Евгения Перова - Другая женщина

– Да, этот Новый год мы запомним надолго!

И дома у Тигры, и по дороге, и на горке Варька несколько раз проверяла мобильник, но Глеб не позвонил и сообщения никакого не прислал. Хоть бы рожицу улыбающуюся – ей бы хватило. Носила бы с собой улыбку Глеба в телефончике…

Ну и ладно. И Варвара решительно отключила телефон.

Под шумок они с Котовым сбежали домой и в конце концов опять очутились у Варькиной роскошной кровати, о чем давно мечтал Котов, – правда, дверь они на всякий случай заперли. А то кто его знает, Усольцева! Котов стащил с Варьки ее немыслимый свитер, под которым оказалась белая футболочка и никакого лифчика, чем он немедленно воспользовался, потом расстегнул джинсы и лихорадочно выдрался из них, как змея из старой шкуры, а когда выдрался, обнаружил, что из заднего кармана вывалился пакетик с презервативом.

– Смотри-ка, подготовился! А ты предусмотрительный. – Варька брезгливо потыкала ногой в пакетик. – Значит, решил приехать и переспать со мной, да? Раз я… раз ты… Значит, можно?!

– Варь! Ну что ты, в самом деле?! Ничего я не решил! Нет, я, конечно, хотел… В смысле – мечтал! Но я и не думал! То есть я думал, что… может быть. И чем плохо, что я предусмотрительный?! Варь?! Ты же знаешь, что я…

– Что ты?

– Я, конечно, никогда… Но я всегда! Я просто сам не понимал! А теперь понял! Я еще позавчера понял! Или когда это было-то? Вчера, что ли? Ну, Ва-арежка…

Варвара усмехнулась, скинула покрывало, разметала горку подушек, стянула брюки и, сверкнув наивными белыми трусиками, быстро забралась под одеяло и завозилась там, снимая оставшиеся одежки. Котов смотрел, моргая.

– Ну, ты чего? Давай быстрей, а то холодно! Вон у тебя уже ноги синие!

Игорь покосился на свои синие ноги, скинул джемпер вместе с майкой и проворно залез к Варьке:

– Варь, я что-то не понял… Это что было-то?

– Не вникай!

– Как это – не вникай? Если я именно что хочу вникнуть!

Но тут Варвара его поцеловала, и вникать дальше не стало никакой возможности, Котов и перестал. Про презерватив он забыл напрочь, ему было не до того – не опозориться бы перед Варькой: она как-то… возбуждала его, конечно! Но словно проверяла: посмотрим-посмотрим, на что ты годен, да и годен ли вообще. И потом он долго не мог прийти в себя – в глазах все сверкали цветные искры, и он не сразу сообразил, что это всего-навсего гирлянда на елке.

– Ко-отов, – томным голосом с еле ощутимой насмешкой произнесла Варвара, – ты такой темпера-аментный, я прямо не ожидала!

– Я?! Да это ты меня завела! Такая тихоня с виду, а сама…

– Да ладно! Я сама скромность. – Она сладко зевнула и пристроилась спать, положив руку ему на живот. Котов даже вздохнул – от счастья. Счастье было реальное, живое – сидело, словно кошка, на краю кровати и жмурилось, мурлыча. Кошка, спавшая у них в ногах, впрочем, тоже мурлыкала, и очень даже громко.

Проспали они до полудня, а потом почти сразу поругались. Не то чтобы поругались – просто Варежка как-то ловко выставила его вон, и недоумевающий Котов потащился в Москву, придумав по дороге, что, пожалуй, поедет сейчас к матери – там его встретили воплями восторга, и он мгновенно восстановил пошатнувшееся было душевное равновесие: все хорошо, его любят и ценят, ему рады!

А дело было в том, что Варька включила телефон и тут же увидела высветившийся вызов от Глеба – в два тридцать семь, как раз, когда они с Котовым развлекались в постели. Варька чуть не взвыла и набрала его номер, наплевав на все предосторожности:

– Ты мне звонил?!

– Да, я тогда не мог говорить, когда ты звонила! С Новым годом тебя!

– И тебя! Как ты? У тебя все в порядке?

– Все по-старому. Без особенных изменений.

– Гле-еб…

– Варька…

– Глеб…

– Прости меня…

– Перестань. Я… думаю о тебе.

– Я тоже. И я так хочу, чтобы ты… была счастлива! Пожалуйста, Варь!

Она чуть было не воскликнула: «Счастлива?! Без тебя?!» – но удержалась и сказала тихо:

– Я постараюсь. Постараюсь.

Но старалась она плохо: выставив Котова, Варька проплакала остаток дня и на следующий день тосковала, хотя и сходила к Артемьевым посмотреть на разрушенную Федотовой раковину. А потом позвонил Котов и робко позвал ее на Рождество – к его матери в гости.

И Варя согласилась.

Первый раз Варька встретилась с Глебом случайно: бежала домой от «ближних буржуев», где готовила ужин. Эта работа перепала ей неожиданно: Варвара мыла окна в особняке, а когда домылась до кухни, обнаружила там молодую хозяйку, рыдающую в три ручья – обычно готовившая свекровь свалилась с приступом мигрени, а у невестки все сгорело и убежало. Варька слезла с окна, повязала фартук и за полтора часа приготовила роскошный ужин, даже успела окна домыть до приезда сурового мужа. А через пару дней свекровь, оправившаяся от мигрени, позвала ее кухарить, и Варя согласилась – она любила готовить. Когда она шла по новой трассе, Глеб притормозил и предложил подвезти, а Варька предупредила:

– Мне недалеко! На Пионерскую!

Он разочарованно хмыкнул:

– Да, не везет мне сегодня! Ладно, тогда и сам домой поеду.

– А ты что, «бомбить», что ли, ездил?

– Ну да. Только неудачно.

Варька пригляделась и вдруг поняла, кто это, – поселок маленький:

– А ты где живешь? Во втором микрорайоне? Ты Зои Васильевны сын, нет?

Глеб мрачно на нее покосился: ну конечно, его историю знала в Филимонове каждая собака.

– Слушай, а ты что, работу так и не нашел? Ты кто по специальности?

– Я строительный закончил. Работал в проектной фирме.

– А ты не хочешь к Шарапову пойти? Он сейчас как раз задумал еще и строительством заняться!

– К Шарапову? А, этот! Не знаю… А он возьмет?

– Сейчас спросим. – И Варька набрала номер Шарапова: – Коль, слушай, я тебе мужика нашла!

– Да мне вроде и баб хватает! – хмыкнул Шарапов.

– Я серьезно! Да не чавкай ты в трубку!

– Прям уж и не почавкай ей! Ну, что еще за мужик?

– Да Зои Васильевны сын! Он строитель, представляешь?

Зоя Васильевна была учительницей географии и завучем в единственной филимоновской школе, и все поселковые у нее учились.

– А-а! Это тот, у которого трое детей и…

– Он тут, рядом со мной! Как тебя зовут?

– Глеб, – сказал Глеб, слегка ошарашенный быстротой развития событий.

– Его Глебом зовут. О, смотри-ка, здорово получается: вы с ним почти Жеглов и Шарапов!

– Точно! Ну ладно, приложи его к трубе!

Мужики договорились, и на следующий день Глеб приехал знакомиться. Прозвище так и осталось за ним. В машине Варя не рассмотрела его как следует – Глеб оказался высоким и худощавым. Волосы светлые и вечно взлохмаченные, а глаза тоскливые, как у спаниеля. Они с Колькой выглядели комической парочкой, прямо Пат и Паташон: маленький кругленький Шарапов, припадающий на правую ногу, и длинный сутулый Глеб с унылым носом. Но постепенно «Жеглов» отогрелся в их теплой компании, и глаза повеселели, и чувство юмора прорезалось – стал выдавать перлы не хуже самого Шарапова. «Не жизнь, а балалайка» – это было Глебово любимое выражение.

Конечно, во многом Варвара постаралась – она так жалела «Жеглова»! Он особенно не делился своими проблемами, но после того, как увидел Варькину мать, стал ей рассказывать про свою девочку с забавным именем Люша и про пацанов-близняшек. А Варя пропустила «контрольный звонок» – она звонила матери каждые три часа, иначе та начинала волноваться, а тут – забыла! Глеб подвез Варьку до дома и помог в поисках – мать спряталась на втором этаже под кроватью, откуда они ее с большим трудом извлекли и успокоили. Глеб Анне Викторовне понравился – мать всегда чувствовала себя защищенной в присутствии мужчин, ей даже Усольцев нравился, и она расстраивалась, когда Варвара его выгнала. Но Глеб ужаснулся и назавтра спросил у Варьки:

– Как ты живешь в таком кошмаре? Я бы не смог. Это ж какое терпение нужно!

– Да у меня не всегда и хватает, ты что думаешь – я железная? Все бывает: и срываюсь, и плачу…

Это как раз и был такой день, когда Варька почти сорвалась: ей приснился мучительный сон, который время от времени повторялся, чаще всего в полнолуние. Во сне она кричала на мать, орала с ненавистью, со злыми слезами: «Ты всю жизнь мне поломала, идиотка проклятая, всю жизнь! Так и сдохну тут, в дыре этой! Без детей, без мужа!» Проснувшись, она чувствовала глубокий стыд и раскаянье, а мать тоже словно что-то ощущала и сильнее нервничала, так что Варьке приходилось прилагать массу усилий, чтобы на самом деле не разораться, как во сне.

– И ведь не подумаешь, – сказал Глеб. – Ты всегда улыбаешься!

– Глеб, а что мне еще остается? Иначе меня туда затянет, в этот ужас. Нельзя унывать, понимаешь? И ты давай-ка, распрямись! А то согнулся, как дед девяностолетний. Ничего, пробьемся!

Но Глеб переживал: молодая, красивая, а никакой жизни не видит! Он даже спросил у Шарапова, есть ли кто у Варвары.

– А что? – прищурился на него Шарапов. – Подъехать хочешь? Ты, Жеглов, смотри! Варька мне как сестра! Я за нее любому врежу, будь он хоть в два раза выше меня ростом, понял?!

Сначала им казалось, что это просто дружба. Глеб рассказывал про детей, Варька слушала, сочувствовала, особенно переживала из-за Люши – оказалось, девочка сама себя так назвала: шепелявила слегка, вот и получилась из Люси – Люша. Переживала Варвара всерьез, даже иной раз ночью просыпалась и думала. Влезла в Интернет, прочла все, что смогла найти о проблемах детей с ДЦП, пересказывала Глебу, тот только вздыхал: он никогда на жену не жаловался, но раз проговорился, что она плохо следит за детьми, особенно за Люшей, и той по большей части занимается бабушка.

Варька этого никак не понимала! Один раз она видела Люшу – поехала во второй микрорайон с автолавкой вместо шараповской Черепахи и увидела, как Зоя Васильевна гуляет с маленькой девочкой – та ковыляла по детской площадке, приволакивая ножку. У Варьки все сердце изболелось, а когда они подошли за сахарным песком и Варвара увидела ее трогательную мордочку с косящим глазиком и ямочками на щеках, то чуть не заплакала, с трудом сдержалась. Как можно такого ребенка не любить?! Варька подарила Люше шоколадку и всхлипывала всю обратную дорогу, а Зять, который сидел за рулем, косился на нее с недоумением.