— Угу…

— Ишь ты! Не знал, что услышу такое от современного подростка. Тебе врача не позвать?


— Полагаю, — сказала молодая особа, остановившись на пороге гостиной Хай-Плейс, — здесь можно устроить игровую для детей.

Джина внимательно ее рассмотрела. Не красавица, но взгляд притягивает: четкий боб, красная помада, черная одежда. Муж был такой же, в солнечных очках и черной футболке. Оба занимались дизайном.

— Видите ли, у нас двое детей, — сказала дама.

— Пока что, — добавил ее муж и только что не подмигнул.

— Наша дочь… — начала Джина и осеклась. — Моя дочь всегда любила играть на кухне. Поближе ко мне.

Женщина сморщилась:

— Ну, у нас-то мальчики…

— Я слышала, сыновья еще больше липнут к матерям.

Дизайнер подошла к камину и, подперев рукой подбородок, осмотрела кладку — словно любовалась скульптурой.

— Только не к такой, как я…

— Ох, не обращайте внимания! — встрял ее муж. — Она с ума сходит.

Они пришли смотреть дом час назад. Джина сварила им кофе и даже нашла минеральную воду для миссис Пью («Зара», — представилась та, протянув ей белоснежную руку с громадным серебряным перстнем). Затем Джина стала показывать дом — отчасти гордо, отчасти с жалостью, как свойственно большинству людей, продающих свое жилье. Гости осмотрели все шкафы и углы; мистер Пью постоял в каждой комнате, оглядывая стены с внимательным прищуром, будто раздумывая, как их выгоднее сфотографировать. Это была уже седьмая пара и самая многообещающая, несмотря на чудаковатый вид.

— Хорошо, — приговаривал мистер Пью, изучая аккуратно утопленные розетки и полированные полы на кухне. — Хорошо. — Иногда он снимал очки, чтобы получше все разглядеть.

Джина пристально за ним наблюдала. Она не хотела произвести впечатление несчастной брошенной женщины, которую можно обвести вокруг пальца. Поэтому она надела пиджак и золотые серьги кольцами, давая понять, что с ней шутки плохи. Увидев этих современных и непривычно утонченных людей в своих комнатах, она с удивлением осознала, что рада избавиться от Хай-Плейс. Главное — деньги. За сто с лишним тысяч она сможет выбрать дом по душе и посвятить его себе и своим любимым, а не какой-то абстрактной идее реставрации. Джина наконец-то почувствовала — и поделилась этим с Дианой Тейлор, — что Фергус оказал ей добрую услугу.


— Будьте осторожны, — предупредила ее Диана.

— Вот только не надо меня одергивать…

— Я должна. И вам лучше не пренебрегать моими советами.

— Но ведь вы говорили, что я должка жить для себя, что приятные события помогут мне пережить горе…

— Любые перемены неизбежны без жертв, — сказала Диана. — Вам не кажется, что за вас эту жертву приносят другие люди? Подумайте хорошенько.


— Это береза? — спросил мистер Пью, потрогав полку кухонного шкафа.

— Вяз.

— Вяз!.. — почтительно проговорил он и осмотрелся. — А твоей любимой «Аги» нет.

— Жаль. Обожаю эти милые печки. У меня есть такая в Камдене. Она — моя лучшая подруга. — Дама выглянула в окно. — У вас в саду какой-то мужчина.

Джина подбежала к стеклянной двери. На готической скамье сидел, опершись локтями на колени и глядя в никуда, Лоренс.

— О, это мой друг…

— Выглядит расстроенным. У него все в порядке?

— Пойду узнаю, — сказала Джина, выходя в сад. — Я скоро вернусь, вы пока осматривайтесь.

Она выбежала на лужайку.

— Лоренс…

Он поднял голову и протянул руки ей навстречу.

— У тебя все…

— Нет. Ненормально.

Она присела рядом с ним на корточки. Лоренс выглядел так, словно не спал несколько недель.

— Я рассказал Хилари. Вчера вечером. Я не хотел, но пришлось…

— Что ты ей рассказал?

— Что люблю тебя.

— И все?

Лоренс пристально на нее посмотрел.

— Этого мало?

Джина оглянулась. Пью нигде не было видно.

Лоренс осторожно высвободился.

— Она была страшно потрясена. Я… я думал, что она возненавидит меня. Но нет. Ей очень плохо, она на всех злится, и…

— …все еще любит тебя.

— Да.

Джина поднялась и села на скамейку рядом с ним.

— Я сейчас не могу разговаривать. Люди пришли смотреть дом. Ты…

— Что?

— Ты пришел сказать, что передумал?

Он приблизился к ней вплотную.

— Ничего я не передумал.

Джина крепко сцепила руки, чтобы унять дрожь.

— Слава Богу.

— Джина! Ты за кого меня принимаешь? Я пришел потому, что привык обращаться к тебе за поддержкой, когда мне плохо. Я не жду от тебя поступков или особых слов. Просто хочу поделиться, рассказать, как все ужасно, как…

— Как что?

— Каким виноватым я теперь себя чувствую.

Она взяла его за руку.

— Мне очень жаль. Честное слово.

Лоренс поморщился:

— Никто ведь не просит любви, так? Она просто случается и не оставляет тебе выбора.

— Я мечтала о любви. Мечтала о ней больше всего на свете.

Джина снова оглянулась на дом. Пью стояли у окна спальни и, судя по жестам, обсуждали новые шторы.

— Прости, мне правда нужно идти.

— Конечно. Я зайду позже. Днем. По крайней мере мне теперь не придется врать, что я иду за розовым перцем. Ох, Джина, какое у нее было лицо…

— Не надо.

— Дай мне полюбоваться твоим.

Она повернулась. Лоренс несколько секунд разглядывал ее, как будто пытался запомнить каждую черточку.

— Поначалу всегда тяжело, — промолвила Джина. — И мне было тяжело, когда Фергус ушел. Я думала, что умру. В прямом смысле.

Лоренс встал.

— Не знаю, не знаю. — Он прищурился и посмотрел на голубое небо с большими бело-серыми облаками, похожими на воздушные шары. — Последствий я боюсь еще больше.


Софи два часа проспала на бабушкином диване. Она хотела просто посидеть, глядя на коллаж с белыми парчовыми лебедями на шелковом пруду среди бархатных камышей, и спокойно подумать. Но усталость, душное тепло и уют гостиной ее сморили: она положила голову на лоскутную подушку и крепко уснула.

Временами ее сознание выплывало на поверхность, точно рыба на воздух, но Софи не хотела просыпаться и медленно поворачивала его обратно, в тяжелое забытье. Ей снились диковинные сны, полные огромных красочных образов, которые слегка ее пугали, но даже они были лучше, чем явь.

Проснулась Софи к обеду. Подумала, не вернулась ли Ви из больницы и не открыть ли ей банку супа. Может, натереть сыру и поджарить хлебцы? Она вышла на кухню. На доске среди крошек лежала буханка хлеба, рядом стояли банка джема, заменитель сахара и соломенная корзинка с двумя помидорами. В раковине — немытая бабушкина кружка. Софи открыла холодильник и присела на корточки. Внутри были продукты, которые Фергус презирал: сосиски, плавленый сыр и половинка пирога с говядиной и почками. Софи вытащила сыр и отрезала два мягких резиновых куска. Один свернула в трубочку и съела, прижимая к нёбу, пока он не растаял. Второй положила на хлеб и тоже съела, закусывая помидором. Она почти не чувствовала запахов и вкусов. Затем Софи сполоснула кружку Ви, набрала в нее воды из-под крана и пила, пока не затошнило.

Рядом с телефоном лежал блокнот. Сверху большими буквами было написано «ДЭН» и номер телефона больницы. Софи вырвала следующий листок и написала: «Бабушка, я тут у тебя чуть-чуть посидела. Хотелось побыть одной. Ты ведь не против? Я съела немного сыра и помидор. Скоро приду тебя навестить. Надеюсь, у Дэна сегодня все хорошо. Твоя Софи». Она перечитала написанное. М-да, звучит нагло и по-детски. «Прости, — добавила она. — Я тебя очень люблю. Софи».

Может, немного прибрать на кухне? Нет, наверное, не стоит: а) Ви не заметит; б) Ви будет все равно; в) лучше не соваться, куда не просят. Она запихнула листок в корзинку с помидором и ушла.


— Ее нет дома, — сказала Лотте. — Вышла куда-то. Мистер Вуд на кухне, если надо.

Она подняла с пола пластиковый мешок с мусором.

— Сегодня затишье, мы даже не ожидали. Всего три двухместных забронировано. Ну и хорошо. У миссис Вуд болит голова. У моей мамы тоже голова болела, так боденский врач сказал ей, что это мигрень, и запретил есть копченую рыбу…

— Когда моя смена? — перебила ее Софи.

— Сегодня вечером дежуришь на кухне. У Кевина выходной, а Мишель работает в столовой. У моей мамы боли всегда начинались в один и тот же день месяца, а зимой, когда ночи были длинные и солнце мы видели только в обед, ей совсем плохело. Ужас! В Бодене и помереть недолго. Ни за что туда не вернусь.

— Понимаю, — сказала Софи, протискиваясь мимо Лотте с мешком.

Затем она помчалась наверх, перепрыгивая по три ступеньки зараз. Кто-то бросил на лестнице обертку от конфеты, и Софи ее подняла, помня о мигрени Хилари. Сверху донесся грохот и визг музыки. На кухне было пусто и не убрано, то же самое — в комнатах Адама и Гаса. Дверь в комнату Джорджа оказалась закрыта.

Софи немного постояла перед ней, запихивая обертку в карман джинсов. Затем постучала. Ей не открыли, музыка не смолкала. Софи постучала громче.

Наконец выполз Джордж. Он выглядел сонным и помятым.

— На черта ты стучишь? Вошла бы сама.

— Ну, это же все-таки твоя спальня. Личное пространство.

Джордж попятился и впустил ее. В комнате пахло постелью и табачным дымом.

— Вот бы еще братья так думали!

— Можно убавить музыку?

— Не вопрос. — Джордж покрутил регулятор громкости на проигрывателе. — Давно не виделись. После Лондона ты куда-то пропала.

— Да…

Перешагивая через одежду, разбросанные журналы и газеты, Софи прошла к расправленной кровати и села. Сидела она прямо, а не горбясь, как обычно, — будто бы извиняясь за свою худобу, за себя и вообще за все на свете.