Евгения Перова - Другая женщина

– А разве я что-то делаю?

– Ты думаешь!

– Я же не могу не думать! Особенно глядя на тебя…

Лёка вздохнула: она прекрасно знала, что последует дальше. Сейчас ему в голову придет очередная гениальная мысль, и он напрочь забудет про нее – будь она в халате или без халата! Так и есть – Митя нахмурился и, разворачивая кресло, рассеянно сказал:

– Ты знаешь… Мне тут надо кое-что доделать… недолго. А потом я весь твой, ладно?

– Конечно!

Но он уже не слышал. Лёка встала, тихонько подошла и, стоя у Мити за спиной, некоторое время смотрела на слова, выползающие на экран из-под его быстрых пальцев, подобно вереницам черных муравьев, – откуда? Откуда он их берет?! Почему именно эти слова, цепляющиеся друг за друга крепкими усиками смысла и связывающиеся в такие прекрасные фразы?! Иногда она угадывала очередное слово, иногда нет, но увлекательнее занятия не было, и, если бы Митя только позволил, она всю жизнь стояла бы у него за плечом! Но он этого не любил, поэтому Лёка осторожно отступила, но Митя быстро повернул кресло и, ловко ухватив ее за талию, посадил к себе на колени:

– Попалась!

Лёка виновато сморщила нос, но Митя не сильно сердился:

– Сколько раз я просил не стоять над душой, а? Сбиваешь меня… Разве можно работать, когда над ухом сопят всякие Леонидки…

И тут же заглянул ей в глаза: не обиделась ли? И поцеловал.

– Леонидки! Это что такое? Это птички, насекомые, зверюшки или рыбки? – Лёка положила голову Мите на плечо и обвела пальцем скулу, на которой пробивалась щетина: ее страшно забавляло, что усы и борода у него растут совершенно рыжие!

– Выдумщица! Рыбка-бананка, это у Сэлинджера. А насекомое – медведка.

– А! Я помню что-то такое! Медведка – она какая? Мне кажется, лохматая, вроде гусеницы, коричневая, в норке живет…

Митя рассмеялся:

– Медведка – страшный хищник в доспехах! Фильм «Чужой» смотрела? Вот такое, только маленькое.

– Фу! Гадость какая!

– А леонидки… Они полупрозрачные, бледно-зеленые… Крылышки у них, как у стрекоз, только не жесткие, а мягкие! И золотые глаза. Они танцуют в воздухе… в солнечном луче… над ручьем. Над лесным ручьем! А когда солнца нет, они прячутся во мху. Такой густой зеленый мох… Цветет оранжевыми метелочками.

– А они умеют петь?

– Да! Как цикады, только нежней. Очень тихо. На закате…

Лёка шмыгнула носом и уткнулась Мите в шею – плечи ее вздрагивали.

– Я так люблю тебя! Просто невозможно, как сильно!

– Конечно, это такое горе, любить меня, да?

– Не смейся!

– Я совсем не смеюсь, – хрипло сказал Митя, с силой провел рукой по ее спине и, распахнув халат, стал жадно целовать беззащитно откинутую шею, ключицы, плечи, грудь – впиваясь ртом в нежную плоть и оставляя синяки на невероятно белой коже, особенно белой на фоне черной ткани халата. Но даже в эти минуты он не переставал думать о своем тексте, и в тот самый миг, когда сознание наконец вспыхнуло снопом искр и отключилось, он понял, каким должен быть финал!

Тамара очень не любила, когда дети болели. Конечно, какие родители это любят? Но Томке каждый раз казалось, что дети цепляют всякие гриппы и ангины нарочно, ей назло – сама она почти никогда не простужалась и даже ни разу в жизни не была у зубного врача, а «критические дни» просто ненавидела: и почему этот организм так по-дурацки устроен! Везет мужикам! И когда простудился трехлетний Антошка, тоже сначала злилась: так не вовремя. Отчет на носу, а тут! С утра Антошка куксился, хлюпал носом, подкашливал, но к обеду температура у него подскочила до тридцати девяти! Он горел, метался, никакие домашние средства не помогали, и Томка вдруг впала в страшную панику: точно так же метался и бредил четыре года назад его отец. Она благополучно забыла, что не хотела рожать этого ребенка, а теперь вдруг вспомнила и скандал с мужем, и свое идиотское поведение: а вдруг… вдруг судьба решила ее наказать и Антошка… умрет?! Господи, нет, нет! Она заметалась, не понимая, что делать, и схватилась за телефон, как за спасательный круг: Димка! Позвонить Димке! Тамара не помнила, куда он уехал на сей раз, да никогда и не пыталась особенно запоминать: в командировке, и ладно. Димка ответил сразу – фоном слышались какие-то мужские голоса и невнятный шум. Выслушав жену, он сказал:

– Вызови «Скорую», немедленно! О чем ты только думаешь? Я приеду сегодня.

«Скорую», конечно! Она совсем рехнулась, если не подумала об этом! Томка бормотала, что не надо приезжать, она справится: вернуться Димка должен только в понедельник.

– Я сказал – приеду.

Он приехал в половине первого ночи, когда кризис уже миновал – Антошка заснул, а Тамара сидела, беспомощно опустив руки, сама еле живая. Димка посмотрел на нее тяжелым взглядом, прошел к сыну, поцеловал его в потный лобик – Антошка, не просыпаясь, пробормотал: «Папа…», а Томка отвернулась – для нее у мужа давно уже не находилось такого нежного выражения лица. Димка отпустил жену спать, а сам еще долго ходил по квартире – то в ванну, то на кухню, то к дочери, то опять к сыну. Только к Томке не зашел. Спать она не могла, страх не отпускал. И Тамара все-таки заплакала, как ни крепилась, – горько, безнадежно, отчаянно. Она вздрогнула, когда неслышно подошедший муж лег рядом с ней и обнял. Она вцепилась в него и зарыдала с удвоенной силой, а Димка молча гладил ее по голове.

– Я так испугалась, так испугалась! Вдруг он умрет?! Я тогда жить не смогу!

– Успокойся! Никто не умер, все живы, все будет хорошо.

– Димочка!

Димка нахмурился – она впервые в жизни назвала его так.

– Ди-имочка, прости меня! Прости меня, пожалуйста, за Антошку! Я была такой дурой! Просто идиоткой! Я так раскаиваюсь, честно! Димочка, пожалуйста! Простииии…

– Ну что ты… не надо… перестань…

Димка никогда не видел в жену в таком состоянии, и ему стало как-то не по себе. А Томка вздрагивала от рыданий и прижималась к нему изо всех сил. Она вдруг осознала, как соскучилась – сто лет он ее не обнимал! В первые годы брака муж еще лез к ней с какими-то нежностями, но Томка сама его отучила: ты ж мужик, а не трепетная лань! А сейчас ей так хотелось нежности и ласки! И, пожалуй, она была бы вовсе не против, если б он назвал ее малышкой и бедной девочкой, как когда-то, потому что именно так себя и чувствовала: испуганной малышкой и глупой девочкой.

Томка даже не могла вспомнить, когда у них последний раз был секс – боже, неужели… неужели четыре года назад?! Ну да, тогда они и сотворили Антошку. Четыре года! Нет, это слишком – даже для них с Димкой! А если… если он больше ее не хочет?! Совсем?! Она вся дрожала, сгорая от вспыхнувшего вдруг острого желания – нет, это просто невыносимо: чувствовать так близко его тело, запах… Томка робела, не решаясь ни поцеловать, ни приласкать собственного мужа, и больше всего боялась, что он сейчас встанет и уйдет, бросив ее одну в этой проклятой постели! Но муж не уходил. Он вдруг повернулся и включил ночник. Томка заморгала, представив, какая она зареванная, опухшая от слез и красная. Несчастная и жалкая. Конечно, ему неприятно… Димка все смотрел на нее, очень внимательно: выражение лица у него было странное, и Томка совершенно не понимала, о чем он думает. Никогда не понимала, а сейчас – и подавно.

– Димочка! – дрожащим шепотом попросила она. – Димочка, пожалуйста…

И «Димочка» поцеловал ее наконец.

Но если Тамара надеялась, что после этой безумной ночи у них все наладится, она ошибалась – стало еще хуже. Утром Димка ушел, когда она еще спала, а ночевать не явился. Тома не сразу догадалась ему позвонить, подумав, что он вернулся в эту свою командировку – с него станется. Но оказалось, что он в Филимонове! «Мне надо побыть одному». Голос у Димки был какой-то чудной, и Тамара, только повесив трубку, с ужасом поняла, что он напился! Пить Диме было категорически нельзя, он и сам это прекрасно знал. На Томкиной памяти он напивался всего дважды: первый раз еще пацаном, когда подрался с Кузяевым. Именно тогда Томка и поверила, что Димка и алкоголь несовместимы, а то все думала: выпендривается! С тех пор Димка на празднествах не пил ничего крепче пива и белого вина, и то по чуть-чуть, предпочитая минералку.

Второй раз это случилось на бабушкиных поминках – Тома не успела оглянуться, а Димка уже орет на мать и сестер, что они угробили бабу Полю! Старший Томкин братан полез было его утихомиривать, но Димка вошел в раж и разбил тому физиономию в кровь. Если бы не Варвара, неизвестно, чем бы закончились поминки – Томка просто не знала, что делать, да и испугалась, честно говоря. Варя спокойно подошла к невменяемому Димке и тихо сказала:

– Дон! Ну, что ты разошелся, а?

Димка перевел на нее мутный взгляд, потом встряхнул, поморщившись, головой:

– Ва-арежка…

– Пойдем-ка! – Она бестрепетно взяла его за руку и увела в бабкину квартиру. Когда Тома, слегка опомнившись, заглянула туда, Димка рыдал, уткнувшись в Варькины колени, а та гладила его по голове. Тамара вытаращила глаза, а Варя махнула ей рукой и шепотом сказала:

– Ничего, отойдет! Не беспокойся! Иди!

И Томка ушла, оставив мужа в объятиях лучшей подруги. Она долго не могла простить это Варьке. И вот снова! Господи, что же делать? Поехать, что ли, туда? Или опять просить Варьку? Стыдно! Да и не хочется вообще-то: мало ли, что у них там может произойти! Так ничего и не придумав, Томка пустила все на самотек. Ночью она почти не спала, Димка за весь день ни разу не позвонил, но вечером приехал домой. Антошка выздоровел, и все пошло, как всегда: командировки, работа, домашняя суета, невидимая, но прочная стена между мужем и женой. Ближе они не стали, наоборот. Томка страшно мучилась – в ней наконец проснулась женщина, и она изнывала по ночам, не решаясь сама пойти к мужу, который спал в соседней комнате. Один раз, не выдержав, зашла – Дима вовсе не спал, а сидел перед компьютером. Тамара успела увидеть какой-то длинный текст, пока он не свернул документ.