— Мы опоздали? — тревожится Алан.

Джеймс улыбается.

— На семь минут. Не стоит беспокоиться. Выкиньте из головы. Они знают, что на занятие вы бы не опоздали ни на минуту.

— Пробки… — объясняет Алан.

Джеймс кладет руку ему на плечо и смотрит еще пристальнее.

— Даже не думайте об этом, ладно?

Ли утешается тем, что она неповинна в злополучном семиминутном опоздании. Но обращение Джеймса наводит на мысль, что это деловая встреча, а не дружеский визит, — на тот случай, если кто-то сомневался. Ли в жизни не додумалась бы намекнуть гостю, что он опоздал на несколько минут.

В первую очередь Ли замечает, что в доме идеальная температура. Должно быть, здесь замысловатая система климат-контроля, которая регулирует влажность и ионы. Наверное, и запах тоже — в воздухе разносится легкий, как будто цветочный аромат. Слышатся негромкие звуки, нечто среднее между щебетом и чириканьем. Даже при нынешнем состоянии духа Ли ощущает спокойствие и уверенность.

Вокруг сверкающий мрамор и полированный паркет, мебели мало — даже трудно поверить, что тут кто-то живет. Становится ясно: сад настолько густ и роскошен, что занавесок не нужно. Дом немного похож на террариум, но трудно сказать — то ли ты сидишь в нем, то ли заглядываешь внутрь. Гостиная — в задней части дома; в дальнем конце комнаты, на фоне молочно-белого неба, сидят Жанетта и Фрэнк. Под ними — невидимые стулья из какого-то прозрачного материала, так что хозяева как будто парят в воздухе.

Они одновременно встают и приветствуют Ли и Алана. Учитывая репутацию, дом, имена и запах роз, разлитый в воздухе, Ли ожидала увидеть двух изящных гуру в белых одеяниях. Как ни странно, Фрэнк — заурядного вида мужчина лет за шестьдесят, в джинсах и свитере на голое тело. В вырезе ворота видны седые волосы на груди, а из-за ремня выпирает брюшко. Жанетта — из тех женщин, у которых каждый дюйм тела как будто обработан и подвергнут специальным процедурам. Мягкие волосы, очаровательная фигура, идеальные ногти. Но что-то в ее чертах и сложении — должно быть, легкая склонность к полноте — наводит на мысль, что она не с рождения купалась в роскоши. Жанетте лет пятьдесят, но кто знает?.. На ней джинсы и белая рубашка — шестисотдолларовое подражание мужским деловым сорочкам. Она — воплощенная чистота, и можно не сомневаться, что ее тело с головы до ног покрыто тонким слоем дорогого, слегка ароматизированного лосьона.

Жанетта складывает руки в молитвенном жесте и слегка кланяется Алану и Ли, как будто гости ожидают именно такого приветствия. Честно говоря, рукопожатие их вполне бы устроило.

— У вас прекрасная аура, — говорит она Ли. — Вы окружены ею, как сверкающая вечерняя звезда на ясном северном небе.

Та понимает, что нужно поблагодарить, хотя слова Жанетты не столько искренняя похвала, сколько демонстрация собственного ума.

— В машине было жарко, — говорит Ли. — Может быть, дело в этом.

— Она очаровательна, Фрэнк, не правда ли? Нам так повезло, что вы оба теперь работаете у нас. Джеймс сейчас принесет напитки. Садитесь.

В комнате четыре одинаковых прозрачных стула в форме буквы S; когда Алан опускается на один из них, Фрэнк замечает:

— Это мой.

— О! Простите.

Фрэнк — преуспевающий бизнесмен, у которого, несомненно, есть масса дел помимо общения с преподавателем йоги. Но он считает встречу с Аланом и Ли своей обязанностью — лишь бы жена была счастлива. Тем не менее что-то во внешности Жанетты наводит Ли на мысль о том, что счастье в этой семье поддерживается антидепрессантами.

— Мы так долго ждали, — говорит Жанетта. — Как только мы услышали о вашей студии, я сказала Фрэнку: нужно заполучить этих замечательных людей. Хотя вы, возможно, думали, что ведете совсем неприметный образ жизни, мы обратили на вас внимание. Да-да, мы знали о вашем существовании. И я хочу, чтобы вы прославились, Ли. Но для начала… наверное, вы хотите услышать, отчего для нас так важно духовное начало. Может быть, расскажешь, Фрэнк?

Тот складывает руки на груди — точнее, на брюшке. Несомненно, это значит «рассказывай сама», и Жанетта продолжает:

— Лет десять назад нас постигла большая удача, Ли. Я не стану утомлять вас деталями… скажем так — мы внезапно оказались в числе самых уважаемых людей в Лос-Анджелесе. Вы представляете, как бывает трудно на первых порах, когда деньги и успех буквально окрыляют? Вы не знаете, что такое быть богатым, Алан… когда тебя приглашают на все звездные вечеринки и присылают персональный самолет, чтобы отвезти в Марокко на чей-нибудь день рождения. Конечно, вам это кажется сказкой, Ли, и, честное слово, я не стану отрицать, что богатство сродни чуду. Но правда всегда отличается от того, что видно на поверхности.

Она складывает руки и снова слегка кланяется, хотя и непонятно кому — божеству истины?

— Когда мы только-только разбогатели, все было относительно просто, но как только поднялись в ту сферу, где находимся теперь, Ли, обязательства и давление выросли просто невероятно. Подумайте, Алан. Будь у вас возможность сделать что угодно, буквально что угодно, сколько решений вам бы пришлось принимать ежеминутно? Десять? Скорее сто. Подумайте. Но знаете что, Ли? Я всегда встречала превратности судьбы лицом к лицу. Никогда не позволяла проблемам подавить меня, похоронить под лавиной. Столько богачей утратили свои позиции, не выдержав борьбы с трудностями… совсем как те несчастные бедняки, которых снесла в море волна цунами.

Джеймс приносит на стеклянном подносе сок и тарелки с разноцветными фруктами и ставит на прозрачный столик перед Жанеттой, но та, кажется, не замечает ни еду, ни Джеймса. Очень жаль, потому что Ли умирает от жажды и почти ничего не ела на ленч.

— И тогда я начала медитировать. С той минуты, когда впервые погрузилась в состояние глубокой медитации — а у меня к этому настоящий талант, — я увидела перед собой путь. Знаете, как я отношусь к вам, Ли? Не хочу вас смущать — мне известно, какая вы скромная, это видно по вашей замечательной ауре, — но я знаю, что могу быть честна. Вы произведение искусства. Честное слово. И вы тоже, Алан… — Жанетта берет обоих за руки. — Именно богатым и привилегированным всегда принадлежала возможность скупать произведения искусства, чтобы оберегать их и демонстрировать остальным. Именно это я и начала делать, Ли, — приобретать самые прекрасные и драгоценные шедевры. Например, вас.

Она подает знак Джеймсу, который стоит поодаль и наблюдает.

— Пожалуйста, унесите, дорогой. Я не хочу пить. Намасте.

Еда и питье исчезают.

— А что вы делаете, Алан? О, не нужно волноваться, я имею в виду не конкретно вас, я говорю о людях вообще. Что делает человек, который может позволить себе покупку шедевра? Или держит его под замком, или помещает в музей. Вот что такое «Мир йоги». Наши студии — музеи. Поэтому они так роскошны, Ли. Знаю, люди вроде вас, наверное, думают, что у нас слишком много ограничений и установлений, но разве в Прадо или Лувре нет правил? Как защитить прелестные драгоценные вещицы, выставленные в музее, от посетителей? Я, конечно, разболталась, но нужно прояснить, к чему я клоню. Некоторые говорят — слухи доходят, Ли, и сюда, в нашу тихую гавань, и даже в Малибу, где у нас постоянный дом, — так вот, некоторые говорят: «О, Жанетта и Фрэнк забирают лучших учителей из маленьких студий». Во-первых, мы никого не забираем просто так — мы покупаем, а во-вторых, если прекрасная картина Пикассо (это вы, Ли) или очаровательный набросок (это вы, Алан) плесневеют в старой лавчонке на краю света, нужно их спасти, раз уж у меня есть средства. По-моему, такова моя моральная обязанность. Разве я не права, Фрэнк?

Фрэнк размыкает руки.

— В следующем месяце мы поднимаем оплату за занятие до тридцати восьми долларов, — говорит он.

— Он деловой человек, Ли. Я в это не вмешиваюсь, и вам тоже не нужно. В том-то и прелесть. Вы понимаете, Алан? Я завидую вашему положению. Честное слово, завидую. То же самое с моими собаками. Иногда я смотрю на них и думаю: разве они не счастливы? Еда сама собой появляется в миске! Кстати, давайте договоримся и насчет моего имени, хорошо? Когда я стала буддисткой, имя Дженет перестало казаться подходящим. Для Милуоки, где я выросла, оно еще годилось, но раз уж я почувствовала себя новым человеком, мне было нужно что-нибудь другое. Потом я отправилась в Париж, и женщины в модных домах звали меня «мисс Дженет», но, разумеется, произносили «Жанетт». Вы когда-нибудь бывали за границей, Ли? Французы так очаровательно говорят по-английски, даже в провинции. Мне понравилось, и я сменила имя. Однако я и впрямь чересчур разговорилась. Пожалуйста. У вас есть вопросы, Алан? А у вас, Ли? Вы о чем-нибудь хотите спросить?

— Да, у меня есть вопрос, — говорит Ли и оборачивается к Алану: — Это правда, что ты спишь с Баррет?


— Как ты могла? — возмущается Алан.

— А что?

— В гостях у Фрэнка и Жанетты! Ты видела выражение их лиц? Они так смутились, что не знали, как быть!

— Ты действительно думаешь, что мне есть дело до Фрэнка и Жанетты? Заводи мотор, Алан. Заводи мотор и вези меня домой.

— К счастью, у нее достаточно светского опыта, чтобы притвориться, будто она ничего не слышала.

— К счастью, она настолько себялюбива, что не заметила бы, даже если бы я вышвырнула тебя в окно! А мне очень хотелось это сделать!

— Ты торопишься с выводами.

— Заводи мотор, Алан.

— Я не могу найти ключи.

— Ищи быстрее!

На спортивных штанах Алана столько «молний» и крошечных отделений, что он забывает, где уже искал, а где еще нет. Интересно, о чем думал дизайнер? По кармашку для каждой монетки?

— Ты не ответил на мой вопрос.

— Я не собираюсь отвечать, Ли.

— Ты ответишь, и притом немедленно.

В течение стольких лет Ли училась сдержанности и хладнокровию — она избавлялась от гнева, расслаблялась, дышала… Но женщина чувствует, как внутри закипает незнакомый гнев, как будто она утратила контроль над мыслями и поступками. Чисто физическое ощущение, от которого покалывает руки, ноги и темя.