — все-таки не выдержала она.

— В столице.

Внезапно ей захотелось узнать все-все: кому он принадлежит, кто укладывает его чемодан, кого он покидает, уезжая, кто любит его, кто не любит…

— Мы собираемся остановиться в отеле «Абу Нувас», — сказала она в надежде, что он поинтересуется, кого она подразумевает под словом «мы». — Слышали о таком?

— О, это один из лучших отелей и к тому же у самого моря. Надеюсь, вы любите рыбу?

— В море или за обеденным столом?

— И то, и другое, — засмеялся он.

— Обожаю. Особенно, под белым соусом, — ответила она. — Кстати, отель назван так в честь одного поэта, который родился в VIII веке, а умер в IX.

Она улыбнулась собственной исторической справке. В конце концов, не только познания в гидравлике могут потребоваться, чтобы играть в «Счастливый случай». С чего это ей вдруг пришло в голову? Ни в какие игры она сроду не играла. Вернее, уже не помнила о них с тех пор, как увлеклась театром.

— Вы здорово подкованы, — заметил он.

— Только потому, что зарабатываю этим на жизнь, — сказала она, все же надеясь, что он начнет задавать ей вопросы, обычные в такой ситуации. Но он молчал. Тогда она решила взять инициативу в свои руки, спросив:

— Разве вам неинтересно узнать, зачем я еду туда?

— Конечно, — кивнул он, скорее из вежливости, чем из любопытства. — Я надеялся, вы мне расскажете.

— Мы будем снимать материал для документального сериала.

— А о чем сериал? — спросил он как бы между прочим, наливая кофе ей и себе.

Для нее это было важнее, чем любовная сцена. Это касалось ее души, и здесь она выкладывалась до конца.

— Вы слышали о Тамире Карами?

Он поколебался.

— Он палестинец?

— Террорист или борец за свободу. В зависимости оттого, где именно пускать программу в эфир. — Саша немного помолчала, собираясь с мыслями, чтобы профессионально изложить исходные данные о предмете. — Это второй человек в ООП. Он также возглавляет собственную группировку под названием «Борцы за Родину». Вы должны были об этом слышать.

— Кажется, об этом много писали в газетах.

— В Тунисе мы собираемся встретиться с Карами и его семьей. Это будет специальный репортаж. Мы будет снимать жену, детей и его самого прямо дома.

— А это не опасно?

— Нет. Ему слишком нужна пресса, чтобы рисковать паблисити, которого он добивается.

— Тогда зачем давать ему паблисити?

Ее губы слегка дрогнули.

— На этом держится все телевидение.

— А кроме известности, что даст ему это интервью?

— Возможность экспортировать свою революцию в средства массовой информации.

— Понимаю… И что же, вы одобряете все это?

Сотни образов снова зароились у нее в голове.

— Зрители поймут, что он из себя представляет через минуту после того, как он откроет рот и начнет излагать свои идеи. Не думаю, что кто-то будет симпатизировать ему, даже если его доводы будут справедливы…

— А они справедливы?

— Мое мнение не требуется.

— А оно у вас есть?

— Чертовски трудно его не иметь, — сказала она и почувствовала ком в горле. Между ней и Гидеоном выросла стена, которую она сама же и возвела. — Неделю назад я бы сказала, что позиция палестинцев заявлена яснее ясного. Но после того тумана, которую успела напустить пресса с тех пор, в этом не так-то легко разобраться.

— Должно быть, любопытно встречаться с такими людьми, как Карами, — вежливо сказал Гидеон. Кажется, политика мало его интересовала. — Что до меня, то мне скорее хотелось бы узнать все эти закулисные дела, которые сопровождают выход программы в эфир и о которых не подозревают телезрители. Почему, например, для программы выбрали Карами, а не кого-нибудь другого.

Она почувствовала, что устала.

— Если бы вы смотрели телевизор и читали газеты, вы бы это знали.

— Ах да, конечно, — кивнул он. — Рим. Ужасная трагедия. Вы тогда и решили насчет интервью?

— Нет, решил мой босс. Кстати, он прилетает сегодня из Нью-Йорка.

— Понимаю, — снова кивнул он. Ни слова больше.

Между тем она заметила, что в углах его рта легли две глубокие морщины.

— Вам, наверное, приходится много путешествовать? — любезно поинтересовался он.

— Не очень. Раньше я только носилась по Нью-Йорку, охотясь за пожарами, наркотиками и прочей тягомотиной.

Однако он опять сменил тему.

— Вы думаете, Карами виновен в том взрыве?

Она покраснела.

— Что тут думать, если он уже взял на себя ответственность за диверсию.

— Но все-таки до чего впечатляющим был бы его подробный рассказ о том, как он все это организовал, как сделал бомбу, как провез ее в Рим, как подкладывал ее… — Тут Гидеон усмехнулся. — Вот видите, это во мне заговорил инженер-гидравлик. Я, наверное, вам здорово надоел?

Она была так погружена в свою работу, что с готовностью начала просвещать его насчет телевидения и террористов.

— Зрителю наплевать, как добывается материал. Его интересует только конечный результат. То, что уже обрело плоть и кровь. К несчастью, в этом суть телевидения. Чем круче шок, тем выше рейтинг.

— И вы им это даете?

— И я им это даю.

Однако голос ее был грустным.

— Выходит, я завтракал с известной персоной.

— Известной разве что в Нью-Йорке, Нью-Джерси и Коннектикуте, — скромно улыбнулась она. — Я работала на местной программе, и это значит, что меня не знают не только во Франции, но и в Техасе. — Она снова покраснела. — Теперь, думаю, будет иначе.

— Иначе?

— Я была в Риме, когда это случилось, — сказала она с глубоким вздохом.

— По заданию вашего телеканала? — спросил он, и лицо его потемнело.

— Задание я получила потом. Когда уже все кончилось. В том-то и дело, что я оказалась там совершенно случайно, когда произошел взрыв.

— Вы пострадали?

— Физически нет. — Ее голос задрожал. — Но то, что было, я не смогу забыть, пока жива. Это невозможно передать. Я никогда не успокоюсь.

Он не сделал ни одного движения, чтобы ободрить ее. Просто молча смотрел. Казалось, он весь ушел в себя, размышляя над ее словами.

— Повсюду лежали тела, — продолжала она. — Убитые, тяжело раненые. Некоторые искалеченные до того, что нельзя было их опознать. Те, кто остался жив, находились в тяжелом шоке… Самое ужасное, что о жертвах позабыли очень быстро, — говоря об этом, она нервно завертела в руках пепельницу. — Они воспринимались как что-то абстрактное, по крайней мере, телевидением. Затем все свелось к статистике. Все было предано забвению. Как будто жертвы существовали только в сообщениях средств массовой информации. Теперь о них вспомнят разве что в конце года в итоговом выпуске новостей.

Гидеон молчал.

— Поэтому, — говорила Саша, упрямо сощурившись, — мы должны сделать документальный фильм обо всех этих людях, которые вошли в офис авиакомпании живыми и невредимыми и которых выносили оттуда мертвыми и искалеченными. Никто не интересуется жизнью людей, пока не произойдет убийство. Все, что нужно зрителю, это кровь на экране. Потом он выключает телевизор и ложится спокойно спать. Какое ему дело до трупов. — Она закусила губу. — Я живу, как во сне, я все время думаю об этом. Трудно поверить, что виновники гуляют на свободе, а политики остаются с деньгами и нефтью и — при власти!

Гидеон все молчал, а Саша зашла слишком далеко, чтобы остановиться.

— Не могу забыть одного мальчика, — тихо сказала она. — Он был в числе жертв. — Она перевела дыхание. — Я увидела, он лежал там и еще был жив. Едва жив, но все-таки жив. А потом он умер. Позвал маму и умер… — Она покачала головой и ее глаза наполнились слезами. — Он был такой маленький. Его красная курточка порвана. Рядом лежала женщина, и в руке у нее был зажат клочок красной ткани.

Гидеон побледнел так сильно, что Саша испугалась.

— Вы в порядке?

— Да-да, все нормально, — проговорил он. — Вы очень живо рассказываете. Уже поздно, и мне пора на работу, — добавил он, подзывая официанта.

— Мне жаль, что я вас расстроила.

— Нет, не извиняйтесь. Это, действительно, ужасные вещи.

— Я вообще не понимаю, как люди могут пережить такое?! Родители, например. Разве можно примириться с такой потерей?