Он пошел в крохотную, безукоризненно чистую кухню и поставил чайник. Он всегда сам убирал в доме — способом, освоенным шестьдесят лет назад в торговом флоте. Ви говорила, что при желании Дэн и уголь до блеска отполирует. До встречи с ней он не знал людей, которые предпочитали оставлять вещи под рукой, а не прятать в шкафы. Впрочем, до встречи с Ви он вообще мало что знал.

А теперь вдруг столько всего произошло. Софи на пару дней поселилась у Ви — она очень скромно (по своему обыкновению) дала понять, что не в силах видеть переезд отца. Ви предложила ей вместе с мамой пожить в «Би-Хаусе», но Софи не захотела.

— Джина очень расстроится, — сказала Ви. Софи молча посмотрела на зимний пейзаж на стене с черными вышитыми заборчиками и полями из светло-серой и молочной парчи. — Так где же ты будешь жить?

— Хотелось бы у тебя.

Она почти не плакала, по крайней мере не при Дэне. Он хотел было в качестве развлечения отвезти ее к старому другу Дэнни Педжету, который спасал лебедей на реке Бурн, но потом решил, что это будет некстати. Она уже взрослая, к тому же лебеди — не самое веселое зрелище, даром что красивое. Манеры у них прескверные, и бактерий туча. Вместо этого Дэн стал учить Софи маджонгу, и девочка вежливо, без особого интереса училась. Заодно помогала ему решать кроссворды. Дэн старался не показывать при ней свои чувства к Ви, бедняжке было сейчас не до этого. Оно и понятно. «Я ухожу, — объявил ее отец, — хотя это и разбивает мне сердце. Мы с твоей мамой должны расстаться, иначе мы просто убьем друг друга».

— В переносном смысле, конечно, — рассказывала потом Софи бабушке. — Не знаю, что он имел в виду, просто так уж выразился. Они с мамой изменились, и ему «душно» рядом с ней. Он задыхается. Мол, Джина хочет жить его жизнью, а не своей собственной.

Фергус решил продать Хай-Плейс и переехать в Лондон. Дом и частное дело были записаны на его имя, так что он мог сделать это и без разрешения Джины, а потом отдать ей половину денег. Дэн ожидал, что Ви рассвирепеет, будет рвать и метать, клясть Фергуса на чем свет стоит, однако она спокойно отнеслась к разводу дочери и даже отметила, что Фергус был хорошим мужем, а вот Джина — точно не подарок. Ви гневалась лишь тогда, когда речь заходила о Софи.

— Своими руками бы их придушила, — проворчала она, бухнув сковородку на плиту, — за такое обращение с бедным ребенком. Да у нее и без того самомнение с булавочную головку!

Дэн заварил чай в чайнике и отнес его в гостиную, чтобы посмотреть утреннее телешоу, которое нравилось ему своей нелепой жизнерадостностью. Ви посмеивалась над этим шоу, а заодно и над теми, кто до сих пор заваривает чай, когда можно обойтись пакетиком. Дэн сел на диванчик и налил себе чаю, отметив, как дрожат руки. Еще он отметил, что обивку дивана — имитацию гобелена, которую Пэм выбрала пятнадцать лет назад в каталоге узоров на рынке, — пора бы отдать в химчистку. Дэн осмотрел мебель в гостиной — вся из темного дуба, вся от гарнитура, подаренного им на свадьбу в 1938-м: диванчик, сервант, письменный и обеденный столы, стулья. Он вдруг подумал, что ни за что не расстанется с этой мебелью. Любопытно, Фергус Бедфорд так же относится к своим сокровищам? Ко всем этим картинам, панно и столикам, из-за которых Хай-Плейс скорее напоминает музей или антикварный магазин… Он решил забрать в Лондон половину всех вещей. Ровно половину. Даже провел инвентаризацию. При мысли об этом Дэн невольно содрогнулся и отставил чашку. Чудовищная затея!

После чая Дэн медленно и тщательно оделся, завязав галстук поверх рубашки и прикрепив его золотой булавкой со своими инициалами. Он всегда носил либо форму, либо галстук. Современные футболки казались ему нижним бельем — никакого достоинства. А спортивная обувь, которую даже чистить не надо? Свои туфли и туфли Ви (когда она позволяла) он чистил каждое утро, перед утренними новостями по радио и до завтрака, состоящего из хлопьев, трех ягод пареного чернослива и двух кусочков поджаренного хлеба.

Ви иногда в шутку обзывала его «старухой». Он был не против — только улыбался и отвечал:

— Ну да, по деревьям лазать уже староват. Даже ради тебя.

После завтрака он пошел в гости к Ви. В окно гостиной было видно Софи: в бабушкином ярко-синем кимоно она смотрела телевизор. Выглядела девочка покинутой и вроде бы ела шоколадное печенье прямо из пачки. Сердце Дэна зашлось в приступе нежности, но чувство такта не позволило ему постучать в окно. Да и что он ей скажет, сентиментальный дурак? И почему она должна быть с ним милой, когда ей и так тяжело? Лучше подождать. Скоро Ви ворвется на кухню, бросит бобы и молодую морковь на стол и одним своим присутствием вселит в него уверенность.

Дэн вышел за ворота на Орчард-стрит, где встретил смотрительницу квартала — та шла из магазина с коробкой молока и газетой.

— Доброе утро, мистер Брэдшоу. Чудесный день сегодня!

— Доброе утро, миссис Барнетт. Да, надеюсь, погодка не испортится.

Миссис Барнетт выглядела чрезвычайно озабоченной.

— Нам с Дугом очень жаль, что у миссис Ситчелл такая беда в семье…

— Да.

— Миссис Бедфорд — прекрасная женщина. А Софи, бедняжка!.. Я так понимаю, мириться они не хотят?

— Не знаю, — грустно ответил Дэн, пятясь. — Я правда не знаю…

— Передайте миссис Ситчелл, — сказала Кэт Барнетт, — передайте, чтобы она не сидела дома одна и не волновалась попусту. Мы с Дугом всегда ей рады. Пусть приходит просто так, без дела. Не нужно ей сейчас думать о плохом…

Дэн сбежал, едва успев попрощаться. Небо над головой было светло-голубое, в пушистых белых облаках, и воздух на Орчард-стрит пах почти как много-много лет назад, когда за старыми домами действительно были сады, и свинарники, и грядки с капустой, и уличные туалеты, и медные котлы для стирки. В их старом престонском доме был такой котел, и маленькому Дэну он всегда казался тираном, завладевшим понедельниками. «Да проживи я хоть девятьсот лет, — подумал Дэн, — понедельники для меня всегда будут днем стирки».

Но сегодня была пятница. По пятницам в библиотеке появлялся любимый журнал Дэна. Он шел в библиотеку, по пути покупая газету и иногда перуанские лилии для Ви — они долго стояли, и она любила их рисовать. Дэн купил бы что-нибудь и для Софи, но не знал, что она любит, и ему не хотелось принуждать бедное дитя к пустым благодарностям. Нет уж, сегодня он возьмет только цветы и газету, потом заглянет в библиотеку и прочтет статью о заливных лугах — ее анонсировали в прошлом номере, затем прогуляется возле аббатства и лишь потом пойдет домой. Глядишь, к тому времени и Ви вернется.

* * *

Уиттингборнское аббатство не пережило ужасов Реформации. Свинец с крыши ободрали, после чего она сгнила и обвалилась, а местные жители, заметив это, не преминули использовать каменную кладку для личных нужд. По всему Уиттингборну в стенах и заборах появились странные резные камни. Такова же была и судьба камня с листком аканта, которым подпирал и дверь Хай-Плейс. Аббатство тихо и незаметно погрузилось в траву; лишь одинокая изящная арка осталась нетронутой среди случайных фрагментов стены и лестницы. Викторианцев очаровала эта живописная картина: они быстренько починили уцелевшую кладку и разбили вокруг руин сад с кустарником, дорожками и чопорными клумбами. В кустах проделали ниши для чугунных скамеек, а каждую скамью привинтили к бетонной плите и обставили с двух сторон вычурными урнами. Сиденья эти предназначались для определенных социальных групп: одна скамья для престарелых ветеранов войны, другая для обычных престарелых, третья для молодых мам с колясками, четвертая для школьников, вечно выставляющих напоказ свою личную жизнь, пятая для жутких немытых типов, а еще две, с прекрасным видом на арку, для чиновников и секретарей из адвокатских контор, которые приходили сюда с низкокалорийными обедами.

Утро в парке выдалось тихое, не считая парочки нерадивых школьников, споривших из-за сигареты, да нескольких целеустремленных и грозных на вид дам с маленькими собачками. Дэн шел по парку с газетой и цветами, а в голове у него было множество бесполезных, но интересных мыслей о том, как мы обязаны голландцам, которые триста лет назад поведали англичанам о заливных лугах. Дэн хотел посидеть на любимой скамейке под солнышком и прочитать первую страницу газеты — передовицу и письма. Ему нравилось вот так упорядочивать свою жизнь, как нравилось сажать по прямой цветы и идеально ровно вешать картины. По дорожке, посыпанной гравием, он быстро дошел до места, откуда было полностью видно заросшую травой арку — это зрелище не уставало его радовать. Там он остановился. На его скамейке, спиной к нему, сидели двое: Лоренс Вуд и Джина Бедфорд. Они сидели не слишком близко, ко чуть повернувшись друг к другу. Лоренс опирался локтями на колени: Дэн тоже так делал, когда некуда было деть руки. Подойти к ним? Или не стоит? Со знакомыми вообще-то принято здороваться… Но что в этой ситуации покажется трусостью, а что — тактом?

В следующую секунду Джина уронила голову на руки, а Лоренс сочувственно погладил ее по плечу.

Дэн попятился.

— Господи благослови, — прошептал он и отправился домой. — Господи благослови.


— Он сказал, что больше не желает меня терпеть, — произнесла Джина, закрыв лицо ладонями.

Она почувствовала на плече руку Лоренса.

— А еще, что умелый хирург режет глубоко и один раз, ион поступит также. Возьмет и уйдет, потому что больше не в силах со мной жить.

Она замолчала. Лоренс оторвал взгляд от ее лица и уставился на свои руки. Джина выглядела ужасно, просто ужасно: словно кто-то страшным ударом размазал черты ее лица. На ней были джинсы, хлопковый свитер и красные балетки, никакой косметики и украшений. Лоренс подумал, что давным-давно не видел Джину без косметики, еще со школы, когда все девчонки прятали в раздевалке тушь для ресниц и помаду «Риммель», чтобы быстренько накраситься перед уходом домой — мало ли кого встретишь на улице.