— Если вы хотите что-то еще, скажите, — проговорил он, глядя на нее так, словно хотел обнять взглядом.

— Нет-нет, спасибо, этого слишком много, — ответила она, размышляя о том, что если «кофе» для него означает «завтрак», то не означает ли «завтрак» в таком случае «пожизненное заключение».

— Хорошо поесть с утра — первое дело для атлета, — серьезно сказал он.

Бросив в кофе кусочек сахара, она почувствовала, что краснеет. Дело в том, что она никогда не пила кофе с сахаром.

— Итак, вернемся к моему падению? — спросила она, стараясь придать голосу шутливый тон.

— Вообще-то упали вы вполне грамотно, — начал он, попивая кофе. — Однако главное для женщины в такой ситуации это знать, как закричать при этом. Вы согласны?

Нет в жизни гармонии. Кажется, она имела несчастье напасть на субъекта, который не вполне нормален. Не то чтобы она была экспертом по этой части, но его слова ошеломили ее. А может, он дурачится? Или из этих пещерных европейцев, которые до того аристократичны, что похожи на животных?.. Между тем он по-прежнему казался ей необыкновенно привлекательным и вроде бы не угрожал ее жизни и здоровью.

— Нет ли у нас проблем с языком, — сказала она с очаровательной улыбкой, — я что-то не поняла вопроса.

— Женщина, которая умеет кричать, очень соблазнительна, — обстоятельно объяснил он, — потому что воздействует на все защитные мужские инстинкты. Это может выглядеть очень сексуально.

Она решила продолжать игру.

— Чем же по-вашему отличается умелый крик от неумелого?

Кто знает, может быть, она даже почерпнет для себя что-нибудь полезное.

— Хороший крик вовсе не означает, что надо бить себя в грудь, визжать или корчить гримасы. — Он чуть наклонился к ней. — Единственное, что я имел в виду, это то, что ваше падение и было эталоном грации и красоты.

Она отщипнула кусочек бутерброда. Ее мысли были где-то далеко.

— Вы были здесь во время войны? — вдруг спросила она.

— Какой войны? — слегка удивленный, переспросил он.

Не было, однако, ничего удивительного в ее вопросе, за исключением того, что она вообще спросила об этом.

— Второй мировой, — ответила она, понимая, что пошла напролом, хотя могла найти и более осторожный путь. Она находилась в таком смятении чувств, что была способна затронуть любой вопрос — от коллаборационизма до обрезания — лишь бы добиться того, что она хотела.

— Моя семья была в Европе, — сказал он, продолжая пристально смотреть на нее.

После Рима она стремилась к одному. Это стало ее навязчивой идеей, вошло в ее натуру, переполняло ненавистью. С тех пор как она прилетела в Париж и услышала эти оглушительные автомобильные гудки, ей грезились угрожающего вида люди. Перепоясанные ремнями и в шинелях, они вытаскивают жителей из их домов, они…

— А вы тогда были в Париже? — спросила она.

— Я не такой старый, как вам кажется, — проворчал он. — И потом, моих родителей не было в Париже. Во время войны они жили в Лондоне.

— Что не так уж плохо, а?

— Во многих отношениях это было как раз хуже. Из-за частых бомбардировок и трудностей с продовольствием. И еще несколько лет после войны Лондон находился в весьма плачевном состоянии. Впрочем, любой британец скажет вам, что предпочел бы любые лишения, чем жить в оккупации или быть депортированным.

Вежливые слова «оккупация» и «депортация» были призваны сгладить ужас происходившего в действительности. Точно так же современные деятели жонглируют словами, чтобы не употреблять выражений вроде «террористический акт» или «диверсия». Однако людей все-таки убивают. Убивают маленьких мальчиков в красных курточках. Кое-кто называет это революционным порывом борцов за свободу, — подумала она, ощутив внезапный озноб.

— Вы теряли близких во время войны? — спросила она.

— Нет, — тихо сказал он после мгновенного смущения и замешательства.

Ей захотелось переменить тему разговора. Она все равно не смогла бы подобрать слов, чтобы рассказать о том, что ее беспокоит.

— Мужчины среднего возраста могут выглядеть соблазнительно, — сказала она, возвращаясь к началу разговора. Сей предмет был гораздо безопаснее и не выдавал ее потаенных чувств.

— А вы специалист по этой части? — спросил Гидеон.

— Если только начинающий.

— И до какого возраста они могут казаться таковыми? — улыбнулся он, и ей показалось, что он хочет взять ее за руку.

— Тут нет ограничений.

— В самом деле?

Нет смысла просвещать его в этом отношении, если он до сих пор сам до этого не дошел. Да и как объяснишь то, что находится где-то на подсознательном уровне и о чем лишь можно догадываться. Не подлежит сомнению только то, что сексуальная притягательность мужчин не имеет возрастных пределов из-за их неограниченной возрастом способности к оплодотворению. Женщины же быстро теряют сексуальную привлекательность, когда уже не в состоянии иметь детей.

— Все дело в том, что мужчины бреются, — пошутила она. — Это закаляет кожу и предохраняет от морщин.

Гидеон смотрел на нее так, словно принимал ее слова всерьез.

— Кроме того, — добавил он, — мужчины с морщинами внушают больше доверия.

Она взглянула на него с интересом.

— А женщины?

— Женщины выглядят умудренными опытом.

«Умудренность» — вот еще словечко. Скорее мужчин «умудренность» делает сексуально привлекательными. Тогда как доверие «внушают» только слесари и бухгалтеры. Впрочем, и тут мужчины имеют преимущество. Даже перемазавшись говном за починкой унитаза, они могут быть дьявольски сексуальны… Как она объяснит ему все это, если он оценивает привлекательность женщин по тому, как те кричат?

— У мужчин есть другие средства, чтобы подчеркнуть свой возраст.

— А именно?

— Когда они подбирают для себя женщин, моложе собственных дочерей.

Либо она показалась ему гораздо моложе своего возраста, либо он сам гораздо старше, чем кажется. Во всяком случае, она все-таки решила изложить ему свой взгляд на этот предмет.

— Шестидесятилетний мужчина с сорокалетней женщиной или пятидесятилетний с тридцатилетней смотрятся на равных куда больше, чем, скажем, сорокалетний с двадцатилетней или тридцатилетний с девчонкой-подростком.

— Звучит не слишком оптимистично, — мрачновато заметил он и вдруг удивил ее неожиданным вопросом:

— Ну, а как насчет меня? Мне подходит такая девушка?

— Какая девушка?

— Немного моложе вас. — Он что-то подсчитывал в уме. — Скажем, двадцатилетняя.

Она играла крошками на столе и ответила, не поднимая глаз.

— Ну, не знаю. Может быть, если бы вы рассказали ей о дуэли.

— Какой еще дуэли? — удивился он.

Ей удалось заинтересовать его. По крайней мере, эта его улыбка принадлежала только ей.

— Той самой дуэли, после которой у вас остался шрам на щеке, — сказала она, поднимая глаза.

— Вы недалеки от истины, — признал он.

— Я могу быть догадливой при желании.

— Кстати, я тогда вышел победителем.

— Я в этом и не сомневалась.

— А вы, — неожиданно поинтересовался он, — вы вышли победительницей из вашего замужества?

— Мы просто развелись, — довольно холодно ответила она.

— Стало быть, все-таки победили, — любезно констатировал он.

Она почувствовала себя в ловушке.

— Понимаете, — начала она, не в силах побороть волнение, — этот брак был сплошным несчастьем. Возможно, потому что уже за свадебным столом выяснилось, что распорядитель позабыл заказать икру, а шампанское подали недостаточно холодным. Словом, с самого начала все пошло кувырком… — Она запнулась, и в это мгновение имела вид умудренной матроны. — Типичная американская повесть, — сказала она уже спокойнее. — Встретились, полюбили друг друга, поженились, развелись и вот теперь не то живем, не то выживаем. Зато каждый продвинулся по служебной лестнице.

— Если позволите, чем вы занимаетесь? — Я тележурналистка, — ответила она, почувствовав некоторое облегчение, когда речь зашла о профессии.

— Звучит любопытно.

— Куда там. Ужасная работа, — сказала она, снова ощущая озноб. — А чем все-таки занимаетесь вы? Вы все еще не ответили на мой американский вопрос.

Саша попробовала улыбнуться, но улыбка не получилась. Тем не менее она заметила, что в его глазах, кроме нежности, засветилось что-то еще.

— Собственно, не такой уж и американский. Особенно, после того, как вы попали в переделку. Он сделал неопределенный жест рукой в сторону. — Как колено?

— Прекрасно, — сказала она. — Почти не болит.

— Вы очень храбрая, — заявил он полушутя полусерьезно, а потом, наконец, ответил на ее вопрос. При этом всем своим видом показывая, что делает это исключительно ради того, чтобы удовлетворить ее любопытство. — Я работаю на «Рено».

— Автомобильная компания? — спросила она, надеясь, что он не заметил ее разочарования. — Кем же вы работаете?

Если бы он оказался хотя бы гонщиком-испытателем!

— Я инженер-гидравлик. Знаете, что это такое?

— Не совсем. — Она помолчала. — Скорее, совсем не знаю.

Поерзав на стуле, она скрестила руки на груди и ждала.

— Если бы я стал объяснять, это заняло бы не один месяц и вам бы надоело до смерти, — сказал он таким тоном, как будто ему уже тысячу раз приходилось поступать подобным образом, когда интересовались его профессией.

Ее, однако, такой ответ не удовлетворил.

— Пожалуйста, — попросила она, — расскажите. Мне интересно.

— Ну что ж… Гидравлика имеет дело с различными жидкостями, накачанными в трубы. Понятно?

— Понятно.

— И поведение этих жидкостей зависит от поступающей энергии. Понятно?

— Нет.

— Ничего удивительного, — сказал он, коснувшись ее руки.