— Да. Кроме него, никто не осмелился.

Фергус молчал.

Софи подождала полминуты, а потом не выдержала:

— Лоренс хочет бросить Хилари.

— Что?!

— Ты слышал. Лоренс хочет бросить Хилари.

— Господи, почему?! — Фергус встал.

— Потому что он влюбился в мою мать.

После недолгого молчания он тихо произнес:

— О Боже…

— Она в него тоже влюбилась. Они хотят уехать во Францию.

Фергус подошел к дочери и обнял ее. Та вырвалась.

— Не надо!

— Я не знаю, что тут сказать… Что Джина говорит?

— Ничего, мы с ней это не обсуждали. Я даже думать об этом не могу, не то что говорить!

— О, Софи…

— Я-то решила, что она из-за психолога такая счастливая. А на самом деле…

Он стоял рядом с Софи и смотрел на сад. Казалось, деревья устали под весом поздней летней листвы. По траве возле белого столика со стульями лениво перекатывались сухие листья. Фергус ощутил внезапное горе, не за себя, а за эту девочку, стоящую перед ним, и за трех уиттингборнских мальчиков, и за старушку Ви. Последствия некоторых действий бывают ужасны. По-настоящему ужасны. Выкорчуй одно большое дерево в лесу, и ветер проберется внутрь, раскидает остальные деревья. Хоть ты и думаешь, что сам в ответе за свою жизнь, с тобой всегда может случиться что-то страшное и неизбежное. Так в прошлый раз сказала ему Софи, сгорая от ярости. Фергус тоже тогда рассердился — его злила дочкина наивность, бездеятельность и даже доброта. Теперь он горько, горько об этом жалел.

Софи вдруг выдавила:

— И еще кое-что.

Он внимательно на нее посмотрел.

— Я переспала с Джорджем.

Фергус опустил голову.

— И мы не пользовались презервативом, потому что не думали этим заниматься. В смысле, заранее не думали.

Тишина.

— Так ты беременна?

— Не знаю.

— Софи…

— Скоро узнаю.

Фергус заметил, как у него дрожат руки — будто бы сами по себе откликаются на происходящее. Он спрятал их в карманы.

— Когда?

— Через пять дней.

— Может, надо сходить к врачу?

— Нет! — отрезала Софи. — Не сейчас!

— Что еще скажешь?

— Ничего. Домой я не вернусь.

Наконец она обернулась и посмотрела на отца. У нее был ясный, пустой взгляд.

— Мне надо будет купить кое-какие вещи. Я взяла только самое необходимое, потому что не хочу мешать старую жизнь с новой. Больше не могу терпеть все это вранье!

— Мама знает, что ты у меня?

— Нет.

— Ты ей позвонишь?

— Нет.

— Тогда придется мне.

Софи снова отвернулась и подошла к своей сумке.

— Как хочешь.

Она взяла ее на руки, точно крупного младенца. Фергус заметил серебряный браслет — его подарок.

— Увидимся позже, — сказала Софи. — Я пойду к себе.


Джина лежала на кровати, полностью одетая. Было еще не темно, комнату заполнял приглушенный бледный свет, похожий на вуаль. Она не спала. Вот уже час она лежала просто так — с тех пор как позвонил Фергус и сообщил, что Софи у него.

Прислонившись к кухонной стене, Джина разрыдалась. Она сжимала трубку и плакала, плакала от облегчения.

— Можно с ней поговорить?

— Вряд ли она захочет, — ответил Фергус. Его голос звучал странно, как будто он тоже с трудом сдерживал чувства. — Она у себя в комнате, дверь закрыта.

— У нее все хорошо?

— Нет.

— Она…

— Да. Она все рассказала. А ей рассказал Гас.

Джина умолкла. Ей не хватило духу проговорить: «Что ж, для тебя это, наверное, приятное известие».

Фергус сказал в молчащую трубку:

— Я не знаю, что и думать. По крайней мере в отношении Софи.

— Видимо, это взаимно.

— Видимо.

— Она вернется?

— Нет. Не сегодня — это точно.

Джина вытерла глаза рукавом рубашки. На нем остались черные разводы от туши.

— У нее занятия в понедельник начинаются.

— Да, но вряд ли я смогу поговорить с ней нормально в ближайшие два-три дня.

— Она хочет жить с тобой?

— Да. — Фергус перевел дыхание. — Я сказал, что куплю для нас квартиру, в которой мы будем жить, пока она не выучится.

— Понятно.

— Я это не для себя делаю, Джина…

Она его перебила:

— Пью хотят переехать в октябре. Посреди школьной четверти.

— И ты уедешь во Францию?

— Да, — прошептала она.

— А Софи ты в свои планы включила? — спросил он неожиданно твердым голосом.

Она медленно отняла трубку от уха, посмотрела на нее и тихо, чуть ли не украдкой повесила обратно на стену. Затем досчитала до десяти и, когда телефон не зазвонил, снова сняла трубку и положила ее на стопку журналов.

Держась за перила, как за спасательный трос, Джина с трудом поднялась в спальню и заползла на постель. Полежала лицом вниз и осторожно перекатилась на спину. Глядя в потолок, она прислушалась к гулу машин, едущих домой, мимо ее забора навстречу семейному ужину, вечерним программам по телевизору и работе в саду на сон грядущий. Джина представила себе окраину Уиттингборна: на заборчиках сидят кошки, разные домашние звуки доносятся из открытых окон и стелются по газонам, грядкам фасоли и заботливо спрятанным мусорным контейнерам… Совершенно другой мир, другая планета. А Джина лежит одна на огромной кровати, в которой прошли и самые счастливые, и самые несчастные минуты ее жизни.

— Нельзя остановить несчастья, — сказала днем Ви, положив нетронутый сандвич на тарелку. — Нечего и пытаться. Зато можно пережить горе с достоинством.

Джина закрыла глаза. Она и раньше это понимала. Ее веки болели, словно каждая ресничка превратилась в крошечное копье. А как быть с радостными событиями? Их тоже нужно принимать с достоинством и ответственностью? Не открывая глаза, она сползла вбок и взялась за ручку прикроватной тумбочки. Нет, так не откроешь, надо сесть. Джина перекатилась на живот и открыла ящик другой рукой. Внутри, на самом верху, лежали скрепленные вместе открытка, которую она хотела послать Лоренсу из По, и его снимок, вырезанный из большой фотографии. На нем Лоренс играл Хама: он был в тунике, перешитой из старых желтых занавесок, из-под которой торчали его юношеские руки и ноги; лицо вымазано углем, но все черты можно разобрать. Расцепив снимок и открытку, Джина положила их рядом и с жадностью рассматривала, пока не наступила ночь.


— Неужели нужно целых три человека, чтобы проверить мой счет? — нетерпеливо спросила Хилари.

Менеджер филиала строительного общества — молодой парень со стрижкой ежиком и золотой серьгой в ухе — оторвался от наблюдения за двумя сотрудницами и весело ответил:

— Миссис Вуд, потерпите немножко. Вы бы видели, как мы втроем лампочку меняем!

Девушки захихикали, стуча по клавиатурам. Затем одна из них вставила банковскую книжку в принтер.

— Я всего лишь хотела узнать про проценты…

— Надумали отдохнуть? — спросил парень.

Хилари поправила очки.

— Нет, скорее, сбежать. А куда бы вы предложили?

Одна девушка мельком на нее взглянула и сказала:

— Вы ведь Рыба по знаку Зодиака?

— Да, а откуда вы узнали?

— Это сразу видно, — ответила девушка, вытаскивая книжку из принтера. — Вам надо в Португалию. Рыбы отлично себя чувствуют в Португалии.

Она просунула книжку в щель под защитным стеклом.

— Приятного вам отдыха, миссис Вуд.

— Поскорее прибегайте обратно, — добавил менеджер.

Хилари кивнула и вышла на рыночную площадь. Неприятный ветер таскал мусор и пыль по канавам и раздувал палатки. В воздухе чувствовалась особая острота — первое дыхание осени.

Семь тысяч четыреста двадцать два фунта. Маловато, чтобы сбежать — по крайней мере сбежать окончательно и бесповоротно. Особенно в сорок пять лет. Молодая запросто прожила бы на эти деньги, но женщина средних лет с тремя детьми… едва ли. В сорок пять рюкзак, сигареты, красная помада и сменная серьга для носа — далеко не все, что нужно в жизни. В сорок пять обязательно надо иметь работу, счет в банке, уверенность в будущем и солидный вид. В любом случае Хилари хотела вовсе не сбежать, а удостовериться, что такая возможность у нее есть, — на всякий случай.

— Ты ведь никуда не уедешь, — сказал утром Гас. Его слова прозвучали не как вопрос, а как утверждение.

— Нет, — пообещала Хилари. — А если и уеду, то возьму тебя с собой.

Он вдруг принялся ожесточенно теребить карабин, на котором болталось множество ключей и жуткая зеленая рука.

— Мам…

— Что?

— А папа… папа заберет Софи во Францию?

— О Боже, — вздохнула Хилари, — я об этом и не думала.

— Ну так заберет?

Хилари внимательно посмотрела на сына. Он опустил глаза, ко его лицо выдавало все чувства.

— Гас, я понятия не имею.

— Последнее время, — еле слышно произнес он, — какая-то дикость творится… Правда ведь?

Сегодня он пошел в школу. За завтраком Хилари заметила, что форма стала ему мала, хотя Гас и сам был маловат для четырнадцатилетнего. Наскоро завязав галстук, он с радостным облегчением поедал хлопья. Адам галстук не надел: Хилари знала, что он лежит у него в кармане. Все его одноклассники брезгливо повязывали галстуки у самых школьных ворот. Он и не завтракал, только выпил две чашки кофе, шумно глотая, будто пес. Хилари проводила сыновей из дома с тем же чувством, с каким раньше провожала всех троих, по очереди — лопоухих, дрожащих от страха, с ободранными коленками — в первый класс.

— Берегите себя, — глупо напутствовала она мальчиков. К горлу подкатил ком.

Адам обнял ее за плечи.

— Нет, это ты себя береги.

Дом показался Хилари чересчур тихим, когда они ушли. Постояльцев было всего шестеро, да и те, позавтракав, разошлись кто куда, оставив Лотте странноватый, обезличенный хаос спален. Хилари пошла в кабинет и несколько минут смотрела на компьютер, который купила еще весной и поклялась освоить за месяц. Нет, сегодня она точно не в настроении. Затем она прокралась мимо кухни и вышла на улицу, отправившись по своим и гостиничным делам.